Василий Экземплярский - Христианское юродство и христианская сила (К вопросу о смысле жизни)
Сошлюсь для пояснения своей мысли на Достоевского. Он, по-видимому, не раз ставил себе задачу изобразить христианского святого в обычной обстановке нашего быта. Наиболее подробно изображен тип такого христианина в лице князя Мышкина в "Идиоте". Этот Мышкин есть единственный убежденный христианин среди всех лиц, выведенных в рассказе. Этот же Мышкин и "идиот". Болезненная чуткость и нежность души делали из него как бы врожденного христианина. Ум у него ясный и острый, сердце великое. И при всем том это самый подлинный тип юродивого, на самых привычных поступках которого ясно сказывается, насколько "безумно" учение Христа, если пытаться реализовать его в жизни, и как бессилен человек в своем делании. Реализм Достоевского привел его неизбежно к тому, что роман закончился не победой добра над злом, но полным крушением всей жизни Мышкина, его личным безумием и еще большей путаницей, внесенной им в жизнь нормальных людей.
Так выступают перед нами примеры исторических юродивых и один из художественных образов юродивого в обычной обстановке нашей жизни. А теперь, если поставить более общий вопрос, не замечается ли некоторая эязь между глубокой религиозностью, — именно практической, обнаруживаемой в жизни и на деле, — и некото- сой душевной "неуравновешенностью", то, лично мне кажется, можно лишь утвердительно ответить и на этот вопрос. О чем же говорит это? Все об одном и том же. Жизненное "равновесие" теряется тогда, когда у человека ослабевают точки опоры. И как же может душа не потерять равновесия, если раз лишь один у нее откроются глаза на зияющую пропасть между словом и делом, верой и жизнью. Все жизненные устои начинают шататься, если к ним подойти с Евангелием в сердце, почувствовать себя одиноким, оторванным от жизни, бессильным и ненужным.
Вот это, как мне думается, и есть первое и великое препятствие на пути к осмысленной христианской жизни в мире: нужно обезуметь, чтобы жить в мире по законам Божьего Царства. Можно сказать, что степенью такого безумия измеряется степень преданности Христу, степень отрешенности от себя и от всего "мирского", и не в монастырском смысле, когда тщетно пытаются создать новый мир, но в обычном, будничном смысле, когда жить хотят по-Божьему. И здесь нужно настойчиво подчеркнуть, что речь о юродстве как пути христианской жизни в мире не является измышлением чьей бы то ни было богословской фантазии, но это есть то, что описано и предсказано Евангелием, как и всем вообще новозаветным Откровением.
Не раз христианству делали упрек в пренебрежительном и даже враждебном отношении к разуму и знанию. Насколько при подобных упреках имелись в виду наши познающие силы, настолько упреки эти являлись результатом непонимания христианства. Но когда приходится говорить о разумности и осмысленности жизни по оценке ее как дохристианского мира, так и теперешнего, то со всей несомненностью открывается "безумие и юродство" учения Христова, упразднение этим учением "мудрости" мира. О Христе говорили близкие к Нему люди, что Он "вышел из себя" (Мк. 3:21), что Он душевно ненормален. Пилат посмеялся над Царем и Царством Истины. И только один разбойник уверовал в Царя на кресте. Христос Спаситель не был "юродивым" в церковно-исгорическом смысле слова, образ Его был гармоничен. Но Он также был "не от мира", и за это ненавидел мир и Его Самого, а после Него и всех Его учеников, как Сам Он сказал (Ин. 15:18-19). Ненавидел и всегда будет ненавидеть. Своим ученикам Христос предсказал изгнание, страдание и смертную казнь. Исполнилось все это в жизни учеников, и последние выразили еще более страшную уверенность, что "все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы; злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле"(2 Тим. 3:12-13). И ученик Христа не мо- жет не знать, почему неизбежно так бывает. Потому, что только тот, кто умалится, как дитя, может принять Царство Небесное. Умалится, сделается кротким, незлобивым, чуждым всякого вида насилия и гордости, а "мир" будет всячески бить и поносить это добровольное дитя. Умалится, как дитя, доверчиво отнесется к заповеди своего Господа и Учителя, пойдет по узкому пути в "жизнь" и неминуемо покажется всем безумным, юродивым. Глубоко прочувствовал и пережил это ап. Павел. "Христос послал меня... благовествовать не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова. Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну... Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих... Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира, и уничиженное, и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом... Нам... Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира... Мы безумны Христа ради..., мы немощны..., мы в бесчестии... Терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся... Гонят..., хулят нас... Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне" () Кор. 1:17-19, 21, 27-29; 4:9-13). Так в жизни апостола оправдались его же слова: "Кто... думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом" (1 Кор. 3:18-19). И одинаково несомненно, что как мудрость мира в понимании им смысла человеческой жизни и сущность бытия была безумием с точки зрения христианского взгляда на жизнь, так и обратно: последний должен был казаться безумным в глазах обычного суждения о жизненных ценностях.
