Сергей Желудков - Литургические заметки
Духовенство и церковный народ
75
«Многословие» в молитве хотя бы тем уже хорошо, что наше сознание дольше привязано к святым словам.
Если при этом нет даже полной погруженности в смысл произносимых слов, а только отвлечение от пустяков, суеты, забот, нечистых мыслей, и то это очень много. А если к этому — переживание хоть 1/100 читаемого, то душа приобретает этим неисчислимые сокровища...
Важна молитва всякая, даже невнимательная. Сила и действие слова независимы от психологии говорящего. Если бранное, грязное слово сквернит и ранит душу произносящего и даже слушающего, то святые слова молитв, даже рассеянно повторяемых, тонкими штрихами покрывают нашу память, ум, сердце и производят над нами благую работу, нам неведомую».
Свящ. А. Ельчанинов. Отрывки из дневника.
С уважением выписываю эти замечания, хотя такая откровенная «инфляция» священного слова формально как будто прямо противоречит Евангелию. Все дело в адресе — для кого это говорится.
Мы уже забыли о литургическом разнообразии, которое было в древней и еще в средневековой Церкви. Русский летописец свидетельствовал, что послы князя Владимира были в восторге от церковного Богослужения, которое увидели в Царьграде X века. Это было торжественно-церемониальное, музыкальное, «песенное» Богослужение. Его и приняла было сначала Русь для своих приходов. Но вскоре пришли с Востока уставы другие, монастырские, характерным качеством которых было утомительное многословие чтений, перенесенное в храм из монашеского келейного правила. Причинами такой всеобщей перемены в русском церковном Богослужении историки считают незначительный состав клира, отсутствие искусных певцов, неблагоприятные условия татарского нашествия. Можно полагать, что была и еще причина: глубокое уважение русского народа к монашеству, стремление подражать и приобщиться к его молитвенному подвигу в церковном Богослужении.
«Монах есть непрестанный свет в очах сердца. Монах есть тот, кто имеет такой же навык к добродетелям, какой другие к страстям. Монах есть бездна смирения, в которую он низринут, и в которой потопил всякого злого духа...» Это — из «Лестницы» преподобного Иоанна. Мы преклоняемся пред монашеским идеалом христианской жизни. На этом своем особенном пути монахи установили для себя свой особенный строй молитвы — да, очень многословной, очень утомительной молитвы. В Студийском и Иерусалимском типиконах была специальная должность «будильщика», который ходил по рядам молящейся братии. «Молитва за мир», — так уже почти в наше время определял призвание монашества старец Силуан. Для такого монаха, посвятившего жизнь молитве, церковное Богослужение, как и келейное правило, — это аскеза, труд, борение, подвиг, изредка венчаемый моментами духовных озарений... И не нам учить монахов, как им молиться — какое должно у них быть церковное Богослужение.
Но каждому свое. Вот пришел («забежал») в храм наш современник, чтобы отдохнуть и укрепиться душою в своем особенном «мирском», семейном, общественном служении. Можно ли спрашивать с него монашеского многословно-молитвенного подвига, можно ли предлагать ему такое церковное Богослужение, которое будет для него только трудным испытанием терпения? — Никоим образом. Из глубокой древности доносится к нам суждение монаха о том, каково должно быть у нас, у мирян, церковное Богослужение. В упоминавшейся выше (заметка 18) статье проф. Н. Д. Успенского цитирован памятник V века, в котором идет речь о бывшем тогда принципиальном различии в монашеском и мирском отношениях к церковному Богослужению. Послушник жаловался игумену, что старец не позволяет ему петь в келье. Игумен, уговаривая инока не покидать старца, сказал ему, что церковное пение прилично мирским священникам — «чтобы привлекать народ в храмы»... Таково наше призвание, которого мы не исполняем.
Будущие формы церковного Богослужения должны быть привлекательны — и в этом качестве они должны быть разнообразны. Среди них может оставаться и нынешняя наша полумонастырская очень многословная, очень утомительная форма, которая тем не менее еще и сегодня достаточно привлекательна для определенной части народа. Но она не может быть монопольна. Вероятно, здесь правильна будет аналогия с многообразием направлений в искусстве... Где-то у бл. Августина есть выражение, что разнообразием украшается Церковь Христова.
