Преподобный СЕРАФИМ САРОВСКИЙ - РАДОСТЬ МОЯ
И если бы мы на самом деле поступали так, если бы всегда заботились об умножении и охранении в сердцах наших любви ко Господу, тогда, поверьте, и мы если не телесными, то духовными очами узрели бы Господа, уготовили бы сердце свое в жилище Ему, приобрели бы и с Его стороны милость и любовь к себе, тогда и к нам бы могли отнестись слова Его: Вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом (2 Кор. 6,16). Аминь.
ИМЕЮЩИЕ ВЛАСТЬ ДОЛЖНЫ КРАЙНЕ ОСТОРОЖНО ОТНОСИТЬСЯ К СУЖДЕНИЯМ ДРУГИХ О СВОИХ ПОДЧИНЕННЫХ
Некоторые из людей, властью облеченных, имеют слабость верить без разбора всему, что говорят про их подчиненных. Через это они нередко впадают в большие ошибки. Так, случается, что они через свою слепую веру в слова других дают злым людям повод больше и больше изощряться в злословии и клевете, а невинным причиняют скорби и страдания. Этого быть не должно. Власть имеющие должны крайне осторожно относиться к суждениям других об их подчиненных и если заметят ложь и клевету в их словах, немедленно должны обличить и остановить их, а невинно страждущих от них защитить и успокоить.
Эти последние слова наши мы постараемся оправдать перед власть имеющими следующим повествованием из жизни преподобного Серафима Саровского.
Однажды он, возвращаясь из пустыни в свою монастырскую келию, весь покрытый кровью от уязвления мух, комаров и других насекомых, от которых никогда не защищался, встретился с игуменом Нифонтом и, по обыкновенному своему смиренномудрию, предварил его привет своим земным поклоном и потом уже приблизился к нему с братскою любовью лобзания по обычаю иерейскому.
Игумен же, удивленный страдальческим его подвигом, начал ублажать его и вместе с тем как бы от лица братии укорять, зачем он избрал такую жизнь, которая, по мнению их, странна и соблазнительна, потому что он допускает к себе всякого рода и пола людей, хотя делает это и для спасительного назидания. "Особливо, – говорил он, – все соблазняются, будто бы, оттого, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам Дивеевским".
Выслушавши все это ублажение и все упреки от игумена, которые он высказывал ему как бы от лица братии, сам имея себя в стороне, старец снова с смиренномудрием упал в ноги игумену и дал ему столь мудрый и назидательный ответ, что совершенно заградил его уста и привел в самосознание. Он отвечал ему так: "Батюшка, батюшка, тебе известно, что при каждом корабле есть кормчий, который им управляет, хранит и защищает его от всякого противного случая волн и нападения. Так и при всяком стаде есть пастух, который хранит и защищает своих овец от волков и других опасных случаев. Но когда при нем находящиеся псы залают напрасно на какого-нибудь путника, тогда пастух только топнет на них ногою, и они вдруг оставляют свою злобу и отходят в свои места. Так-то, думаю, батюшка, должно поступить и тебе. Ты кормчий этого корабля и пастырь словесного стада, так защищай и не позволяй там напрасно лаять и беспокоить себя и путников к вечности. Ибо слово сильно, и посох, как бич, для всех страшен. Тогда не посмеют напрасно лаять как псы видимые, так и невидимые".
Этот глубоко мудрый ответ старца привел в совершенное безмолвие удивленного игумена и послужил ему в предосторожность на будущее время относиться к своей нелегкой должности с гораздо большим вниманием и благорассуждением.
Итак, значит, правду мы сказали, что власть имеющие должны крайне осторожно относиться к суждениям других об их подчиненных и в случаях, если заметят ложь и клевету в словах этих других, немедленно должны обличить и остановить их, а невинно страждущих от них защитить и успокоить. Да, так и должно быть непременно. Ибо в противном случае, если власть имеющий будет давать без разбора веру наговорам всякого встречного на своих подчиненных, если будет иметь у себя особых клевретов, наушников и шепотников, тогда, поистине, в обществе, вверенном его попечению, люди будут жить, как во аде: злые поднимут голову, невинные могут прийти в отчаяние, а ссорам и смятениям, без сомнения, не будет и конца.
А ввиду этого не должны власть имеющие всякому слуху верить про своих подчиненных, злые языки должны обуздывать, уста нечестивых заграждать и доброе имя оклеветанных восстанавливать. При таких только условиях они могут надеяться, что между их подчиненными установятся добрые отношения, водворятся мир и тишина и каждый, будучи более спокойным, ревностнее будет относиться к своему делу. И дай Бог, чтобы все это так и было. Аминь.
