Оливье Клеман - Оливье Клеман Отблески Света. Православное богословие красоты
Сегодня, в противовес на протяжении веков господствующей тенденции к развоплощению, «плоть» празднует, не без некоторой ярости, свое дерзкое и радостное освобождение, а Церковь перед лицом опьянения телесностью оказывается с пустыми руками. Ее аргументы ограничиваются ссылкой на моральные нормы, ее предписания становятся придирчивыми, они лишены целомудрия и превращаются в преграду между молодежью и Благой Вестью.
И вне Церкви, и внутри ее, не без напряжения и проблем, люди всегда стремились осознать свое тело и соотнести его с космическими ритмами. Поэты пытались отыскать новые названия для божественного в красоте мира, в насыщенности пробуждающего fusiV, например, для Хайдеггера — в этом тайна сущности. Здесь и там, особенно в Германии, растет желание не властвовать более над природой, но раствориться в ней. Мы еще вернемся к этому, говоря о «новой религиозности».
Истоки секуляризации
Наиболее очевидной движущей силой этого исторического процесса представляется возникновение того, что можно было бы назвать «инструментальным мышлением». Этот разум заставил признать себя не во время Ренессанса, проникнутого космической религиозностью, а во второй половине XVII века, когда телескоп позволил увидеть мир как огромный механизм. Инструментальное мышление не ограничивается раскрытием связей между вещами, как это делала античная мысль, о которой можно сказать, что она была преимущественно созерцательной; теперь разум желает подчинить себе вещи и использовать их. Вот почему он сохраняет от них только измеримые, количественные аспекты, оставляя в стороне те «второстепенные качества», на которые обращал внимание средневековый символизм. Это новое отношение к реальности повлекло за собой то, что Макс Вебер называет «разочарованием мира». Речь идет о медленном переходе, уже намеченном греческой философией, или, говоря словами Хайдеггера, от «сущности к существованию»: воля к восприятию и воля к обладанию (ее точно передает немецкое слово Begriff), в результате осуществления которой мир понятий превращается в мир машин.
Тем не менее эта эволюция была бы невозможна вне библейской, иудео–христианской традиции. Кажется, это именно она санкционировала переход от созерцательного рационализма к рационализму инструментальному.
Библия установила в качестве основы тварности и небожественности космоса не вихрь магических практик (Вавилон), не иллюзорные проявления (Индия), не пагубную материальность тела–гробницы (дуализмы), но создание Бога, зеркало Его мудрости, вызванное к жизни Его Словом или, как говорят отцы церкви, Его «идеями–волями», которые принципиально отличаются от платоновских «идей». Божественное больше не тонуло в священной природе и сексуальном экстазе. Бесконечная дистанция пролегла между сотворенным и несотворенным.
«Разочарование» мира началось с рассказа о сотворении в Книге Бытия: звезды, животные и растения лишились своей божественности. Борьба пророков против идолопоклонства, против магического космоса найдет свое завершение в духовной брани монахов. Евангелие окончательно отменяет противопоставления чистого нечистому («не то, что входит в уста, оскверняет человека» (Мф 15:11), и Иисус не отвергает женщину, страдающую кровотечением (Мф 9:20–22)), Евангелие отказывается интерпретировать болезнь или несчастный случай как наказание, как последствие греха (башня Силоамская (Лк 13:4), слепорожденный (Ин 9:1–13)), оно разделяет Царство Божье и царство кесаря, освобождая секулярное пространство и открывая простор свободе духа. Бог, который проявляется в уничижении, в кенозисе, Бог, распятый на всем мировом зле, обосновывает царственную свободу человека и позволяет узреть Себя не в сфере священного, но в лице Человека, в конце концов, в каждом человеческом лице.
Верно, что «десакрализация» мира иудео–христианской традицией должна была позволить осуществить его преображение личностью в общении. Преображение, обозначенное средневековым христианством, прекрасные творения которого до сих пор нас очаровывают, при этом было парализовано в той мере, в какой оно (средневековое христианство) тяжко согрешило против свободы духа, пытаясь построить сакральное общество, сцементированное ненавистью к иному, к еретику, к неверному, к еврею. В историю западного христианства вписаны иногда читаемые только на полях, но несомненные отклонения от прямого пути. С одной стороны, трагическое наследие августинизма — малое число избранных, участь умерших без крещения младенцев, интерпретация compelle intrare [3], снижение духовного значения другого — повлекли за собой как бы противопоставление Отца Сыну (которое получит свою кульминацию в XIX веке, в диалектике хозяина и раба) и почти разрыв богочеловечности, разрыв того неслиянного и нераздельного единства божественного и человеческого, которое обозначил в 451 году Халкидонский собор. Так в XIX веке были разрушительно противопоставлены друг другу права Бога и права человека.