76
«...Мы не в состоянии были прийти в себя от усталости, и наши ноги подкашивались. Да поможет нам Бог докончить эту неделю. По-видимому, ноги у них из железа, однако в стране русских нет иной заметной болезни, как только подагра и неизлечимая боль в ногах, начиная с царей и кончая бедняками, — все это происходит от продолжительного стояния в церквах...
Мы умирали от усталости, ноги наши подкашивались от беспрерывного стояния с раннего утра до вечера. Но мир Божий да почиет на мирянах, мужчинах и женщинах, детях и девушках за их терпение, и стояние, и твердость с раннего утра и до сих пор...
Вещи, достойные изумления! Каких удивительных обычаев и поразительных подвигов мы были свидетелями среди этого народа! Что за крепость в их телах и какие у них железные ноги. Они не устают и не утомляются. Всевышний Бог да продлит их существование»...
Страстная неделя в Москве. Из воспоминаний архиепископа Павла Алеппского (посетившего Русь с патриархом Антиохийским [Макарий, участвовал в Соборе 1666-1667 гг.] при царе Алексее Михайловиче).
«Молитва ногами»... Русские смиренно приняли с Востока чужие уставы и взялись так прилежно их исполнять, что гости с Востока сами не могли этого вынести. Исстари русский народ смотрел на церковное Богослужение как на некий благочестиво-утомительный физический подвиг.
В нашем духовенстве и до сих пор еще действует некая как бы даже установка на «изнеможение» народа в храме. Показательны в этом отношении паремии на вечернях под Рождество, под Богоявление, в Великую Субботу. Они положены были когда-то затем, чтобы занять внимание народа на то время, пока духовенство уходило из храма, чтобы совершать Крещение новых христиан. Ныне духовенство отсиживается себе в алтаре, а народ томится на ногах, слушая совершенно непонятное церковно-славянское чтение паремий. Ну, можно было бы для соблюдения стиля прочитать получше две-три паремии с торжественным пением положенных припевов в алтаре и с народом. Но нет — мы читаем восемь, тринадцать, пятнадцать паремий до полного изнеможения.
Другой пример — всенощная под Воздвиженье. Вынос креста совершается после Великого славословия, сюда перемещается центр службы. Надо бы по возможности перед этим ее ускорить, облегчить ожидание выноса, после которого предстоит ведь еще долгое прикладывание ко кресту... Но нигде этого не делают.
А однажды я пришел ко всенощной под Воздвиженье и услышал... акафист, который читали в алтаре. Так я выноса креста и не дождался, хотя было уже около девяти часов вечера. Народ продолжал терпеливо стоять; но я как-то совсем не умилился от такого его терпения. Напротив, оно внушает тревожные мысли.
77
«...Я хочу сказать дальше, что даже и в храме я одинок. Не берусь давать характеристику современной церковности в целом, но могу передать мои непосредственные личные впечатления. Здесь одни женщины, сплошное женское царство. Вероятно, вы возразите словами ал. Павла, что во Христе нет уже ни мужеского пола, ни женского. Но у нас получается так, что в Церкви нет мужского пола, а есть только женский. Редкие мужчины здесь либо вертятся около церковной казны, либо эксцентрики и обломки (вроде меня). И даже те мужчины, которые призваны руководить церковностью — священники, — и те заметно подпали под влияние женского пола. Просто невозможно уже слушать проповеди — так явно неискренне приспосабливаются они к самому что ни на есть бабьему восприятию. Невозможно представить, как могла бы слушать такую проповедь даже самая благожелательно настроенная мужская аудитория.
Много хороших слов было сказано о древней красоте православного церковного Богослужения — а я этой красоты что-то не вижу, не понимаю. В частности, пение: чем слабее и никудышнее составы певческих хоров, тем более они почему-то хватаются за разные трюки в исполнении песнопений, и слушать это бывает мучительно, мучительно, я подчеркиваю это. Диаконские прошения однообразны, псаломнические чтения непонятны и крайне утомительны. Каждый раз меня поражает терпение, с которым этот женский народ, белые платочки, выстаивают длинные службы. Мне это не подходит, ничего не поделаешь. И с грустью я выхожу из храма». Из письма, 1961
«Женская церковь». Как правило, эти простые русские христианки принимают нашу литургическую данность совершенно без критики, не задумываясь ни о каких исправлениях. Для них все в храме Божием хорошо. «Мне в церкви все время плакать хочется, почему — не знаю»... «Когда долго не побываешь в церкви, то душа черствеет».
