Сергей Желудков - Литургические заметки
Оставляя в стороне вопросы о таинствах, о почитании икон, о молитвах за умерших, — мы имеем у русских «баптистов» исторический опыт литургического обновления. Его разительная неудача объясняется отсутствием у исполнителей церковной и общей культуры. Не знаю, как иностранные, а наши русские «баптисты» представляют собой контингент христиан какого-то специфически сниженного и суженного духовного склада. Один выдающийся современник передавал мне свое впечатление, что когда войдешь к ним на собрание, то чувствуешь себя под каким-то уж очень низким потолком... В Москве был случай, когда одна женщина после долгих колебаний по моему совету решилась — попросила братьев «баптистов» посетить ее больного алкоголика сына. «Баптисты» согласились, но поставили непременное условие: убрать иконы! Оказалось, таким образом, что это — законники, похожие на современников Христа. Вот такое же несвободное и некультурное отношение у них к своему обряду молитвенных собраний. Кто-то сказал, что если бы апостол Павел появился сегодня среди нас, то нашел бы, что молитвенные собрания «баптистов» по внешности наиболее близки первоначальному христианству. Это верно; но столь же верно и то, что, побывав на таком собрании, апостол бы вышел оттуда в величайшем негодовании.
81
«...Мне по моему бедному разумению кажется, что «соединение церквей» должно совершиться сначала в просвещенном церковном сознании всех. Мы уже достаточно просветились — понимаем, что разнообразие обрядов не разделяет, а украшает Церковь. С волнением я вхожу в католический храм; я вижу здесь Христа Спасителя, Матерь Божию и святых, Евхаристию — единое, родное христианство, с чертами древности, даже более глубокой, чем у нас (например, открытый алтарь). Мне очень не нравится на собраниях русских протестантов, всяких «баптистов» и прочих; но и там — Христос, о Нем они говорят, Ему они молятся и это наши люди, которых не сумела удовлетворить традиционная русская церковность». Из письма, 1962
Можно предвидеть интерес русских христиан к католическому церковному Богослужению. Ведь это — традиция, выходящая из общего с нами Источника. Куда же пришла она после двух тысяч лет своего «соседнего» с нами литургического развития? Сегодня можно сделать чрезвычайно полезные сравнения.
Мы входим в католический храм. По внутреннему устройству он близок к древнехристианской базилике: алтарь открыт... Наш иконостас — плод позднейшего творчества, для нас священного и родного, но очень спорного на будущее. Зачем, какой смысл так загораживать алтарь от верующих? Вместо благоговейных очей народа на святыню «смотрит» задняя, неряшливая сторона, «спина» иконостаса. Священник у нас скоро привыкает к этому анти-церковному своему одиночеству за иконостасом и, не чувствуя на себе ревнивого к святыне взора молящихся, в некотором смысле опускается: вразвалку стоит, присаживается, разговаривает, сморкается, почесывается, зевает, смотрит на часы... Все эти действия немыслимы у католического священника пред открытым престолом. Можно сказать, что на нашем иконостасе совершился отрицательный исторический опыт: желая показать благоговение к алтарю, повысили древнюю алтарную преграду, превратили ее в глухую стену, которой заслонили святилище от церковного народа, — и получили результат обратный... Что касается иконостаса с внешней его стороны, то о вкусах не спорят; во всяком случае впечатление от иконостаса не стало бы менее внушительным, если бы он был расположен не впереди, а позади престола. Закрыть же алтарь, когда это нужно, можно по древнему Восточному чину завесой. В этом древнем католическом алтаре мы не видим галош, пальто, шапок, зонтов, умывальников, зеркала, мыла, одеколона, плевательницы, щетки и прочих отнюдь не литургических предметов, которые обязательно присутствуют у наших престолов. В древности и у нас этого не было, но иконостас, закрывший алтарь от народа, можно сказать, соблазнил нас в этом отношении: наш алтарь представляет теперь почти кощунственное сочетание с вестибюлем, и к этому по необходимости привыкают даже и очень благоговейные священники. Надо же им переодеться, даже и переобуться (не служить же в валенках или в босоножках), умыться, причесаться, провериться в зеркале, поговорить о делах, даже закусить при дежурствах, до недавнего времени, даже и посчитать деньги... Все это делается у нас у престола, во «святая святых». С этим никак нельзя примириться, совершенно необходимо отделить от алтаря внеслужебное пребывание нашего духовенства. Во многих местах это можно сделать уже сегодня. Служба в костеле еще не началась, ожидающий народ (как и у нас — женский народ!) поет из своих молитвенников гимны на родном языке. Но вот звонит колокол, звучит орган — и из ризницы выходит в сопровождении служителей облаченный священник. Под пение антифонов из Псалма 50 он идет по храму и окропляет народ освященной водою. Не имеет ли это какого-то сродства с нашим приходским обычаем совершать Водоосвящение перед литургией в храмовый праздник? Нужно быть ученым специалистом, историком-литургистом, чтобы разбираться в подобных отдаленных сравнениях. Я же могу только в самых общих чертах сделать сопоставление нашего и католического обрядов в самом главном — в Божественной литургии. Снова звонит колокол, звучит орган. На этот раз священник шествует из ризницы, неся в руках принадлежности Евхаристии. Стоя у ступеней престола, он читает входной псалом и исповедание грехов. Это соответствует покаянным входным молитвам наших священнослужителей. Поется «входное», изменяемое, как и у нас, по праздникам. Священник поднимается к престолу и читает молитву Входа. У католиков Вход совпадает с началом литургии, у них нет нашей ложной проблемы Малого входа, о которой шла речь выше в заметке 32.
