Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
Мы спустились вниз на каменистое побережье и отвязали лодку. Черная вода казалась густой. Горный склон над нами словно покрыла белая пелена снега: то были окружившие Его люди. Крик их носился над покрытой рябью поверхностью озера, и эхом возвращался к скалам Галаада, как отскочивший от воды плоский камешек. «Может, все–таки вернуться?» — спросил Фома. «Давайте вернемся!» — настаивал я, чувствуя, что такой момент может никогда больше не повториться. Люди часто принуждают Его творить чудеса, почему бы и нам этого не сделать? Тогда не пришлось бы ждать, пока события развернутся сами собой, мы могли бы спровоцировать их в любой момент по нашему желанию.
«Люди провозгласят Его царем, — убеждал я. — Один меч Он превратит в тысячу мечей. Мы отомстим за все наши обиды…» — «Вернемся! Вернемся!» — закричали и остальные. Уверенный, что выиграл, я уже было перекинул ногу за борт, но в этот самый момент Симон мощным движением весла оттолкнул лодку от берега. «Нет, — крикнул он, — Учитель приказал плыть!» — «Ты дурак, — возопил я. — Когда–нибудь Он будет нам благодарен за то, что мы Его заставили…» В ответ на это весло просвистело прямо у меня над головой. «Сам ты дурак, — загремел Симон. — Вы только посмотрите на него! Он хочет быть умнее Самого Учителя! Делай, что Он сказал, и не умничай!» Ну, что мне оставалось? Этот простофиля силен, как бык: он мог бы запросто выкинуть меня за борт и утопить, как котенка. Я не сомневаюсь, что он сделал бы это, не колеблясь. Мнение Симона перевесило. Никто больше не смел даже заикнуться о возвращении. Андрей, Иаков и Иоанн взялись за весла. Когда мы отплывали, дул сильный ветер и волны ударяли в нос лодки. Я все повторял, чуть не плача от бессильной злости: «Глупцы! Глупцы! Если бы мы Его заставили, Он показал бы всему миру… И завтра уже не эти богачи из верхнего города, а мы были бы владыками всего Израиля! Трусы! Глупцы! Неотесанные деревенщины, которым только и дела что до скота да тухлой рыбы…» Они только сопели во тьме, но ни один не отозвался. Я выходил из себя: «Свиньи, покорные овцы, глупцы! — кричал я в невидимые лица, скрытые покровом ночи. — Псы с поджатыми хвостами! Ну и дураков же Он Себе нашел!» От гнева я бил кулаком в борт лодки.
Тем временем нас поглотила черная бездна. Мы больше не видели горного склона и белеющих пятен людских одежд. Однако крики по–прежнему доносились до нас, то удаляясь, то нарастая. Но по мере нашего удаления от берега и они начали стихать, только их заглушало явно отнюдь не растущее расстояние. Голоса замирали. Может, резкие порывы ветра остудили пыл богомольцев? «Или же, — думалось мне, — Он пообещал людям, что на рассвете он пойдет впереди них, а пока посоветовал им отдохнуть? Тогда почему Он потребовал, чтобы мы уплыли? Мы одни были верны Ему с самого начала». Я больше не кричал и не ругался, а наоборот впал в мрачную задумчивость. Мы скользили все дальше и дальше в полной тишине, саваном окутавшей нас. Звезд не было видно, но мы знали, что их невидимое движение отмеривает часы уходящей ночи. Ветер медленно, но непрерывно усиливался. Лодка покачивалась все сильнее. С далекого берега прямо на нас надвигались вскипающие пеной валы воды. Раз за разом вода перехлестывала через край лодки, сильный порыв ветра раскачивал мачту и играл поддерживающими ее канатами. В воздухе как будто слышался быстрый лихорадочный топот множества ног. Ты помнишь, равви, ту ночь, когда мы едва не погибли в бурю? На этот раз ветер не так неистовствовал, но тем не менее продолжал дуть с неослабевающим упорством, с каждой минутой усиливая свой натиск. В конце концов, мы перестали продвигаться вперед: при том, что мы работали веслами изо всех сил, нам едва удавалось удерживать лодку на одном месте. От усиленной гребли наши ладони опухли и одеревенели. Те из нас, которые не гребли, были заняты тем, что неустанно вычерпывали воду. По тусклому небу было заметно, что ночь постепенно движется к своему исходу: от первой стражи ко второй, от второй к третьей… Будучи в непрерывном напряжении, я перестал думать о том, что произошло и что могло произойти. Я ни о чем не думал: пот струился у меня по лбу, прямо в лицо хлестала вода, плащ и хитон были мокрые, болела шея, которую я все время держал в склоненном положении, занятый вычерпыванием воды со дна лодки. Среди воя ветра лишь изредка слышались выкрики Симона да пыхтенье гребущих.
