Иван Киреевский - Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Таково теперь состояніе Европейскаго мышленія, — состояніе, которое опредѣляетъ отношеніе Европейскаго просвѣщенія къ кореннымъ началамъ нашей образованности. Ибо если прежній, исключительно раціональный характеръ Запада могъ дѣйствовать разрушительно на нашъ бытъ и умъ, то теперь, напротивъ того, новыя требованія Европейскаго ума и наши коренныя убѣжденія имѣютъ одинакій смыслъ. И если справедливо, что основное начало нашей Православно-Словенской образованности есть истинное (что впрочемъ доказывать здѣсь я почитаю ни нужнымъ, ни умѣстнымъ), — если справедливо, говорю я, что это верховное, живое начало нашего просвѣщенія есть истинное: то очевидно, что какъ оно нѣкогда было источникомъ нашей древней образованности, такъ теперь должно служить необходимымъ дополненіемъ образованности Европейской, отдѣляя ее отъ ея особенныхъ направленій, очищая отъ характера исключительной раціональности и проницая новымъ смысломъ; между тѣмъ какъ образованность Европейская, — какъ зрѣлый плодъ всечеловѣческаго развитія, оторванный отъ стараго дерева, — должна служить питаніемъ для новой жизни, явиться новымъ возбудительнымъ средствомъ къ развитію нашей умственной дѣятельности.
Поэтому любовь къ образованности Европейской, равно какъ любовь къ нашей, обѣ совпадаютъ въ послѣдней точкѣ своего развитія въ одну любовь, въ одно стремленіе къ живому, полному, всечеловѣческому и истинно Христіанскому просвѣщенію.
Напротивъ того, въ недоразвитомъ состояніи своемъ являются онѣ обѣ ложными: ибо одна не умѣетъ принять чужаго, не измѣнивъ своему; другая въ тѣсныхъ объятіяхъ своихъ задушаетъ то, что хочетъ сберечь. Одна ограниченность происходитъ отъ запоздалости мышленія и отъ незнанія глубины ученія, лежащаго основаніемъ нашей образованности; другая, сознавая недостатки первой, слишкомъ запальчиво спѣшитъ стать къ ней въ прямое противорѣчіе. Но при всей ихъ односторонности нельзя не сознаться, что въ основаніи обѣихъ могутъ лежать одинаково благородныя побужденія, одинакая сила любви къ просвѣщенію и даже къ отечеству, не смотря на наружную противоположность.
Это понятіе наше о правильномъ отношеніи нашей народной образованности къ Европейской и о двухъ крайнихъ воззрѣніяхъ необходимо было намъ высказать прежде, чѣмъ мы приступимъ къ разсмотрѣнію частныхъ явленій нашей словесности.
III.
Бывъ отраженіемъ словесностей иностранныхъ, наши литературныя явленія, подобно Западнымъ, преимущественно сосредоточиваются въ журналистикѣ.
Но въ чемъ же заключается характеръ нашихъ періодическихъ изданій?
Затруднительно журналу произносить свое мнѣніе о другихъ журналахъ. Похвала можетъ казаться пристрастіемъ, порицаніе имѣетъ видъ самохвальства. Но какъ же говорить о литературѣ нашей, не разбирая того, что составляетъ ея существенный характеръ? Какъ опредѣлить настоящій смыслъ словесности, не говоря о журналахъ? Постараемся не заботиться о той наружности, какую могутъ имѣть наши сужденія.
Старѣе всѣхъ другихъ литературныхъ журналовъ осталась теперь Библіотека для Чтенія. Господствующій характеръ ея есть совершенное отсутствіе всякаго опредѣленнаго образа мыслей. Она хвалитъ нынче то, что вчера порицала; выставляетъ нынче одно мнѣніе и нынче же проповѣдуетъ другое; для того же предмета имѣетъ нѣсколько противоположныхъ взглядовъ; не выражаетъ никакихъ особенныхъ правилъ, никакихъ теорій, никакой системы, никакого направленія, никакой краски, никакого убѣжденія, никакой опредѣленной основы для своихъ сужденій; и, не смотря на то, однако, постоянно произноситъ свое сужденіе обо всемъ, что является въ литературѣ или наукахъ. Это дѣлаетъ она такъ, что для каждаго особеннаго явленія сочиняетъ особливые законы, изъ которыхъ случайно исходитъ ея порицательный или одобрительный приговоръ и падаетъ — на счастливаго. По этой причинѣ дѣйствіе, которое производитъ всякое выраженіе ея мнѣнія, похоже на то, какъ бы она совсѣмъ не произносила никакого мнѣнія. Читатель понимаетъ мысль судьи отдѣльно, а предметъ, къ которому относится сужденіе, также отдѣльно ложится въ умѣ его: ибо онъ чувствуетъ, что между мыслію и предметомъ нѣтъ другаго отношенія, кромѣ того, что они встрѣтились случайно и на короткое время, и опять встрѣтившись не узнаютъ другъ друга.
Само собою разумѣется, что это особеннаго рода безпристрастіе лишаетъ Библіотеку для Чтенія всякой возможности имѣть вліяніе на литературу, какъ журналъ, но не мѣшаетъ ей дѣйствовать, какъ сборникъ статей, часто весьма любопытныхъ. Въ редакторѣ ея замѣтно, кромѣ необыкновенной, многосторонней и часто удивительной учености, еще особый, рѣдкій и драгоцѣнный даръ: представлять самые трудные вопросы наукъ въ самомъ ясномъ и для всѣхъ понятномъ видѣ, и оживлять это представленіе своими, всегда оригинальными, часто остроумными замѣчаніями. Одно это качество могло бы сдѣлать славу всякаго періодическаго изданія, не только у насъ, но даже и въ чужихъ краяхъ.