О БРЕМЕНАХ ТЯЖКИХ И НЕУДОБОНОСИМЫХ
Некоторые из христиан – одни вследствие ревности не по разуму, другие по простоте, третьи по гордости – налагают на себя нередко бремена тяжкие и неудобоносимые и думают этим спастись.
Иной, например, возлагает на себя вериги и власяницу, другой, оставляя семью на произвол судьбы, идет путешествовать по святым местам, третий думает, что он спасется только тогда, когда будет класть сотни поклонов в день, а четвертый, наконец, налагает на себя пост не по силам.
Этих людей одобрить нельзя. Нельзя потому, что они. очевидно, не усвоили себе той истины, что Господь желает от нас не таких подвигов, какие они несут или желают нести, а некоторых других. Каких же?
Один из учеников преподобного Серафима Саровского рассказывает о себе следующее: "Начитавшись, как святые отцы из любви своей ко Господу Богу возлагали на себя вериги и власяницы, и я возгорелся желанием, по примеру их, непременно возложить на себя что-нибудь Господа ради, для умерщвления плоти. Поэтому в течение трех лет со времени моего поступления в монастырь домогался всеми силами приобрести через каких-либо духовных особ желаемые вериги или власяницу.
Получив желаемые вещи, я скоро восхитился тщеславною мыслью, которая неприметно закралась в глубину моего сердца. Я решился, перед тем как возложить их на себя, идти к отцу Серафиму, чтобы получить от него благословение на сей подвиг, полагая, что мои желание и ревность будут и ему приятны.
Когда я пришел к его келии и сотворил по обычаю молитву, старец отворил мне дверь и, благословивши меня очень милостиво, посадил на деревянный отрубок, который служил ему вместо стула. Потом, заключив дверь, он сел против меня, тихо улыбаясь.
В это самое время я было и хотел испросить его благословение на трудный свой подвиг, но только что открыл рот, как в ту же минуту старец заградил мои уста своею рукою и сам, продолжая улыбаться, так начал говорить мне: "Вот что я скажу тебе: приходят ко мне дивеевские младенцы и просят моего совета и благословения, одни носить вериги, а другие – власяницу; как ты об этом думаешь, по дороге ли их дорога-то? Скажи мне".
Я же, как слепец, не понимая тогда, что он говорит это прикровенно обо мне, и не зная кто такие дивеевские младенцы, отвечал ему: "Я не знаю".
Тогда он с еще большею улыбкою снова повторил: "Да как же ты этого не понимаешь? Вот я тебе говорю о дивеевских-то младенцах, что они приходят ко мне и просят моего совета и благословения надеть на себя вериги и власяницы; как ты думаешь об этом?" Я вторично отвечал ему: "Я, батюшка, не знаю, полезно ли им будет это или нет".
Но вдруг вспомнил, что ведь я и сам пришел к нему за тем же советом и благословением, и сказал ему: "Батюшка, и я к вам пришел затем, чтобы вы благословили меня носить вериги и власяницу". И при этом рассказал ему все, как я желал и как достал эти вещи. Старец, выслушав меня, опять с прежней улыбкой сказал: "Как же ты не понимаешь, ведь я тебе об этом-то и говорю".
Тогда, как будто внезапно, спала слепота моя, и я увидел силу благодати, живущей в нем; тут я понял ясно, зачем он заградил мои уста в начале беседы и о каких веригах и власянице потом говорил мне. Между тем пока я, пораженный духовною мудростью старца, безмолствовал, он вдруг замахнулся на меня правою своею рукою, как бы желая изо всей силы ударить меня, но не ударил, а только прикоснулся к моему уху и сказал: "Вот кто тебя таким образом заушит, – это духовная и самая тяжелая верига". Потом, как бы желая оплевать меня, сказал: "А если кто-нибудь заплюет тебе таким образом глаза, – вот это духовная и самая спасительная власяница; только надо носить их с благодарением. И знай, что эти духовные вериги и власяница выше тех, о которых ты думаешь и которые носить желаешь... Мы с тобою еще младенцы, и страсти все еще царствуют в нашем теле и противятся воле и Закону Божию. Что же будет в том, что наденем вериги и власяницу, а будем спать, пить и есть столько, сколько нам хочется. Притом мы не можем и самомалейшего оскорбления от брата перенести великодушно. От начальнического же слова и выговора впадаем в совершенное уныние или отчаяние, так что и в другой монастырь выходим мыслью, и смотрим с завистью на собратий своих, которые в милости и доверенности у настоятеля. Из этого рассуди сам, как мало или вовсе нет в нас никакого фундамента в духовной жизни. И это все оттого, что мы мало о ней рассуждаем и внимаем ей".