Одновременно ансельмовская концепция искупления, невзирая на Гимн творению святого Франциска, породила возвышение креста, которое несет забвение всечеловеческого и всекосмического измерения Воскресения. Византийское богословие «божественных энергий» с падением Константинополя было забыто. Земля и ее сакраментальное измерение стали игнорироваться христианством. Протестантская этика умерила стремление технического общества к могуществу, полностью поддерживая по отношению к космосу прежде всего позицию доминирования.
Так что не следуег удивляться, что секуляризация, в ее лучших и худших проявлениях, была по большей части творением самих церквей. Начиная с конца Средних веков, с движения Нового благочестия, затем во время Реформации и Контрреформации, общество городское, светское выработало тип религии, стремящейся прежде всего к моральной «чистоте». Мы повсюду присутствуем при ожесточенной борьбе, которую духовные лица ведут против народной религии, прочно укорененной в космических ритмах. Главный симптом этого — сожжение ведьм, внушающих ужас свидетельниц теллурической женственности, сакрализации земли. Церковь, в самом своем стремлении господствовать в мире, все более и более становилась школой морали, в ущерб власти трансцендентности и воскресения. Принятое в Католической церкви правило отправлять на пенсию епископов в 75 лет и уход на покой кардиналов в 80 (diminutio capitis) означают не что иное, как победу критерия полезности, типичного для секуляризированного общества.
О некоторых последствиях секуляризации
Благоприятные последствия секуляризации очевидны. Западная культура, освобожденная от клерикализма, буквально взорвалась во всех направлениях. Она наполнила собой планету, исследовала космос от бесконечно малого до бесконечно большого, исследовала также тело человека и его психику (образно говоря, от пещерного человека перешли к пещерам в человеке!), она позволила создать удивительные художественные творения, от великих живописных полотен до полифонического романа, и высочайшие музыкальные произведения.
В наш век женщина начинает обретать свободу и получает доступ к ответственным постам в культуре и политике. В начале этого процесса женщина пыталась стать на место мужчины, теперь же она самоутверждается, полностью сохраняя свою женственность.
Продолжительность жизни увеличилась, число людей на планете возрастает.
Наша культура считается гетерогенной, критичной по отношению к самой себе, никогда не будучи уверенной ни в своих основах, ни в своих завоеваниях. Это открытая культура, которая пытается усвоить искусство и мифы других культур, по мере того как она их уничтожает; ее глубинным движением является поиск, ее философия включает философию другого, принятого в его инаковости (тогда как требованием «традиционных» обществ, и еще вчера обществ тоталитарных, является единство). Политически эта культура находит свое выражение в плюралистской демократии, всегда обновляемой, в которой никто не имеет права навязывать свою истину другому. Здесь опять берет верх протестантская мудрость: задача государства — не сделать из общества рай, но избежать того, чтобы это общество превратилось в ад (об этом в свое время писал Владимир Соловьев в «Оправдании добра»).
Но очевидны также двусмысленные, сомнительные свойства подобной цивилизации. 20% мирового населения потребляют 80% ресурсов планеты. Богатые общества «севера» представляют собой возрастающий контраст бедным, опустошаемым эпидемиями обществам «юга» вместе с нестабильными обществами «востока». Более того, этот раскол проходит и внутри каждого типа общества: у «севера» есть свои изгои, у «юга» — свои нувориши, у «востока» — свои мафиози.
Западная культура в тот момент, когда она пытается ассимилировать все аспекты «человеческого переживания», уничтожает другие культуры — прежде всего в душах — и, в конце концов, не сохраняет и свое собственное наследие. Инструментальный разум с его машинами мечты, — начиная с телевизора с его «виртуальными пространствами», — проникает в коллективную психику и обуславливает ее, дезинтегрирует великие символические ориентиры, которые не переставали защищать и питать человечество. То же касается и отношений мужчины и женщины, скомпрометированных до такой степени, что гомосексуализм становится просто банальным и даже прославляемым. Так же и отношения отца и матери с ребенком, вначале отвергаемые как угнетающие, теперь составляют предмет смутной ностальгии, ностальгии по инцесту. Эстетика, излюбленная область гомосексуализма, также захвачена бессвязными, некогерентными формами, напоминающими некую невротическую содомию. Инцест солидаризируется с наркотиками, чтобы остановить процессы развития индивида, толкнуть его в объятия сект или в отупение растительной мечтательности.
