Александр Кукушкин - Alma Matrix или Служение игумена Траяна
На отчислении у него впервые будет шанс говорить со всеми студентами разом в присутствии Владыки. Этим нужно воспользоваться как раз для того, чтобы показать ректору, кто такие его студенты на самом деле. Доказать, что они ни на что не способны, и в общем-то неплохую идею с публичным отчислением не могут поддержать из-за своей ограниченности, скудоумия и ненависти к инспекции. Нужна не просто победа, а победа оглушительная.
Траян подошел к столу, набрал номер старшего помощника и попросил незаметно вызвать к нему осведомителей – ему нужно было узнать, кто выступит на защиту Утлова.
Гайда с Настоящим восхищались собственной прозорливостью, благодаря которой так вовремя попали в изолятор – до них дошли слухи, что проректор ищет, словно разъяренный лев, возможных защитников Утлова, чтобы съесть их живьем. Не скажись они больными, каждый их шаг сейчас контролировался бы проректором, он не дал бы им спокойно подготовиться. За плохо заправленную кровать, за небрежную прическу, за двухсекундное опоздание на лекцию, за смех во время обеда, за любую мелочь их вызывали бы к Траяну и промывали бы там мозги. Конечно – никаких объяснительных, просто беседы об образе истинного пастыря и о христианском этикете, но эти беседы измотали бы их до полусмерти. А сейчас они были больными и свободными.
– Предводитель невидимых сил! – прокричал Настоящий при появлении в палате Пушко и начал громко аплодировать.
– Я вас ненавижу обоих, – ответил Пушко и начал выкладывать на кровать листки из папки. – С вашей подачи натаскиваю группы поддержки как проклятый, устаю страшно. Идите сюда, лоботрясы.
Парни подошли к нему.
– Это план зала с вкраплениями наших выдрессированных людей. Пойдет? В ближней половине зала я раскидал их по одному, в середине по двое-трое, а кучей посадил на галерке. Логика, думаю, понятна. Волна будет накатывать естественным образом с задних рядов к передним. И еще, задние ряды с некоторым опозданием будут поддерживать быструю реакцию сидящих спереди. Спереди самые лучшие кадры, сзади похуже. Все придут заранее и сядут согласно этому плану. Понятно?
– Говорил ли я тебе, что ты гений? – спросил Гайда.
– Вы только друг друга гениями величаете.
– Нет, нет. Ты гений тоже.
– Спасибо, порадовал. Дальше. Вы должны мне, скажем, к воскресенью дать подробный план выступления с указаниями, где и когда нам вступать. И как именно вступать, одобряя или возмущаясь. Мы все выучим и будем готовы.
– Говорил ли я тебе, что ты гений? – спросил Настоящий.
– Нет, только Гайда говорил.
– Не слушай дураков всяких, меня послушай – ты гений, Пушко.
– Верю. Теперь самое сложное. Это реакция по ходу на Траяна. Тут первыми реагируют те, кто в передних рядах, а за ними подтягиваются остальные. Мне нужен знак от вас. Его будут видеть спереди сидящие и по очереди начинать откликаться. Дайте мне знак, его сложнее всего отрабатывать, поскольку середина должна очень оперативно включаться на первые выкрики спереди, а галерка также оперативно на реакцию середины.
– Знаешь, Сережа, мы решили, что говорить будем по одному, так что другой всегда будет сидеть за столом и как раз отслеживать общую атмосферу, чтобы потом корректировать следующую речь. Заодно он может давать знаки твоим хлопцам, что думаешь?
– В самый раз. Как?
– Ну, если машет красным флагом – значит, пора возмущаться, если зеленым – аплодировать.
– Вам, отцы, смешно, а мои парни, к вашему сведению, страшно рискуют. Подумайте, что будет, если проректор поймет, как и кто его подставил.
– Ладно-ладно. Давай так… Если тот из нас, кто сидит за столом, держит руку у лица в кулаке – значит, нужно терпеть и эмоции не выказывать, но быть готовыми. А если рука у лица развернута в ладонь – то пора реагировать. А как реагировать, там ясно будет, за или против. М?
– Неплохо. Хорошо, то есть. Сделаем. Кулак и ладонь, отлично… Ну, всё у меня. Больше нет вопросов. У вас-то как дела?
– Купи нам мороженого, а?
– Больным в изолятор?
– Ну а что?
