Андрей Кураев - Протестантам о Православии
Как видим, вся глава посвящена вопросам церковной дисциплине, церковного пастырства и единства. И тут–то и звучит: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18,20). Главный призыв всей главы, становящийся очевидным, если дочитать ее до конца (притча о царе и должнике): умейте прощать, и только этим умением вы сможете сохранить единство друг с другом и с паствой. Лишь самая крайняя нужда может позволить вам порвать общение с согрешившим. Но, отвергая его, помните, что вы отвергаете его не только от себя, но и от Меня. Я, — как бы говорит Христос, буду с вами. Но если вы отторгнете человека от общения с вами, вы тем самым сделаете его чужим и для Меня. Он станет чужим для Вечной Жизни, он наследует погибель. Желаете ли вы ему этого? У него может быть скверный характер, он может быть пленен немалыми грехами, он может досаждать вам и быть неприятен вам. Но не смейте его по своей иницитативе отталкивать в геенну. Я даю вам страшную власть. Но не используйте ее для того, чтобы губить тех людей, ради которых Я взойду на Крест. Лишь крайнее упорство и открытое противостояние и противоречие вам, соблазняющее остальных людей, может быть мотивом к тому, чтобы отторгнуть его от общения[12]…
Эти слова поощряют не раздробленность христиан, а их единство. Эти слова не означают, будто там, где любые двое или трое неофитов решились собраться во имя Христа, Он сразу заново создаст Свою Церковь[13]. Напротив — условием присутствия Христа является единомыслие христиан.
Впрочем, зачем я здесь от себя пробую востановить смысл речения Христова? Вот изъяснение этого места св. Киприаном Карфагенским: "«Многое представляется не многочисленности, но единомыслию молящихся. Господь заповедал сперва единодушие, указал на согласие и научил верно и решительно соглашаться между собою. Как же согласится с кем–либо тот, кто не согласен с телом самой Церкви и со всем братством? Как могут собираться во имя Христово двое или трое, о которых известно, что они отделяются от Христа и от Евангелия Его? Ведь не мы отошли от них, а они от нас. После того как через учреждение ими различных сборищ произошли у них ереси и расколы, они оставили главу и начало истины. А Господь говорит о Своей Церкви, говорит к находящимся в Церкви, что если они будут согласны, если, сообразно с Его напоминанием и наставлением, собравшись двое или трое, единодушно помолятся, то несмотря на то, что их только двое или трое, они смогут получить просимое от величия Божия. (Этими словами) создавший Церковь не отделяет людей от Церкви, но показывает, что Он охотнее бывает с двумя или тремя единодушно молящимися, нежели с большим числом разномыслящих, и что более может быть испрошено согласной молитвой немногих, нежели несогласным молением многих… Кто не соблюл братской любви, тот не может быть мучеником " (О церковном единстве, 12–13)[14].
Бог–Троица, Который есть Любовь, отдает Себя не обособленному человеку, не раскольнику, но сообществу людей. Тот, Кто в Своем бытии таинственно превышает Единичность, просит и людей стермиться а такому же единству. Подобное познается подобным. Любовь не дает себя безлюбовности иил ненависти. Прими человека, соединись с людьми — и тогда к вам придет Троичное Единство. Потому «Учитель мира и Наставник единства не хотел, чтобы молитва была совершаема врозь и частно, так, чтобы молящийся молился только за себя. В самом деле, мы не говорим «Отче мой, иже еси на небесех, хлеб мой даждь ми днесь!» (О воскресной молитве, 8)[15].
Итак, один библейский стих можно заставить служить обслугой своей страсти к расколу и обособлению. Но всю Библию превратить в средство для оправдания расколов нельзя. В целостном библейском констексте стих может иметь смысл совсем не похожий на тот, который кажется очевидным, если он цитируется отдельно. Не страшно заметить себя противоречащим одному, поверхностно понятому библейскому стиху. Но не стоит идти наперекор всему Писанию.
Четвертый принцип герменевтики — найти, собрать вместе и сопоставить все библейские высказывания на интересующую тему. Например, при обсуждении вопроса о допустимости воинской службы для христианина недостаточно процитировать ветхозаветную заповедь «не убий». Нужно будет вспомнить и многочисленные войны, к которым прямо призывает Бог в Ветхом Завете. Нужно будет также вспомнить, что на грани Ветхого и Нового Заветов Иоанн Предтеча не призывает приходящих к нему воинов бросать оружие, но лишь увещевает их: «никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк. 3,14). Нужно будет вспомнить и то, что апостолы носили оружие (Ин. 18,10).
