Станислав Сенькин - Афонские рассказы
– Это сказал апостол Петр!
Агасфер улыбнулся реплике профессора и продолжил:
– Иной раз я думаю – может быть, я уже уподобился демонам… Но ведь я, в отличие от них, хочу покаяния и прощения от Бога. И вот уже две тысячи лет я каюсь, но не получаю прощения.
– А вы не думали, что Господь поступил с вами несправедливо? Ведь были же люди, которые досаждали Ему и Его последователям гораздо сильнее, чем вы, однако они всё же оправданы, а вы почему-то нет. – Профессор поёжился, словно от внезапного порыва холодного ветра: он понял – Агасфер не обманул, и неприязнь к собеседнику, пока легко преодолимая, охватывает его.
– Что ж, скажу честно, у меня не раз возникали такие мысли. – Бутадеус усмехнулся. – Преторианец Лонгин, пригвоздивший Его ко кресту, – святой, есть и другие всем известные примеры, но мне, именно мне – отказано в праве на покаяние. Вам, наверное, это покажется странным, но я христианин в душе, хотя для всего мира я враг Христов. Каждый год я делаю попытку креститься в разных странах, в разных христианских вероисповеданиях, у разных священнослужителей – от святых до глубоко порочных. Я предлагаю деньги, всё что угодно, но я не могу креститься во отпущение грехов – происходят самые невероятные вещи! Однажды, будучи в Константинополе, я смиренно подошел к святителю Андрею Критскому, блестящему поэту, и пал перед ним ниц. Я знал, что он пишет покаянный канон, который теперь зовётся Великим. Я поклонился и представился святому. Я хорошо знал историю Марии Египетской и насколько святой Андрей был ею воодушевлен. Я умолял его отобразить в стихах и мои мучения, указав при этом, что я не только Бутадеус, но ещё и Эспера-Диос, то есть «надеющийся на Бога». Святой Андрей принял меня ласково и сдерживал свою неприязнь всё время общения со мной. Это был воистину сильный человек! Он дал мне кров и пищу, а сам удалился в дальнюю комнату для молитвы. Через три дня он вышел из затвора и сказал, что сколько он ни молился, но так и не получил никаких «указаний» насчёт меня. А затем попросил меня удалиться из города. И таких примеров – сотни! Но самое главное, о чём я хочу рассказать вам сегодня, – это о своей надежде! В то время, когда Царь только вознёсся, мне довелось повстречать Его Святую Мать. Она была единственным человеком за две тысячи лет, кто поглядел на меня ласково. Ни Пётр, ни Варнава, ни сам патриарх Иаков не могли переносить даже вида моего. Они сравнивали меня с Иудой и говорили, что меня должны забыть и земля, и небо. И они, в общем-то, оказались правы – мной гнушается даже история, превратившая мою жизнь в миф!
– Да, история… Я как раз… – промолвил профессор, не терявший надежды выудить из Агасфера хоть какие-нибудь сведения, полезные для его профессиональных изысканий.
Но Агасфер сделал предупреждающий жест, красноречиво говорящий о том, что профессору лучше помол– чать.
– Да, даже история. И лишь Его Мать однажды подозвала меня к Себе и ласково со мной поговорила. Это было лишь однажды, но воспоминание об этом согревает мою душу уже две тысячи лет! И это была не просто беседа, это было событие, давшее мне надежду на искупление. – Агасфер улыбнулся. – Я, пока Её земная жизнь не прервалась, везде следовал за Ней, как преданный пёс, но ученики, которым я внушал ужас и отвращение, всегда с гневом отгоняли меня. А Божья Матерь, хоть и не вмешивалась, но и не одобряла их поведение. Лишь Иоанн, тоже, правда, не пускавший меня к Ней, относился ко мне терпимо, так как был посвящен во все Её тайны.
– И какую же надежду Она вам дала? Что именно Она вам сказала? – спросил профессор.
Лицо Агасфера просветлело.
– Она сказала, что Ей дано великое благословение любить всех людей и даже меня, на котором лежит великое проклятие, сделавшее меня объектом всеобщей ненависти.
Отвращение профессора к собеседнику росло с каждой минутой, и ученому требовалось всё больше душевных усилий, чтобы не выдать своих истинных чувств. Ему казалось, что перед ним какое-то отвратительное животное с фиолетовой, словно чернила, кожей, источающее серную вонь.
– Выходит, Её благословение сильнее проклятия, наложенного на вас.
Агасфер опять усмехнулся.
– Она сказала, что благословение Царя всегда перевешивает проклятье. Что всё закончится, когда мы оба совсем устанем. Я – бродить по свету, Она – вымаливать людей. Именно тогда мир исчезнет и всё станет новым. А перед этим я смогу принять крещение в Иерусалиме – там, где я не был со времён крестовых походов.
– Что значит – Она устанет вымаливать людей? Не кажется ли вам это дерзким утверждением?
