Софроний Сахаров - Старец Силуан Афонский
Был случай, когда один иеромонах сказал Старцу, что если действовать, как он говорит, то этим воспользуются враги, и зло восторжествует. Старец в тот момент остался безмолвным, потому что возражавший ему был неспособен воспринять слово, но после сказал, не ему, а другому: «Разве дух Христов может замышлять кому-нибудь зло? Разве мы к этому призваны Богом?»
Лукавство совести у страстного человека — велико и тонко. В религиозной жизни, человек, одержимый страстью, часто выставляет ее, как искание правды и пользы, и нередко, как борьбу за славу Божию. Во имя Христа, предавшего Себя на смерть за врагов, люди иногда готовы стоять даже до крови, только крови не своей, а «брата-врага». Так бывало во все времена, но жизнь Старца совпала с таким моментом истории, когда подобное извращение выявлялось с особенною силою. «Это ли путь Христа?», говорил он со скорбью.
* * *
«Жестоко» слово Старца. Кто может его слушать? Жить по нему — значит предать себя на мучение не только в исключительном смысле этого слова, но и в повседневности.
Не помним сейчас, где повествуется об одном благочестивом человеке, который всю жизнь просил у Господа — дать ему мученическую смерть; и когда приблизился час его мирной кончины, то он с печалью сказал: «Господь не услышал моей молитвы». Но едва произнес он эти слова, как получил извещение, что вся жизнь его была мученическою, и принята, как мученичество.
Старец говорит, что благодать, которую он получил в начале, была «как у мучеников», так что он думал даже, что ему, быть может, Господь положил мученическую смерть; но подобно тому благочестивому человеку, он скончался мирно. Старец был в высшей степени трезвым во всем. Он не предавался мечтательности о совершенстве; но, познав совершенную любовь Христову, он всю жизнь крепко подвизался, чтобы стяжать ее. Он больше, чем кто-либо знал, что «дух бодр, а плоть немощна», и потому говорит, что иногда встречается у людей желание пострадать за Христа, но если нет благодати и в теле, то человек может не вынести мук. Поэтому не должно дерзать на такой подвиг, но если Господь призовет, то надо просить у Него помощи, и Он поможет.
Старец не искал мученичества, хотя и познал «мученическую» благодать. Однако, жизнь его была подлинным мученичеством. Возможно сказать даже большее. Мученик иногда за короткий период своего мужественного исповедания платится жизнью. Но десятилетиями подвизаться, как подвизался Старец, и десятилетиями молиться за мир, как он молился, — «молиться за людей — это кровь проливать», — выше простого мученичества.
Путь христианина вообще есть мученичество; и кто проходит его должным образом, с трудом решается на проповедь. Душа его полна желания видеть брата своего причастным вечного света, но страдания хочет понести лишь он сам, и потому прежде всего и больше всего обращается он к молитве за мир.
* * *
В пределах земной жизни, в этой сфере, предоставленной Богом для выявления не только положительных, но и отрицательных возможностей свободы, никто и ничто не может совершенно остановить проявлений зла; однако, молитва любви сильна весьма многое изменить в ходе событий и сократить размеры зла.
«Жизнь есть свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоан. 1; 4–5). Тьма небытия не может поглотить свет жизни. Все благое, что исходит от Бога и возвращается к Богу, — не уничтожило. Молитва есть одна из высочайших форм благого бытия, неуничтожимого, вечного. Это та «благая часть, которая не отымается» никогда (Лк. 10, 42).
В искании спасения, своего и ближних, подвижник, сосредоточенный на своем внутреннем человеке, в самом себе видит силу «закона греховного» (Римл. 7, 23). Видя, как грех убивает, умерщвляет его (Римл. 7, 11) при всем напряжении делать добро, он нередко доходит почти до отчаяния и в этом тягостном состоянии молится.