Как и обещал, Никита Колудин привел к Гайде и Настоящему Егора Утлова – главную тему всех семинарских разговоров и большую надежду студенчества. Ни для кого уже не было секретом, что защищать его будут ненормальные друзья-пятикурсники, потому заветного вторника ждали с нетерпением. Перед палатой Никита и Егор столкнулись с дежурной медсестрой, которая сказала, что никого больше пускать к больным не будет, поскольку с тех пор, как в изолятор поселились Настоящий с Гайдой, он превратился в проходной двор. Никита протолкнул Утлова вперед, а сам, представившись президентом студенческого Совета, стал длинно объяснять причину подобной суеты.
– Ну, отец, – Гайда смотрел на пришедшего Егора, – у тебя уже прошло?
– Что именно?
– Настроение сделать себе харакири, синдром третьекурсника.
– А, да, вроде бы.
– И хочется продолжать учиться?
– Да.
– Эх, плохо, – вздохнул Настоящий.
– Как это?
– А мы уж было решили, что ты возьмешь на себя подвиг мученичества и будешь отчислен, но скажешь при всех Траяну в лицо все то, что хочет сказать ему каждый искренний семинарист.
– Вы хотели, чтобы меня отчислили?!
– Мы и сейчас хотим.
– Подумай сам, – подхватил Гайда, – ты войдешь в историю Русской Православной Церкви! О тебе потом книжки напишут и кандидатские будут защищать, в Православной энциклопедии обязательно будет о тебе статья, на экзаменах вопросом о тебе будут заваливать нерадивых семинаристов. Каково?
– Да что я сделал?
– Пока ничего, твоя правда, – ответил Настоящий. – Но ведь у тебя сейчас есть шанс, которым нельзя не воспользоваться.
– Грех не воспользоваться, – добавил Гайда. – Вселенная замерла в ожидании твоего поступка. Прямо сейчас выбирается путь, по которому пойдет человечество.
– Участь мира в твоих руках, – патетически добавил Настоящий и склонил голову перед человеком, который должен был решить судьбу бытия. Гайда последовал его примеру, и наступила тишина. Егор не представлял, что делать. Настоящий не поднимая головы, попытался посмотреть на него, потом вопрошающе кивнул Гайде, тот поднял брови в недоумении.
– О, нет, – прошептал Настоящий.
– Конец всему, – сокрушенно согласился Гайда.
– Нет смысла жить, ушла надежда, – убитый горем Настоящий всхлипнул, поднял голову, укоризненно глянул на Егора и повалился на кровать. – Разбудите меня, когда все закончится.
– Что закончится? – вконец испугался Егор.
– Всё, – и Настоящий закрыл голову подушкой.
– Я ничего не пропустил? – в палату наконец-то забежал Никита. – А? Познакомились?
– Ага, – кивнул Гайда и сел на стул.
– Мы как раз успели выяснить наши стартовые позиции, – приподнял подушку Настоящий и глянул из-под нее на президента. – Они нас устраивают, и мы готовы работать. Где текст проповеди?
Утлов достал из кармана листок и протянул его Гайде. Тот сразу стал читать вслух, причем делал это вызывающе медленно, смакуя каждое слово, а иногда и по нескольку раз. Никита ободряюще похлопал Егора по плечу и предложил сесть. Гайда дотянул до конца, пробурчал что-то наподобие «всё, кажется, ну точно, всё, кошмар, ага», и начал читать заново, на этот раз быстрее. В третий раз он прочитал с нормальной скоростью.
– Чего-то длинно и как-то путано, – Настоящий заставил себя приподняться на кровати. – Как будто по нескольку раз одно и то же. Нет?
– Это я повторял просто.
– А!
– Бэ!
– Отличная проповедь, брат ты мой! Там обедать не пора?
Гайда посмотрел на часы:
– Ого, точно пора.
– Наконец-то!
И они сорвались в столовую, оставив президента студенческого Совета успокаивать не на шутку взволнованного Егора, объясняя, что только что он был свидетелем блестящего разбора его проповеди и начала формирования гениально продуманной защитительной речи, которая спасет его от рук Траяна.
Отец проректор выяснил, что защитниками выступят Гайда с Настоящим. Так же он смог узнать, что Пушко тренирует группы поддержки, которые будут заводить зал в нужных местах. Проректор был доволен – все будет по-взрослому. Никакой пощады. Студенты хотят войны, они ее получат. Но, поскольку перед любой войной происходит обмен официальными объявлениями о её начале, отец игумен решил нанести своим будущим оппонентам необходимый для этого последний дипломатический визит вежливости.
– О-оу! – сказал Настоящий так, словно ненароком сел на собственные очки. Он увидел Траяна, входящего в палату как раз тогда, когда они с Гайдой спорили о завершении своего «Триалога о Троице Рублева», используя в качестве аргументов два последних целых стула. Прочие стулья были сложены под кроватью у окна.
– Отец Траян! – воскликнул Гайда, поворачиваясь к двери.