Я был так поглощен своим занятием, что только вырвавшийся у них вопль привлек мое внимание к тому, что произошло. В первую секунду это показалось мне чем–то вполне естественным: я решил, что взошедшая луна, повиснув над поверхностью моря, разбрасывает на волнующуюся воду снопы дрожащих поблескивающих искр, которые образуют словно выложенную серебряными плитками дорожку. Но я тут же сообразил, что луна не может находиться так близко к воде, а самое главное, — не может так быстро приближаться к нам по серебристой тропинке. То, что я поначалу принял за разбрасывающий свет диск, оказалось огромной человеческой фигурой, которая то ли шла, то ли плыла или летела прямо по воде, удивительно спокойная и равнодушная к накатывающим со всех сторон волнам, застывающим под ее стопами. От страха мы начали кричать. Одни натянули на голову плащи, другие бросились на колени. Привидение надвигалось прямо на нас и почти уже поравнялось с нами. Гребцы опустили весла; некоторые из них унесло в море. Волна ударила в корму лодки и чуть не перевернула ее вверх дном. Мы чудом не утонули. Впрочем, смерть пугала нас в ту минуту меньше, чем это привидение.
Но в тот же миг мы услышали человеческий голос. Столь хорошо нам знакомый. Слова Его пересилили наш страх. Мы нерешительно приподняли головы над бортом. Это Он стоял на дрожащей серебряной дорожке, под которой уснули волны. Наш ужас мгновенно испарился, сменившись бурной неистовой радостью. Филипп бил в ладоши, другие тоже стали кричать, зазывая Его в лодку. Вдруг я увидел, как Симон одним прыжком сиганул за борт. Мы вновь онемели. Симон шел к Нему с воздетыми вверх руками — несмело, как человек, который учится ходить после долгой болезни. Он смотрел прямо на Учителя и уже почти было поравнялся с Ним, как вдруг с грохочущим шумом налетел водяной вал и завис над серебряной дорожкой. Симон вскрикнул и тотчас обрушился в воду. В конце концов, он высунул голову, отфыркиваясь, отчаянно размахивая руками и что–то крича сквозь фонтаны брызг. Тогда Учитель наклонился над ним, взял его за руку и что–то тихо сказал. Потом легко, словно ступая по мягкой траве, а не по вскипающим пеной волнам, Он приблизился к лодке, влача за собой Симона, судорожно вцепившегося Ему в плечо. Учитель помог Симону перелезть через борт, и Сам вошел в лодку. Мы расступились и — едва Он оказался среди нас — разом пали на колени. Никто больше не помнил о том, что дует ветер, бьют волны…
Впрочем, все это мгновенно прекратилось… Мы больше ни разу не шевельнули веслом. Лодка летела, как стрела по воздуху, и как–то вдруг мы оказались в преддверии рассвета, а заодно и берега… Перед нами предстал пробуждавшийся от сна Капернаум, тронутый первым поцелуем солнца…
Удивительно, что Иуда именно так выразился. Я всегда считал его человеком бесчувственным и равнодушным к красоте. Однако произнеся последние слова, он встряхнулся, будто хотел сбросить с себя чужое неприятное прикосновение. Его лицо, секунду назад почти взволнованное, снова приняло прежнее выражение неприязни и разочарования, гнева и отчаяния. Он сухо засмеялся:
— Видишь ли, равви, в тот момент даже мне все вокруг показалось вдруг солнцем, радостью, поцелуем… Существует только одна радость… — процедил он сквозь зубы. — Но Он… — Иуда презрительно пожал плечами.