Пятый принцип герменевтики я бы сформулировал словами Карла Маркса: «Эволюция человека — ключ к анатомии обезьяны». В переводе с дарвинистского языка на богословский: Библию надо читать «по–еврейски», то есть — с конца. Библию нельзя читать с первой ее страницы, с первых ее книг. Не книга Бытия должна стать первым знакомством с Писанием, а Евангелие от Матфея (причем желательно советовать людям сразу начать читать ее со второй главы — пропустив ничего не говорящие начинающему читателю списки предков Христа). Сколько людей оказывались вне Церкви потому, что поддались привычному читательскому рефлексу и начали читать Библию с первой страницы. После нескольких пролистанных глав Библия в лучшем случае представлялась им сборником сказок и мифов, в худшем — чудовищным руководством по погромам и резням. Именно Евангелие — ключ к ветхозаветной истории. И поэтому лучше взять вершинный, самый ясный ее плод, и лишь затем приступать к изучению тех глубин, из которых он долго и трудно прорастал. Не зная итога исторического процесса — трудно понять его логику, трудно заметить даже его возникновение. Ну кто бы мог подумать, что самое важное событие в жизни Российской империи за 1893 г. — это собрание двух десятков разночинцев на окраине провинциального Минска? Даже если бы об этом собрании появилось сообщение в прессе — смог бы какой–нибудь читатель угадать в заметке о создании «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» тревожную тень, под которой пройдет кровавая судьба России в ХХ веке? Лишь зная, что произошло в Петрограде осенью 1917–го, можно оценить минскую вечеринку 1893–го… Так то, что произошло в Иерусалиме в евангельские времена делает понятным весь предшествующий ход библейской истории.
Новый Завет — ключ к Ветхому Завету. Это означает, что прочтение ветхозаветных повествований должно быть подчинено поиску в них тех смыслов, которые вполне проросли в «последние времена» — во времена евангельские. Ветхий Завет не равен самому себе, он стремится излиться за свои пределы — в Завет Новый. Ветхий Завет не имеет ни смысла, ни оправдания в самом себе — лишь то, что придет ему на смену, придаст ему смысл и оправдает его. Он существовал ради того, чтобы однажды стать ненужным — в Евангелии.
И потому христианин не может удовлетвориться просто цитатничеством из Писания, он обречен на мысль просто потому, что Библия — не Коран. В Коране суры (главы) расположены не по сюжету, не по времени их написания, не по хронологии описываемых в них событий, не по значимости. Они расположены просто по своему размеру — в сторону постепенного уменьшения объема. Такое расположение подчеркивает, что весь текст «изоморфно» сакрален: в нем нельзя выделить более важное, оттенив его менее важным. Все равно значимо.
Но христианская Библия — это не Книга (). Это — книги (). Это сборник, состоящий из книг двух Заветов. И книги Ветхого Завета отнюдь не равноценны книгам Завета Нового. Педагог и учитель — не одно и то же.
Сама двуприродность Библии настойчиво понуждает к работе ума и духа.
Мы не можем принять Ветхий завет вполне и буквально — иначе мы стали бы иудеями. Мы не можем отвергнуть его вполне и всецело — иначе мы были бы гностиками. В итоге в отличие от гностиков, христиане приняли книги Ветхого Завета. Но в отличие от иудеев, дополнили их Евангелием.
И это не просто механическое совмещение. Евангельский свет был брошен в ветхозаветную библейскую историю, которая стала предисторией. И как было совместить книги, в которых нередко говорится «иди и убей!» (см. Числ. 25,5 и 31,17), с книгой, в которой главный призыв — «иди и примирись!» (см. Мф. 5,24)?
Без Ветхого Завета Евангелие непонятно. Непонятно оно становится прежде всего оттого, что в отрыве от предыдущей истории оно становится случайной импровизацией далекого Бога, который оставил сотворенное Им человечество после первой же случившейся неприятности. Люди остались в руках и на воспитании у бандитов. Но затем, когда дети позрослели и выросли, Бог вдруг вспомнил о них и пришел их навестить. Уместно ли этом случае молитвенное обращение к Нему — «Отец!»?
Итак, христиане приняли Ветхий Завет, но «обезопасили» его новозаветным переосмыслением ветхозаветных текстов. Это означает, что необходимость воцерковления Ветхого Завета потребовала подвергнуть его напряженнейшей и изощреннейшей экзегетике. Но вот вопросы, который встал тут же и который не исчезает по сей день: что именно в Ветхом Завете сохраняет свою обязательность для сынов Завета Нового? Что есть такого среди предписаний Ветхого Завета, которые для христианина исполнять уже никак невозможно? Какие из мест Ветхого Завета благочестивое чувство может неосудительно использовать для собственного выражения, воспитания и подражания — так, что некий человек или община имеют право следовать этим установлениям, другие же имеют право проходить мимо них, но никто не может осуждать другого за соблюдение или несоблюдение этих норм благочестивой жизни ветхозаветного происхождения?
