Сельский Священник - Записки сельского священника
Через год я поступил в хор архиерейских певчих. Певческая, — я не нахожу слова, которым можно было бы определить её. Это омут всевозможных мерзостей, гадостей, пьянства, разврата, цинизма и варварства! Тут ребёнку было поучиться чему... Составитель статьи о духовенстве, из которой я уже приводил выше выписки, говорит: «Нет смысла приготовлять священников для действия в сём грешном міре и с детства воспитывать их в полном уединении от этого міра». Не плачьтесь, господа радельцы о нуждах духовенства, на наше неведение «міра», — мы видывали виды, каких, может быть, не видывали и вы. Вы согласились бы со мной, если бы пожили там, хоть только дней пяток; а я выжил там целых пять лет, и притом в лета самые впечатлительные. По выходе из певчих, я перешёл из казённого дома на частную квартиру: квартира была такая же тесная и многолюдная, как когда я был в училище в первое время. Тут батюшка мой привёз другого сына, и через два года — третьего. Как мы содержались, — так и припоминать страшно!... Семинаристов держат на квартирах, обыкновенно, семейные вдовы-мещанки, семейные отставные солдаты и т. п. Они берут понемногу за квартиру, и кормятся около постояльцев. Часто, и даже большей частью, и сами хозяева, и члены семейств их бывают люди самые непутные. Множество юношества, нашего брата, погибло именно от квартир... Я припоминаю теперь некоторых товарищей, которые, сами по себе, были славные юноши, но которые сгибли именно от квартир!
В классы нужно было являться зимой чем свет; идти бы, но у тебя нет или мяса, или муки. Встанешь до света и побежишь с салазками на рынок, версты за три; а там стоишь и мёрзнешь, пока выйдут торговцы. Купишь, и опять бежишь, как сумасшедший, на квартиру и в класс. Прибежишь, — а у ворот уже ходит инспектор. «Поди сюда!» — крикнет бывало. И, не говоря дурного слова, задаст такую встрёпку, что свет помутится... Дня через три-четыре приходишь из класса и промёрзший, и голодный, и усталый, а хозяйка докладывает: «Я вам ныне не стряпала ничего: у вас нет уж ни муки, ни говядины, ни пшена».
— Как так? Мяса должно быть ещё дня на четыре, а муки и пшена месяца на два!
— Не сама же я, чай, поела! Вышло всё, вот вам и сказ. Чай, вы не воздух глотали в эти дни, а ели.
— Что ж ты не сказала с вечера?
— Вы сами должны знать.
Но долго толковать и некогда, и без толку. Сейчас на базар, в обжорный ряд, купишь себе хлеба, печёнки, рубцов; ешь да и плачешь. После пяти-десяти таких случаев перетащишься на другую квартиру, — а та ещё хуже.
При этом имейте в виду, что мы, оторванные с младенчества от надзора отца и матери, живём в училищах без всякого присмотра: становишься на квартиру, куда попало; убираешь постель, переменяешь бельё, когда вздумается; идёшь, — куда хочешь; дружись, — с кем знаешь; делай, — что угодно, — свобода полная.
Чем же кончилась наша трудная семинарская жизнь? Я окончил курс и городское нищенство переменил на деревенское; а братья мои окончили курс в С.-Петербургской духовной академии и живут теперь в Петербурге, занимая весьма хорошие места. Над нами, троими братьями, как раз, выполнилась русская пословица: «в семье не без урода». Те братья вышли людьми, а я-то уродом, — «сельским священником»...
Бывши священником, законоучителем и благочинным, я имел уже несравненно больше средств, чем мой батюшка, и не мог, конечно, допустить, чтобы мои дети жили на таких же квартирах, как жил я с братьями. Дети мои на квартирах не видели тех безобразий, какие видели мы, и слава Богу, дело идёт у меня с ними пока так, как нельзя лучшего и желать. Думаю, что точно также поступило бы и остальное духовенство, если б оно имело к тому средства. А это имело бы огромное благотворное влияние на целые поколения и на сотни тысяч юношества. Теперь же строгой нравственности от духовенства и требовать нельзя. Напрасно нападают на духовенство, не зная всей горечи его жизни и причин ненормального его состояния.