Но самая живая часть Б. д. Ч. заключается въ библіографіи. Ея рецензіи исполнены остроумія, веселости и оригинальности. Нельзя не смѣяться, читая ихъ. Намъ случалось видѣть авторовъ, которыхъ творенія были разобраны, и которые сами не могли удержаться отъ добродушнаго смѣха, читая приговоры своимъ сочиненіямъ. Ибо въ сужденіяхъ Библіотеки замѣтно такое совершенное отсутствіе всякаго серьезнаго мнѣнія, что самыя по наружности злыя нападенія ея получаютъ отъ того характеръ фантастически невинный, такъ сказать, добродушно сердитый. Ясно, что она смѣется не потому, чтобы предметъ былъ въ самомъ дѣлѣ смѣшонъ, а только потому, что ей хочется посмѣяться. Она переиначиваетъ слова автора по своему намѣренію, соединяетъ раздѣленныя смысломъ, раздѣляетъ соединенныя, вставляетъ, или выпускаетъ цѣлыя рѣчи, чтобы измѣнить значеніе другихъ, иногда сочиняетъ фразы совсѣмъ небывалыя въ книгѣ, изъ которой выписываетъ, и сама смѣется надъ своимъ сочиненіемъ. Читатель видитъ это, и смѣется вмѣстѣ съ нею, потому что ея шутки почти всегда остроумны и веселы, потому что онѣ невинны, потому что онѣ не стѣсняются никакимъ серьезнымъ мнѣніемъ, и потому, наконецъ, что журналъ, шутя передъ нимъ, не объявляетъ притязанія ни на какой другой успѣхъ, кромѣ чести: разсмѣшить и забавить публику.
Между тѣмъ, хотя мы съ большимъ удовольствіемъ просматриваемъ иногда эти рецензіи, хотя мы знаемъ, что шутливость эта составляетъ, вѣроятно, главнѣйшую причину успѣха журнала, однако, когда размыслимъ, какою дорогою цѣною покупается этотъ успѣхъ, какъ иногда, за удовольствіе позабавить, продается вѣрность слова, довѣренность читателя, уваженіе къ истинѣ, и т. п., — тогда невольно приходитъ намъ въ мысли: что, если бы съ такими блестящими качествами, съ такимъ остроуміемъ, съ такою ученостію, съ такою многосторонностію ума, съ такою оригинальностію слова соединялись еще другія достоинства, напримѣръ, возвышенная мысль, твердое и не измѣняющее себѣ убѣжденіе, или хотя безпристрастіе, или хотя наружный видь его? — Какое дѣйствіе могла бы тогда имѣть Б. д. Ч., не говорю на литературу нашу, но на всю совокупность нашей образованности? Какъ легко могла бы она посредствомъ своихъ рѣдкихъ качествъ овладѣть умами читателей, развить свое убѣжденіе сильно, распространить его широко, привлечь сочувствіе большинства, сдѣлаться судьею мнѣній, можетъ быть, проникнуть изъ литературы въ самую жизнь, связать ея различныя явленія въ одну мысль и, господствуя такимъ образомъ надъ умами, составить крѣпко сомкнутое и сильно развитое мнѣніе, могущее быть полезнымъ двигателемъ нашей образованности? Конечно, тогда она была бы менѣе забавною.
Характеръ совершенно противоположный Библіотекѣ для Чтенія представляютъ Маякъ и Отечественныя Записки. Между тѣмъ какъ Библіотека въ цѣломъ составѣ своемъ болѣе сборникъ разнородныхъ статей, чѣмъ журналъ; а въ критикѣ своей имѣетъ цѣлію единственно забаву читателя, не выражая никакого опредѣленнаго образа мыслей: напротивъ того, Отечественныя Записки и Маякъ проникнуты каждый своимъ рѣзко опредѣленнымъ мнѣніемъ и выражаютъ каждый свое, одинаково рѣшительное, хотя прямо одно другому противоположное направленіе.
Отечественныя Записки стремятся отгадать и присвоить себѣ то воззрѣніе на вещи, которое, по ихъ мнѣнію, составляетъ новѣйшее выраженіе Европейскаго просвѣщенія, и потому, часто мѣняя свой образъ мыслей, онѣ постоянно остаются вѣрными одной заботѣ: выражать собою самую модную мысль, самое новое чувство изъ литературы Западной.
Маякъ, напротивъ того, замѣчаетъ только ту сторону Западнаго просвѣщенія, которая кажется ему вредною или безнравственною, и, чтобы вѣрнѣе избѣжать съ ней сочувствія, отвергаетъ все просвѣщеніе Европейское вполнѣ, не входя въ сомнительныя разбирательства. Отъ того одинъ хвалитъ, что другой бранитъ; одинъ восхищается тѣмъ, что въ другомъ возбуждаетъ негодованіе; даже одни и тѣ же выраженія, которыя въ словарѣ одного журнала означаютъ высшую степень достоинства, напр. европеизмъ, послѣдній моментъ развитія, человѣческая премудрость, и пр., — на языкѣ другаго имѣютъ смыслъ крайняго порицанія. Отъ того, не читая одного журнала, можно знать его мнѣніе изъ другаго, понимая только всѣ слова его въ обратномъ смыслѣ.