Помним замечательное посещение. К нам пришел один монах-пустынник. Ему тогда было около семидесяти лет. Жил он в глухом месте, лежащем на пути от Монастыря к Скиту, в овраге, у потока воды, среди леса. Измученное, покрытое морщинами, бледное, давно неумытое, сероватого цвета лицо; неопрятные, седые, темно-серые волосы на голове и бороде; ввалившиеся серо-голубые глаза. Мы долго беседовали. Он рассказал о себе следующее:
«Много лет болит душа моя от мысли, что вот мы, монахи, отреклись от мира, покинули и родных, и родину, оставили все, что составляет обычно жизнь людей; дали обеты пред Богом, и святыми ангелами, и людьми жить по закону Христа; отказались от своей воли и проводим, в сущности, мучительную жизнь, и все же не преуспеваем в добре. Много ли из нас спасающихся? Я первый погибаю. Вижу и других, что страсти обладают ими. А когда встречаю мирских, то вижу, что живут они в великом невежестве, нерадиво и не каются. И вот понемногу, незаметно для себя, я втянулся в молитву за мир. Я много плакал от мысли, что если мы — монахи, отрекшиеся от мира, не спасаемся, то что же вообще творится в мире? Так постепенно скорбь моя росла, и я стал плакать уже слезами отчаяния. И вот, в прошлом году, когда я так в отчаянии, усталый от плача, ночью лежал на полу, явился Господь и спросил меня: «Ты почему так плачешь?»… Я молчу… «Разве ты не знаешь, что Я буду судить мир?»… Я опять молчу… Господь говорит: «Я помилую всякого человека, который хотя бы однажды в жизни призвал Бога»… Во мне пробежала мысль: «Тогда зачем мы так мучаемся на всякий день?» Господь на движение моей мысли отвечает: «Те, что страдают за заповедь Мою, в Царствии Небесном будут Моими друзьями, а остальных я только помилую». И отошел Господь».
Это произошло с ним наяву. Тогда же он рассказал еще о двух видениях, бывших ему в легком сне после скорбной молитвы за мир.
Мы не называем имени этого монаха, потому что он еще жив, и от оценки видения мы укланяемся. Мы слушали его без малейшего проявления своего отношения к рассказанному им, следуя суровому правилу Афонских отцов — быть особенно осторожным, когда речь идет о видениях. Возможно, что наша сухая бдительность, возможно что-либо другое нелепое в нас оттолкнуло этого старца-монаха, но только после он уже не приходил к нам. У нас, правда, была нескромная мысль: испытать его больше. Может быть это оскорбило его? Не знаем.
За время нашего общения с монахами Святой Горы, мы встретили девять человек, которые любили молиться за мир, и молились с плачем. Однажды мы слышали беседу двух монахов. Один из них сказал:
— Не могу понять, почему Господь не дает мир миру, если Его умоляет в том хотя бы один человек?
Другой на это ответил:
— И как возможен полный мир на земле, если останется хотя бы только один человек с злой волей?
Но возвратимся к своей основной теме.
* * *
С Богом человеку не всегда легко.
Мы повторяемся, но предмет нашей беседы таков, что этого не избежать. Не богат и не разнообразен круг мыслей подвижника, но они касаются того бытия, которое совсем нелегко усваивается. Проходят века, и в долгом течении их все тот же опыт повторяется почти неизменно, и несмотря на это, немногие знают последовательность христианского подвига и теряются на этом пути. Господь сказал: «Тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, и немного таких, которые обретают его» (Мф. 7, 14).
Мы снова хотим говорить о том, что было также предметом долгих бесед Старца Силуана с Отцом Стратоником. Путь христианина, в общих чертах, таков. Сначала человек привлекается к Богу даром благодати, и когда он уже привлечен, тогда наступает длительный период испытания. Испытывается свобода человека и его доверие к Богу, и испытывается, подчас, «жестоко». В начале обращения к Богу и малые и большие, едва высказанные просьбы, обычно скоро и чудесно исполняются Богом; но когда наступает период испытания, тогда все изменяется, и небо словно закрывается и становится глухим ко всем молениям. Ревностному христианину все в жизни становится трудным. Отношение к нему людей ухудшается; его перестают уважать; что прощается другим, ему не прощают; труд его, почти всегда, оплачивается ниже нормы; тело становится легко подверженным болезням; природа, обстоятельства, люди — все обращается против него. При всех естественных дарованиях, не меньших, чем у других, он не находит применения им. Ко всему этому он терпит многие нападения демонических сил. И последнее, самое тяжкое и несносимое страдание — Бог оставляет его. Тогда страдание достигает своей полноты, ибо им поражен весь человек во всех планах своего бытия.
Бог оставляет человека?.. Разве это возможно?.. И, однако, в душе на смену испытанному чувству близости Бога приходит другое, — что Он бесконечно, недостижимо далек, дальше звездных миров, и все призывания Его погибают беспомощно в пространствах. Душа внутренне усиливает свой крик к Нему, но не видит ни помощи, ни даже внимания. Все тогда тяжело. Все достается несоразмерно многим трудом, сверхсильным. Жизнь становится страдальческою, и у человека появляется сознание, что над ним тяготеет клятва и гнев Божий. Но когда пройдут эти испытания, тогда увидит человек, что непостижимо чудесный промысл Божий внимательно хранил его на всех путях.
