Пьер Шоню - Во что я верую
Да уж, Сотворение мира и впрямь стало пробным камнем, камнем преткновения, источником соблазна, и таким оно было изначально. В первые века патристике потребовалось весьма необычное мужество, чтобы, вопреки всем и вся, уберечь это необычное учение.
* * *
Среди всех наших идей эта — наименее антропоморфная. В нашем существовании нет ничего, совершенно ничего, что могло бы вдохновить ее.
«Идея сотворенности… означает, что бытие обретает свое абсолютное начало так, что ему не предшествует никакое существование»[XCI]. Такое утверждение не существовало никогда и нигде, пока физика, основанная на теории относительности и на понятии кванта, не ввела понятия квантованного времени вселенной.
Но прежде чем последовать вместе с Клодом Тремонтаном за его философскими построениями, мне хотелось бы, чтобы мы вновь обратились к неистощимому тексту о начале всех начал.
«В начале сотворил Бог небо и землю» (совокупность потенциального бытия) (Быт 1:1).
«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт 1: 3).
Организующее творение совершается на основе сказанного Богом, то есть акта, в большей мере накладывающего ответственность на бытие Бога. В творении через сказанное: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» — содержится нечто большее: сказанному Богом наследуют «И был свет», появление сущего и его природы, выражением чего становится «И увидел Бог свет, что он хорош». Итак, есть слово Господне, вступление в бытие того, что Бог создал через слово, и суждение Бога о сотворенном сущем: «И увидел Бог свет, что он хорош».
Используя язык времени, последовательность, потребную нашему интеллекту, Бог предполагает тем самым не то, что Он — Трансцендентный, творец времени — пребывает во времени, а то, что созданное сущее получило, получает свободу и судьбу. И относится это не только к человеку — к человеку в особенности, о чем ясно говорится в тексте, — но и ко всему творению. К самой ничтожной частице применимо вынесенное на основе опыта суждение о творениях[173]. Стих 3 главы i книги Бытия применим к неполностью детерминированному миру. С самого первого мгновения Сотворение мира, в соответствии с желаниями Бога, представляет собой весьма дерзновенную затею: итак, свойственное нам состояние возникающего бытия, бытия, которому не предшествовало никакое существование, — бытие, взятое во времени, — будет при этом и бытием полного и всеохватного достоинства, временной протяженностью, грызущей некое весьма дерзновенное будущее, а не только тусклым, тупым «бытием без руководящего начала и без цели» Альфреда Луази или Жака Моно, «бытием неопределенным, становление которого совершается в процессе обретения определенности», необходимым, управляемым незыблемыми законами, вследствие которых демон Лапласа, в какой бы точке он ни находился, отличался бы всеведением. Бог, у которого больше творческого воображения, чем у Лапласа и Луази, не стремилея к такому печальному, тупому зрелищу, вся конечная цель которого уже заключена в его начале. Но для надлежащего понимания смысла bara, «Бог сотворил» и «Бог сказал» нам придется, к чему нас побуждает аналогия, продиктованная Верой, пройти путь вплоть до имени Бога, о чем идет речь в Исходе (3: 14), где говорится об уподоблении Сущего бытию[174].
В боговдохновленном тексте трех первых глав книги Бытия Бог разъяснил, что значат бытие в мире, мир, возникновение в бытии, когда Бог говорит: «Да будет свет!», «Да будет» это! Это не означает бытия, такого, каким оно представляется нам после того, как Господь сказал; это, поистине, означает пребывать таким, какими мы являемся в нашем сознании, пребывать в состоянии появления из некоей зияющей пропасти, из зияния пред-бытия, предшествующего нашему первому воспоминанию.
Но бытие может принимать и совершенно иной вид; нам дано промежуточное видение другого способа бытия; способ бытия Бога подсказан нам в том месте, где речь идет о уподоблении бытия. Мы имеем в виду тяжкий диалог между Моисеем и Богом, когда Бог призывает Моисея исполнить свое назначение и возвратиться к Фараону, чтобы вывести народ из дома рабства.
Заметьте, что в этом месте Бог называет свое имя только оттого, что Моисей выказывает себя боязливым, нерешительным, уклончивым.