Бутадеус вздохнул.
– Она хоть и величайший, но всё же человек. Лишь милость Бога поистине безгранична.
Профессор чувствовал, что надолго его не хватит, а вопросов, которые он хотел задать живому свидетелю всех исторических событий последних двух тысяч лет, было великое множество.
– Я читал в одном древнем манускрипте, что некоторые авторы с ваших слов писали историю.
– Да, многие. Вам назвать имена?
– А можно?
– Нет. Скоро вы будете испытывать ко мне столь сильную ненависть, что не сможете слушать то, о чём я вам хочу рассказать. У вас слишком мало сил, чтобы тратить оставшееся время на всякие мелочи.
– Но… вы же, можно сказать, ходячая история, вы – хранитель разгадок такого множества тайн, что отпустить вас, не узнав ответа хотя бы на некоторые вопросы, было бы преступлением!
Агасфер усмехнулся.
– Тайны!.. Давайте-ка допьём это превосходное вино.
– Зачем же вы пригласили меня сюда? – возмутился профессор.
Агасфер поднял глаза к небу.
– Иногда мне хочется с кем-нибудь поговорить, излить душу. Жалко, что люди слишком быстро начинают меня ненавидеть. Но ничего, скоро всё закончится – мир приближается к своему концу.
– Закончится? Что вы имеете в виду?
– Месяц назад я пил воду из Агиазмы [22], и чаша неожиданно сорвалась с цепи и упала в воду. Я склонился над источником, погрузив руки в холодную воду, чтобы достать её, и вдруг почувствовал Её присутствие! Она стояла рядом, на дощатом полу. Я хотел было поднять голову, но Она запретила мне и ласково спросила:
– Ну что, ты, наверное, сильно устал?
– Конечно, устал, Великая Мать!
А Она тихо, со скорбью в голосе, сказала:
– И у Меня уже почти не осталось сил молиться за людей. Мы оба дошли до своего предела, равно как и мир дошёл до своего. Скоро Бог призовёт всех на Суд. Иди в Иерусалим, где, как Я тебе и обещала, ты примешь наконец крещение и будешь освобождён от про– клятья.
– Когда же это произойдёт? – спросил я умоляюще. – Когда?
– Когда силы оставят Меня, а это может произойти очень скоро, ибо грехи нынешних людей очень велики. А ты просто иди в Иерусалим и жди, скоро твоя надежда исполнится.
После этого Агиазма наполнилась необычайным благоуханием, и я понял, что стою у источника один. Кружка же оказалась висящей на крючке, как будто и не падала вовсе. Я зачерпнул ладонями воды и утолил жажду, впервые за многие годы я ощутил некое подобие облегчения. Я прожил близ Агиазмы ещё неделю, и вот, завтра я иду в Иерусалим.
Отвращение душило профессора, и он, из последних сил сдерживаясь, чтобы не убежать в кромешную темноту афонской ночи от этого существа, почти закричал:
– Зачем же вы вызвали меня на эту беседу?!
– Я хотел хоть с кем-то поделиться своей радостью, – спокойно ответил Агасфер. – Вы… вы хороший человек и достаточно чудаковатый, чтобы вам никто не поверил. – Он неожиданно встал, отошел шагов на десять и сказал: – Прощайте, профессор!
…Когда учёный дошел до этого места своей истории, к нам подошел благочинный и разогнал наше маленькое собрание. К счастью, история была уже рассказана. На следующий день мы с профессором смогли лишь обменяться улыбками. Он уехал с Афона, и больше я его никогда не видел.
Спустя несколько лет случилось так, что и мне пришлось покинуть Афон из-за одного сильного искушения. Увы! Теперь я не послушник Божьей Матери. Здесь, в России, друзья, чтобы хоть как-то меня утешить, пригласили меня поехать с ними в Иерусалим. Я согласился, и правильно сделал – эта поездка действительно несколько приглушила мою скорбь. Кстати, там со мной произошло небольшое происшествие, которое, как я считаю, можно «подшить к делу» об Агасфере.
Случилось это перед воскресной Всенощной в храме Гроба Господня. Мы ждали, когда арабы откроют врата, и тут я увидел сидящего на корточках у стены храма бродягу, при взгляде на которого я почувствовал необъяснимое отвращение. Он ответил на мой взгляд, и я с удивлением обнаружил, что один глаз у него синий, а другой – зеленый.
Я сразу же вспомнил свой давний разговор с профессором и решил подойти к незнакомцу. Бродяга же, увидев моё намерение, накинул капюшон, скрыв лицо, а свою клюку выставил вперёд, уперев её мне в грудь. Так мы, ни слова не говоря, простояли некоторое время, пока подошедший друг не увёл меня, сказав, что врата храма Гроба Господня уже открывают и что на этот ритуал обязательно следует посмотреть. Когда я обернулся, бродяга уже уходил быстрым шагом по темной каменистой Via dolorosa [23].
