А. Спасский - Лекции по истории западно–европейского Средневековья
Самое распространенное объяснение феодализации рассматривает ее как процесс развития германских начал, стоящих в связи с племенными свойствами германцев или принятых Западной Европой вследствие завоевания. Научное обоснование этот взгляд впервые получил у Монтескье; затем на его сторону встали такие солидные ученые силы, как Эйнхорн, Савиньи, Вайтц, Рот и др. В изложении процесса феодализации германская школа выдвигает на первый план преобладание среди древних германцев центробежных сил, присущее германской расе стремление к индивидуализму и индивидуализации; в частности же, германисты источник феодализма видят в дружинах, собиравшихся около членов знатных аристократических родов, и ход феодализации строят следующим образом. В своих постоянных войнах и междоусобиях меровингские короли должны были опираться не на все население, а на привязанных к ним личной верностью дружинников; в вознаграждение за эту личную верность дружинников короли отдавали им земли во владение под условием сохранения им верности и уступали им значительную долю влияния на дела. Так образовалась аристократия, стоявшая к королю в особых отношениях и владевшая условной собственностью; благодаря стечению особых обстоятельств эта аристократия захватила в свое пользование права, свойственные королевской власти, и таким образом возникло феодальное государство, где каждый помещик–аристократ был в некотором смысле самостоятельным королем.
Нет надобности входить в подробный критический обзор взглядов той или другой школы на происхождение феодализма, чтобы видеть недостаточность и односторонность их теорий. Уже одно сопоставление работ романистов и германистов с наглядной ясностью дает возможность видеть то, что внутренней подкладкой их учения являются сознательные или бессознательные симпатии их представителей к романской или германской расе, а там, где влияют национальные чувства, a priori можно предполагать, что дело ведется не совсем чисто. Главный же научный недостаток, свойственный той и другой школам, состоит в непрочности их методических приемов. Историки обеих категорий собирают факты, толкуют и группируют их, но при этом каждой категории присущи способы, особенно ее отличающие и содействующие тому, что задача решается именно в том, а не другом направлении. Романская школа, стремясь установить свое учение, постоянно прибегает к следующему аргументу: та или другая черта свойственна феодализму, сродную черту мы находим в римском обществе IV и V вв.; следовательно, первая развилась из второй. Ясно для всякого, между прочим, и для романистов, что сходство здесь играет чрезвычайно важную роль. Если бы дело шло даже о сходстве общем, о сходстве в характере учреждений и быта, то и тогда недостаточно было бы его одного, чтобы говорить о связи и зависимости одной формы от другой; тем более его недостаточно в том случае, когда имеются в виду не общие факты, а их частные характеристические черты. Например, можно легко указать некоторое сходство между отношением римского поссесора (помещика) к колону в римском обществе, с одной стороны, и отношением сеньора к виллану — с другой, но это сходство, касающееся только немногих сторон, еще ни о чем не говорит. Даже самое разительное сходство между какими‑либо порядками IV и X вв. не ручается за происхождение позднейшего факта из более раннего; чтобы доказать последнее, необходимо проследить преемственность между двумя фактами или постепенное развитие второго из первого. Этого‑то и не могут сделать романисты, ограничивающиеся только ссылками на общие признаки сходства. Более удовлетворяет научным требованиям школа германистов. Она не только указывает на вероятные зародыши в древнегерманских учреждениях, но следит за постепенным развитием этих зародышей, насколько позволяют это источники. Однако и против этой школы, помимо национальных ее тенденций, можно выставить следующие два возражения: во–первых, она верит в то, что нацией управляет известный, врожденный ей принцип, и важнейшие факты германской истории старается поставить в связи с принципом индивидуализации. Без сомнения, народный характер играет важную роль в истории и в значительной степени определяет ее, но можно ли народный характер сводить к такой общей категории, как индивидуализация, да и не слагается ли народный характер под влиянием тех же исторических событий, которые, по учению германистов, должны объясняться через него? Во–вторых, если феодализация была результатом племенных особенностей одних только германцев, то каким образом она могла развиться не только в Германии и Англии, но во Франции и Италии, т. е. в странах, где исконные свойства германского духа не могли найти широкого применения, где они если не совсем были подавлены, то сгладились под влиянием иноплеменных элементов? Не ясно ли отсюда, что феодализм имел для себя причины общеисторические, а не племенные?
