Руфин - Жизнь пустынных отцов
Вот он в глубине сердца уже отдается сладострастной похоти, в тайниках своих помышлений уже - в преступной связи с нечистою страстью... Глупый, он наклоняет выю и становится, как конь и лошак, имже несть разума (Пс. 31,9). Вот он уже готов броситься в постыдные объятия, как вдруг женщина, подобно легкой тени, с ужасающим воплем исчезает из его объятий... Тогда множество злых духов слетелись на это зрелище, с громким воплем, со злыми насмешками:
- А... это ты, возносившийся до небес, теперь низринулся до ада!.. Теперь понимаешь слова: всяк возносяйся смирится!?. (Лук. 14, 11).
Тогда он, как бы помешавшись в уме, не вынося позора своего обольщения, обманывает сам себя еще сильнее, чем был обманут демонами. Вместо того, чтобы подумать о восстановлении своего духа, о возобновлении борьбы, вместо того, чтобы искупительными подвигами - слезами и сокрушением сердца изгладить вину прежнего превозношения - он, в отчаянии, предался, по слову Апостола, всякому нецеломудрию и неправде (Ефес. 4, 19). Вернувшись к мирской жизни, он сделался добычею диавола: теперь он избегает свидания со всеми святыми, чтобы кто-нибудь спасительными советами не извлек его из погибели. Разумеется, если бы он пожелал, как прежде, вести воздержную жизнь, он без сомнения возвратил бы прежнее достоинство и благодать.
Или - вот что еще произошло с другим мужем. Он подвергся подобному же искушению, но оно разрешилось другим исходом. В соседнем городе жил один человек, проводивший самую гнусную жизнь во всевозможных злодействах. Его считали зачинщиком во всех бесчинствах. Но вот однажды перст милосердного Бога коснулся его сердца, и он обратился к покаянию. Заключившись в погребальной пещере, он потоками слез омывал позор своих прежних злодеяний. Днем и ночью повергаясь лицом на землю, он не дерзал ни поднять очей к небу, ни произнести слова, ни изречь имени Божия... Слышны были только вопли и плач. Похоронивши себя как бы заживо, он точно из преисподней испускал вздохи и вопль сердца... Так провел он целую неделю. Вдруг к нему, в гробницу, являются злые духи с криком:
- Что это ты затеял, негодяй и распутник? Пресытившись всякой скверной и нечистотою, теперь ты захотел стать чистым и благочестивым?! Не поздно ли? Ты ведь состарился в пороках: у тебя уж и сил нет для того, чтобы загладить свои злодеяния... Вишь - прикинулся христианином, скромником, кающимся... Или ты воображаешь, что тебе, насквозь пропитанному злом, может быть дано какое-либо иное место, а - не одно с нами?! Ты ведь наш, и другим быть не можешь. Вернись-ка скорее, ступай к нам! Немного времени осталось у тебя - не теряй его, пользуйся им для наслаждений! Мы в изобилии приготовим для тебя радости жизни, доставим тебе прелестнейших красавиц, а так же и все то, что может возвратить тебе свежесть цветущей юности. Зачем ты будешь изнурять себя попусту, понапрасну? Зачем прежде времени подвергаешь себя казни? Не то ли самое будешь терпеть в аду, чего ищешь теперь? Если уж тебе нравится кара, подожди немного - она уже уготована для тебя. Теперь-то, по крайней мере, не пренебрегай нашими дарами: ты ведь всегда находил в них удовольствие!
Вот так-то, да и еще хуже - они издевались над ним, а он лежал неподвижно: точно не слышал ничего, и хоть бы одно слово - в ответ им... Злые духи снова и снова повторяли то же самое, все усиливая свои соблазны. Инок был непоколебим. Демоны пришли в ярость, увидев полное пренебрежение... Всей толпой бросившись на инока, они подвергли его страшным побоям и, избив чуть не до смерти, исчезли. Страшно измученный, инок однако не тронулся с места, на котором простерся ради молитвы. На следующий день некоторые из близких ему людей, из расположения к нему, отыскали его. Найдя его избитым до невероятия и расспросив о причине несчастия, стали упрашивать, чтобы он дозволил отнести его домой для поправления. Инок отказался и остался на том же месте. Злые духи и в следующую ночь напали на него, поражая еще страшнее, чем прежде. Инок и тогда не хотел оставить своего места.