— Но ведь то, что ты рассказываешь, совершенно непостижимо, — прервал я его. — Иуда, кто Он? — Я был так потрясен его рассказом, что задал этот вопрос ему, будто был он не купчиком из Бецеты, а ученым мужем.
— Кто Он? — медленно повторил Иуда, словно пережевывая каждое слово. — Погоди, я расскажу тебе все до конца. Кто Он… Когда мы вышли на берег, у меня уже был готовый ответ. Он предложил нам отдохнуть, но только я не мог спать и все размышлял над тем, кто же Он. Вечером Он позвал нас пойти с Ним в синагогу. Ты, конечно, видел эту синагогу, равви? Ее недавно построили: такое внушительное здание, которое наверняка обошлось ох как недешево! На все есть деньги, только не на нас… Она была переполнена, в ней столпились все те, кого Он тогда так чудодейственно накормил. Оказывается, когда вечером мы отплыли на лодке, Учитель сбежал от них. Они кинулись Его искать — и нашли в Капернауме. Его обступили уже в дверях: людям не терпелось узнать, когда и каким образом Он успел пересечь море. Только этого Он им не сказал, а произнес сурово, тоном заслуженного упрека: «Вы ищете Меня, потому что Я дал вам хлеб. Только иного хлеба ищите: съев его, вы уже никогда не будете голодны». — «Где же можно купить такой хлеб?» — спрашивали люди. Он отвечал: «Верьте словам Моим — и Он у вас будет…» Услышав это, я протиснулся поближе: во мне ожила надежда, что вдруг все же наступит момент, когда Его можно будет схватить за руку и заставить действовать. «Подай нам знак, что слова Твои правдивы, — просили люди. — Моисей множество раз посылал отцам нашим манну небесную. Сотвори еще раз чудо с хлебом…» — «Все правильно, — науськивал я, — Он может это сделать. И сделает. Вы только просите». Казалось, Он слушал неодобрительно. Потом сказал резко: «Не Моисей посылал вам манну в пустыню, но Отец ваш. И сегодня снова Я даю вам хлеб, который есть жизнь…» — «Но скажи, где нам искать его, — взывали люди. — Разве это тот хлеб, что Ты дал нам? Дай нам попробовать его еще раз». Я видел, как Он сжал губы и прикрыл глаза. Понимаешь, равви? Как человек, который не хочет уступить. Наконец, Он сказал твердо: «Я — этот хлеб». Люди отпрянули от Него, так неприятно и отталкивающе прозвучал Его ответ. Тем временем Он продолжал говорить, словно желая задеть их еще больше: «Кому дам Себя, тот никогда уже не будет голодным…» Люди в изумлении переглядывались и пожимали плечами. «Я вижу, что вы не хотите Мне поверить! — крикнул Он. — Я сошел с небес для того, чтобы никто из вас не погиб!» Толпа взорвалась криком: «Что? Что Он говорит? С небес? С каких таких небес? Он что думает, никто не знает, мы не знаем, кто Он? Он сын Иосифа — плотника! А Мать Его живет в Вифсаиде. Почему Он называет Себя хлебом? Он что, сошел с ума?» Учитель усмирил их резким окриком: «Хватит разговоров! Никто не придет ко Мне, если на то не будет воли Отца. Но вы слышите слова Отца и должны знать, как прийти ко Мне. Истинно говорю вам, — ты воображаешь, равви, как Он умеет говорить, словно впечатывая каждое слово в слушателей. — Истинно говорю вам: верующий в Меня, обретет жизнь вечную. Правда в том, что Я и есть этот хлеб. Отцы ваши ели манну небесную, а все поумирали. Кто Меня вкушать будет — тот не умрет!»