В настоящее время при многих училищах и семинариях устраиваются общежития. Нет спора, что общежития, — дело хорошее, но они имеют свои и нехорошие стороны, именно: некоторые преосвященные, а за ними и училищные власти, требуют, чтобы ученики жили в казённых домах все без исключения; в заведении строгий присмотр за учениками днём, и без всякого присмотра ночью; нет никаких игр и невинных развлечений в часы досуга, и плохой надзор за опрятностью. Принуждать всех поступать в казённый дом отнюдь не следует. Я, например, никак не желал бы, чтобы мои дети жили казарменной жизнью. Мне не хотелось, когда учились мои дети, чтобы они изменяли свой образ жизни против домашнего; поэтому они квартировали всегда в домах священников или знакомых мне хороших чиновников; комнаты были чистые, сухие и светлые; бельё и верхнее платье всегда чистое; в свободное время были в семействе хозяев; утром и вечером пили чай; в большую перемену бегали домой выпить стакан кофе и под. За что я стал бы морить своих детей на щах и каше, держать в такой разнообразной семье, как бурса, когда я имел возможность содержать их лучше? Заниматься дети мои могли, сколько угодно, без всякой помехи; за нравственностью их был всегда семейный надзор, людей вполне благонадёжных, которых я не променял бы ни на какого надзирателя. Точно также не следует заставлять помещать своих детей и тех отцов, которые надеются дать детям своим лучшую обстановку. Есть общежития, где с мальчика за помещение, стол, чистку белья, освещение и, конечно, отопление, берётся по 30 руб. в год. Какого содержания можно ожидать за такую плату? Оно и действительно крайне плохо. Это старинная бурса, в полном смысле слова. Поэтому нужно предоставить дело это воле родителей и не считать учеников, не желающих жить там, неблагонадёжными и не гнать их за неблагоповедение.
В общежитии непременно должны иметься: мячи, кегли, биллиард, рояль и мастерская, в роде столярной. Опытнейшие педагоги — иезуиты всегда имеют в своих учебных заведениях что-нибудь в этом роде. Но особенно полезно было бы ввести игру на рояле, живопись и столярное мастерство. Это послужило бы священнику развлечением, в часы его безделья, на всю его жизнь. Вероятно, в этих видах, иезуиты не принимали никого в свой орден, не знавшего какого-нибудь мастерства, что и весьма практично. Мне известны и теперь некоторые священники, которые, от нечего делать, строют себе мебель и даже экипажи. Эти же занятия развлекали бы учеников и теперь, вместо того, чтобы играть в карты и тянуть водку, как это делается часто ныне.
«Другое дело специальные богословские науки; те могли требовать отдельного преподавания в течение одного, много двух лет».
Годичный курс есть такой короткий срок, что в год-то сапожник не выучивается и сапог точать, как следует. Урядникам, и то положен трёхмесячный курс, а на богословскую науку автор приведённых срок назначает год!
«Нужно предоставить самому обществу заботиться о приготовлении себе духовенства. В настоящее время, затруднения в этом решительно нет никакого: те же самые учительские семинарии, которые приготовляют теперь народных учителей, будут приготовлять в каждом народном учителе лицо, способное быть и священником».
Из кого набираются теперь ученики в некоторые учительские семинарии? Туда поступают уже взрослые юноши, но, увы, нередко исключённые из духовных училищ, гимназий и семинарий за леность; окончившие курс в духовных училищах, но, за слабостью познаний, не поступившие в семинарию, — это по преимуществу; потом: обучавшиеся в приходских и уездных школах, — эти составляют меньшинство. Значит: большинство — народ малоспособный. Каковы они на местах их службы? И по нашему наблюдению, и по отзывам членов училищных советов, — это народ с большим мнением о себе, но, зачастую, с малым толком в деле.
Давно, ещё министр Киселёв постановил, чтобы волостными писарями были из крестьян. Но, вероятно, также как и теперь, некоторые, думали, что писаря из крестьян будут больше заботиться об интересах крестьян, что для крестьян такой писарь будет «своё», но это была ошибка. Неугодно ли взглянуть, что эти «своё», проделывают с крестьянами! Точно также было бы и тогда, если б из этих «своё» поступали и во священники. Они непременно стали бы стыдиться своего происхождения и чванством, и с наглостью доказывать всякому, что они не то, как об них думают. Такая слабость проявляется часто в людях даже образованных. У меня, например, в Петербурге был один, ныне покойный, бывший знакомый, с которым мы когда-то вместе учились, некто... ну, да Господь с ним! Он был издателем одного журнала, но не скажу какого, хотя и знаю. Он слышать не мог, что он из духовного звания, что отец его был военным священником. «Поповщина, бывало говаривал он, бывши уже в Петербурге, — это печать антихристова: куда ни явись, все узнают, что я из кутейников». Но нашему: бедное и низкое происхождение делает человеку ещё больше чести, если он съумел выбиться в люди почётные.