Ясно обозначается несоединимая противоположность Евангелия и мира, а с этим вместе и путь христианской жизни представляется таким же узким и трудным, как в первые дни евангельской проповеди. И невольное смущение, больше того, неизбежный ужас охватывает всю душу, и разум, и сердце, когда вдумываешься в существующее отношение Евангелия и жизни. Ужас этот и это смущение в том, что Христос учил людей, как жить свободно и радостно, как вместо удручающего одиночества и озлобленности жить в любви со всеми, жить полной жизнью, бодрой, радостной. Первые христиане и жизнь свою отдавали, чтобы кровью своей полить семя нового жизнепонимания. А прошли века, чуть не весь мир признал путь, возвещенный Христом, спасительным, а истинно идти по этому пути значит обезуметь, терпеть скорби и лишения. Христос жизнь и радость принес миру, а удел учеников Его — печаль и страдания, неизбежные скорби. Именно неизбежные. Достаточно лишь вспомнить, что христианство есть религия любви, чтобы понять, что пока в мире существует горе и страдание, до тех пор они всегда будут уделом всякого нелицемерного слуги Христова в мире. Следующие за Христом не могут быть богатыми в мире, пока царит в нем нужда и нищета; христианин не может быть беззаботно веселым в мире, когда всюду в нем слезы и болезнь. Гордым не может быть христианин, потому что всякий недостаток в любимом является источником не радости, но скорби; мстительным не может быть христианин, потому что тогда он отпадает от общения со своим Спасителем; насилием не может действовать последователь Христа, потому что в этом случае не по Его стопам пойдет он в своей жизни. А без всего этого, без богатства, без пресыщения, без самодовольства, без гордости, насилия, мести, — без всего этого, что достанется в удел христианину, если не скорбь и лишения? И оказывается, снова повторяю, что заповеди Христа — свет и жизнь, путь Его — истинно царский, истинно светлый. Но пока идут по этому пути лишь немногие, для них он является неизбежно скорбным, жизнь их всегда полна лишений, невзгод и постоянной тревоги, постоянного сознания личной ответственности за жизнь и счастье других.
Таков путь христианский. Нужно обезуметь, чтобы жить и в наше время по заветам Христа; нужно отрешиться от себя, нести тяжелый жизненный крест, чтобы идти по стопам Христа. Юродство и есть непременно удел всякого искренно ищущего Царства Божьего и правды его в этом мире. И только великая цель может оправдать избираемый христианином путь жизни, только несокрушимая духовная сила может поддержать верующего в этой непрестанной борьбе. И если мы обратимся к человеческому опыту — и к векам истории, и к опыту отдельной человеческой души, — то ясно увидим две великие цели, которые, предносясь человеческому сознанию, влекли сердца людей ко всему светлому и прекрасному, сообщали высший смысл жизни, легким делали ее бремя в мире и радостным служение добру. Цели эти — личное совершенство и общее благо. Все идеалы и все опыты осмысливания жизни так или иначе соприкасаются с этими двумя путеводными звездами на нашем жизненном небосклоне. Это — те высшие разумные цели, в стремлении к которым видели смысл своей жизни и своей работы все лучшие представители человечества и указывали смысл жизни все великие системы морали. Перед обеими этими целями стоит и христианская совесть и включает их обе в свой идеал, но так включает, что эта совесть опытно раньше должна познать необходимость для желающего быть мудрым во Христе обезуметь, говоря апостольским словом, и также опытно познать, что "немощное Божие сильнее человеков и немудрое Божие премудрее человеков"(1 Кор. 1:25).