«Кирие, элейсон, Христе, элейсон...» Католики хорошо сделали, что оставили это без перевода, на высоте невыразимого до конца смысла. Наше русское «Господи, помилуй» — слишком грубо по смыслу и крайне неблагозвучно для пения. На этом месте, после Входа, у нас и была великая ектения, от которой осталось сегодня только возглашение «Господу помолимся» пред «Святый Боже» в архиерейской литургии (проф. А. П. Голубцов). Вместо «Святый Боже» католики поют тоже ангельское «Слава в вышних Богу» — и далее древнее Великое славословие, совершенно то же, что и у нас, но без прибавления молитвы «Сподоби, Господи».
Общая молитва, чтение апостольское, «Аллилуйя», чтение Евангелия. Как похожи здесь Западный и Восточный обряды. После распевного чтения Евангелия на латинском языке священник восходит на амвон и торжественно повторяет чтение на родном языке присутствующего народа; и сразу же говорит поучение. Вот от этой древности мы отступили: Евангелие не переводим, проповедь от него оторвали... Не знаю, как в других местах, а в Ленинграде у католиков в последние годы совершилась реформа, распевного апостольского и евангельского чтений по-латыни не бывает вовсе. Евангелие читается на амвоне сразу по-русски. И никого это не смущает и не возмущает: ведь все равно из латинского чтения никто не понимал ни единого слова.
После проповеди — сразу же — Символ веры. Мы не видим у католиков Великого входа, а то, что могло бы быть принято за проскомидию, совершается у них очень быстро; под тихую музыку органа священник тут же у престола наливает в чашу вино и воду. А после Причащения тут же и ополаскивает чашу... Наш (византийский) чрезвычайно усложненный чин проскомидии образовался только к XIV веку.
Канон Евхаристии. «Господь с вами». «Вознесем сердца». «Благодарим Господа Бога нашего»... Единые для христиан Востока и Запада слова — из самой глубокой священной древности. Первую молитву Евхаристии священник поет громко, на латинском языке — и так же, как и у нас, она переходит в пение Сил Небесных: «Свят, Свят, Свят»... И дальше совершенно те же слова, что и у нас. Затем читается священником тайно под это пение. Перед «Благословен грядый» — пауза и Освящение Даров в торжественном общем молчании. Пение продолжается, затем опять «Господь с вами», краткая молитва и «Отче наш». До реформы Молитву Господню пел священник один, а теперь поет хор с органом и добрая половина народа — так привычны уже стали всем латинские слова этой Молитвы... Как и у нас, священник причащается отдельно, а потом преподает Таинство мирянам. Затем литургия очень быстро заканчивается. Священник преподает последнее торжественное благословение. Складывает принадлежности Евхаристии и под пение гимна уходит в ризницу.
Сопоставляя в этих главных чертах католическую и нашу литургии, можно заметить, что католическая литургия значительно проще. И нам должно оставить невежественное мнение, будто наша литургия «древнее» католической. Как раз наоборот. Вот суждение беспристрастного специалиста: «Римская литургия отличается консервативностью. Она, например, как-то упорно сохраняет свой архаический канон, да и самый ритуал ее потерпел лишь небольшие изменения. Он в чистоте сохраняет основу древнехристианской литургии и не заставляет изучающего ее ломать голову подобно запутанным нашим литургиям восточным» (проф. И. А. Карабинов. Лекции).