- Лучше, говорил он, умереть, чем покориться и уступить демонам.
Настала третья ночь. Ринувшись на него несметной толпой, демоны без всякой пощады истощили над ним свою злобу всевозможными истязаниями. И самое тело его уже изнемогло в мучениях, но дух до конца противостоял насилию. Видя это, злые духи вскричали неистово:
- Победил нас, победил!
Гонимые как бы силою свыше, они стремглав бросились прочь от инока. Не было больше ни соблазнов, ни мучений...
Инок возвысился до такого совершенства духовного и, просветлев душою, исполнился такою силою Божией благодати, что вся область взирала на него, как бы на нисшедшего с неба, и считали его скорее за ангела. Все единогласно говорили о нем:
- Сия измена десницы Вышнего! (Пс. 76,11).
И как много было таких, которые по примеру его, отчаявшись в своем спасении, снова воодушевились упованием, принявшись за исправление себя, о чем прежде и подумать не смели! Как много было таких, которые со дна ада восстали и укрепились в добродетели! После перемены, происшедшей с ним, все уже казалось для них возможным. И не только он просиял своим исправлением и духовным совершенством, но и благодать Божия в изобилии почила на нем. Знамения и чудеса, явленные им, ясно показали, какую милость снискал он у Бога. Так смирение и обращение к Богу приносит все блага, а гордость и отчаяние - причина смерти и погибели.
К избежанию опасности падения, к снисканию Божией благодати и яснейшего познания Самого Божества весьма много способствует безмолвие и пустыня. Не слова, но самое дело и примеры, по моему мнению, всего лучше убеждают в этом.
В нашей, сравнительно более уединенной, пустыне жил один инок. Долгие годы провел он в непрестанном воздержании и близился уже к старости. Все добродетели украшали его на высоте всецелого воздержания. Служил он Богу, воспевая Его немолчно в псалмах и песнопениях. И вот, как заслуженному своему воину, Бог приготовил ему воздаяние: живя еще в теле, он мог подобно ангелам нести служение бесплотных, потому что Господь удостоил его питать в пустыне ежедневно посылаемым с неба хлебом. Ведь стоял он на неусыпной страже, ожидая Царя небесного!
Так благоугодно было Господу даже в этой жизни вознаградить усердный подвиг его и, в неусыпном помышлении Своем, обеспечить его ежедневной пищей. И вот лишь только он чувствовал голод, войдя в пещеру, находил на столе у себя хлеб чудесного вкуса и удивительно чистый. Подкрепившись им, он снова начинал молиться и воспевать славу Божию. Наконец Бог удостоил его особых откровений и дара пророческого. Но, достигши столь великого совершенства, он стал тщеславиться якобы своими заслугами и дар небесной милости считать за должное себе возмездие, - и вот тотчас закралась в его душу какая-то беспечность, сперва едва заметная даже для него самого. Из этого малого зародыша выросло уже большое нерадение: не так ревностно он уже спешил к песнопению, ленивее пробуждался на молитву. И псалмы пел он уже не с прежним усердием, но, лишь немного выполнив из обычного правила, его душа уже спешила к отдыху, как бы утомленная чрезмерным трудом... Чувства его омрачились, с духовной высоты ниспала душа его, и помышления расползлись по горам и пропастям... В глубине его сердца уже зародился пока еще неясный для него самого, но нечистый и преступный помысел, хотя по внешности образ жизни его оставался без изменения, Подобно тому, как течение воды силой прежнего движения увлекает еще лодку, хотя бы весла и перестали работать, так долговременный навык побуждал инока к прежним привычным занятиям. Потому и казалось, что он пребывает еще в прежнем достоинстве. Так - по обычаю после молитвы под вечер он находил пищу на столе - на том месте, где он обыкновенно подкреплял свои силы. Насытившись ею, однако он не заботился об исправлении того, что происходило в его сердце. Вовсе не думая о вреде совершавшейся в нем перемены, даже презирая это, как пустяки, он не предвидел того, что вскоре грозит ему полное падение... И вот запылал в нем страшный пожар похоти и, объятый пламенем гнусной страсти, он рванулся было в мир... Однако на этот раз сдержал себя и, окончив обычное правило молитв и песнопений, вошел в пещеру, чтобы принять пищу. Он, правда нашел у себя на столе хлеб, но уже не прежней чистоты... Подивился этой перемене и опечалился... Понял, что это знамение относится к нему... Однако, взяв пищу, насытился. Чрез три дня внутренняя язва его утроилась: его мыслями и воображением овладел неотвязчивый образ женщины, которая как будто была у него перед глазами и лежала вместе с ним... Ему казалось уже, что он обнимает ее...