Бог сказал, что прослышал о страданиях Своего народа, что Он — Бог Отцов, Тот, Кто говорил с патриархом Авраамом, Исааком, Иаковом, что Он — обойденный вниманием Бог Культуры и памяти, о Котором следовало бы, как это, вероятно, и было сделано, поведать вам еще в детстве и в юности, Бог любящий, установивший Завет, заботливый, водительствующий и спасающий, который уже вашим предкам явил доказательство Своей действенной Любви. Можно ли требовать от Него большего? Неужели надо было еще выспрашивать имя — имя, совлекающее покровы с Сущего, непроизносимое и вызывающее страх и трепет? И вы только полюбуйтесь на изворотливость Моисея, который хочет выиграть время и заручиться кое-какими гарантиями… «И сказал Моисей Богу: вот, я приду к сыновьям Израилевым» (по приказу, полученному им от Бога) «и скажу им: "Бог отцов ваших послал меня к вам"» (Исх 3: 13). Бог отцов ваших, Бог, пославший меня, который есть забота и Провидение: вот истинное имя, и, вероятно, задавленный народ мог бы удовольствоваться сказанным. Однако Моисей напускает на себя встревоженный вид, да, несомненно, он и впрямь встревожен: «А они скажут мне: "как Ему имя?" Что сказать мне им?» (ИсхЗ: 13). Тут Моисей получает ответ, разъясняющий имя, по-видимому, связанное с «Элохим» в книге Бытия (2: 4): «… когда Господь Бог создал землю и небо»: YHWH Ebhim. YHWH без прочих добавлений впервые появляется в рассказе о прогрешении человека в главе 4 (4: 1), в молитве Евы при рождении Каина. «Что сказать мне им?» — Бог сказал Моисею: «Я есмь сущий…» И добавил: «Так скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня к вам… Господь, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам» (Исх. 3: 14–15). Имя, которое Бог хочет, чтобы оно у него было, — это имя Завета в памяти людей: Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, Бог, который любит вас, Бог — забота о вас и провидение для вас; но раз уж ты настаиваешь, то вот тебе имя, с которым покамест тебе нечего делать: Я — Сущий. Тот, Кто зовется: Сущий. Единственный, Кто может сказать: Сущий, без всяких дополнений; Тот, Чье бытие — не дополнение, а подлежащее, единственное подлежащее. Тот, Кто пребывает в Себе, тот, кто есть «Я», абсолютный субъект абсолютного «Бытия», Тот, Кто есть bereshit, в начале, есть начало, предшествование, нездешность. Всё. Творящий, Говорящий, после чего есть всё сущее, Судящий, Кто говорит, что вторичное бытие есть благо в будущем; Тот, Кто дал миру всё: бытие, свободу, судьбу; Кто печется о судьбе этих проявлений сознания, жертв и страдальцев скверного применения своей свободы; именно Он и есть Господь, по имени Сущий, Тот, Кто зовется Сущий. Я пребываю вечно. Вечным он зовется[175]. Его имя превосходит любое разумение. Таково имя, которое вмещает и постигает только тот, Кто зовется Сущим. Для того, чтобы вместить его. не хватило бы всей Вселенной. Сущего вмещает только Сущий.
* * *
Существуют, таким образом, два способа бытия: один — знакомый нам, наш — и этот другой, едва различимый, едва вообразимый, слабо ощутимый, когда к нам обращается Бог. Этот способ бытия в лучшем случае дан нам навсегда только в созерцании. Полностью чуждым — вот каким он предстает нам и всему окружающему нас, всему тому, что ведомо нам в прошлом, настоящем и будущем: таким он предстает, таким и пребудет.
Я сотворен, я возник во времени… я нахожусь между двух зияний: предшествования и того, к которому меня толкает временная протяженность моего бытия, которая выглядит точно моя материальная оболочка. В конце концов, статус сотворенного — превосходный статус. Для меня, как существа конечного, равно как и для всех окружающих меня конечных существ, это — наилучший и единственный гарант свободы; для мира же, для великой совокупности космических явлений, среди которых пребываю и я, это — единственный, наилучший гарант полноценности доподлинного существования.
Быть сотворенным — это единственная возможность доподлинного бытия для любого, кто не есть сущий в себе.
Что я — не сущий в себе, что я не представляю собой всеохватность бытия, не может вызывать сомнения ни у меня, ни у кого-либо еще, поскольку еще до наступления смерти, о которой мне ничего не известно, если не считать того, что она вызывает у меня неодолимый страх, я поднялся из той зияющей пропасти предсуществования, вышел из той несказанности, которая наводит куда больший страх, чем невыразимость того, что наступит после.
Обратитесь еще раз к тексту Луази, с его четкостью и полнотой. В нем прямо сказано, что в случае монистской гипотезы, составляющей единственную альтернативу сотворенности мира, остается место только бытию в себе — единому и не ведающему различий. «Я назвал ее материей; а ведь я мог бы назвать ее духом; она не есть ни то и ни другое; это — бытие без ведущего начала и без конечной цели, бытие неопределенное, чье становление совершается в процессе обретения определенности […]; только оно есть всё, всё прочее — ничто». А ведь я есмь нечто, вы — это всё прочее; воспринимаемый мной мир — это всё прочее; но это бытие, которое есть всё, что же это такое? «Только оно есть всё, всё прочее — ничто, а само оно превращается лишь в абстракцию, стоит его отделить от его случайных и завершенных проявлений».