Так и смотрит на феодализм третья школа историков, руководствующихся сравнительным методом, которую поэтому и можно назвать школой сравнительного изучения феодализма. По воззрениям этой школы, феодализм не есть продукт каких‑либо племенных свойств и особенностей — германской или романской расы; он не есть также продукт местных исторических причин: он есть целый фазис развития, необходимая форма перехода от общинного устройства к преобладанию в обществе личного принципа. Характерные черты этого взгляда можно находить еще у Маурера в ι его «Введении к истории общинного, подворного, сельского и городского устройства и общественной власти». Сам Маурер, впрочем, держался почвы чисто германских отношений, но, придавая. главное значение фактам земледелия, группируя вопрос о феодализации около сельской общины (марки), он указал путь к сравнительному изучению, по которому скоро и пошли за пределами Германии. Так, например, Мэн утверждал, что сельская община и ее разложение не составляет какой‑либо особенности германской истории; явления эти встречаются и у других народов арийской семьи — у кельтов, индусов и славян, — в истории которых даны процессы, аналогичные с западно–европейским феодализмом. Идеи Сравнительной школы вскоре были подхвачены историками различных наций, и вот послышались речи о византийском феодализме, о феодализме в мусульманском мире и пр.; даже в истории острова Явы, в Мексике и Перу представители сравнительного метода находят столь аналогичные явления, что считают возможным говорить о феодализме в этих местностях. Не буду останавливаться на подробном разборе учения и этой школы, потому что это потребовало бы обращения к слишком специальным данным; к тому же упомянутая школа имеет в виду феодализм вообще, а не феодализм западно–европейский, которым мы должны заняться, но, мне кажется, из данных, собранных историками сравнительного изучения, можно извлечь то несомненное заключение, что феодализм не есть явление ни специально германское, ни исключительно романское; в объяснениях тех или других частностей западно–европейского феодализма, конечно, необходимо искать прецедентов в романском или германском мире, но в главном и общем феодализм есть явление, коренящееся по своим причинам в особых условиях переходной эпохи. С этой точки зрения я и раскрою историю феодализма на Западе.
I. Основные и первые элементы для феодальной системы положены были переселением германцев и развились до стройных отношений в эпоху Меровингов и Каролингов. Мы уже знаем, что первоначально политическое устройство германцев до вторжения их в пределы Римской империи было чрезвычайно просто, как обыкновенно бывает у варварских первобытных народов. У германцев не существовало ни политического единства, ни больших и сложных государственных организмов. Они вели чисто общинную жизнь; волость (gau, pagus), составлявшаяся из нескольких малых общин или, чаще всего, представлявшая одну большую общину, служила основой всего их политического быта, являлась, так сказать, элементарной единицей их политического строя. Все люди жили соседями на общей земле (марка), окруженной со всех сторон лесом или какой‑нибудь другой природной границей. Земля делилась на две части; одна содержала в себе усадьбы и участки отдельных членов общества, в другой заключались общие выгоны, луга и леса. То, что не было в частном владении, то принадлежало всем, всей общине. Община же и волостное собрание представляли собой и верховную власть, исполнительная же власть и председательство на суде поручались особым старшинам, gaugrafen, которые пожизненно назначались волостным собранием. На время войны для начальства над народным ополчением нарочито избирались военные предводители, или — герцоги. Только у немногих германских племен существовала наследственная королевская и княжеская власть, но и она не вносила дисгармонии в демократический характер политической жизни германцев.