Однако и на следующий день он вышел для обычных подвигов псалмопений и молитвы, но взор его был рассеянный и сердце занято другим. Вечером он нашел на столе пищу, но уже отвратительного вида черствую и изгрызенную со всех сторон как бы мышами или собаками. Увидев это, он, вздохнув, пролил слезы, но не от сердца были эти слезы и не в таком изобилии, чтобы угасить пламя, загоревшееся в его сердце. Правда, он вкусил пищи, хотя и не утолил своего голода - не такова уже была она, как прежде... Между тем помыслы поднимались со всех сторон, подобно варварской когорте, и поражали отовсюду его стрелами... Наконец - он связан и взят в плен... Его увлекают в мир... Встав со своего ложа, он пустился ночью в путь по пустыне по направлению к городу. Но вот рассвело, а город был еще далеко. Ужаснейший зной палил его. В полном изнеможении он озирался кругом, не увидит ли где-нибудь поблизости монастыря. Увидав пещеру каких-то братий, он устремился туда для отдохновения. Заметив его приближение, рабы Божии тотчас выбежали к нему на встречу и с почтением, как ангела Божия, приняли его. Омыв ему ноги, просили вместе с ними помолиться. Поставив стол, братия, по заповеди Господа, со всевозможным тщанием исполнили долг гостеприимства. Когда гость подкрепился и несколько отдохнул, хозяева по обычаю просили его сказать им слово назидания и совет ко спасению. Все ведь считали его глубоко образованным и опытным в духовной жизни отцом. Расспрашивали его также и о том, каким образом избегать козней диавола и как отражать не чистые помыслы, внушаемые им. Так - он по необходимости должен был дать наставление братии - разъяснить им путь жизни и коснуться в своей речи козней диавола, которые строит он рабам Божиим... Гость начал поучать их со всею обстоятельностью, но сам внутри жестоко страдал огненными укорами совести. То и дело обращаясь к себе самому, он в глубине сердца восклицал: "других учу, а сам заблуждаюсь... Как смеешь ты исправлять других, не заботясь о собственном исправлении? Ну-ка окаянный, исполни сперва сам, чему учишь других!" Поражая себя такими укоризнами, он понял всю глубину своего падения. Простившись с братией, он стремительно уходит в пустыню и возвращается в свою пещеру. Бросившись на землю, он громко воскликнул: "аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя!.. (Пс. 93,17). Совсем погряз было я во зле и вмале не скончаша мене на земли (Пс. 118,87). Воистину оправдалось на мне слово Писания: брат от брата помогаем, яко град тверд и высок. Укрепляется же, яко основанное царство! (Прич. 18,19). С тех пор он всю жизнь провел в плаче и слезах, видя, что лишился ниспосылаемой ему пищи. И начал он трудами рук своих и в поте лица своего снискивать себе пропитание... Замкнувшись в глубине своей пещеры, он лежал поверженным в прахе и пепле. Плача и рыдая, он не переставал молиться, пока не явился ему ангел Господень и сказал: "Господь принял твое раскаяние и умилосердился над тобой, но берегись - не поддайся снова искушению гордости. Вот придут к тебе братия, которых ты наставлял, и благословят тебя. Не откажись принять благословение и, разделив с ними трапезу, воздай благодарность Богу твоему!"
