Николай Агафонов - Непридуманные истории (сборник)
– Владыко, – оторопел Савватий, – там же от силы десять – пятнадцать прихожан, а у батюшки семья многодетная, он же себя не прокормит.
– Ничего, не пропадет, он шустрый, деятельный, чего-нибудь придумает. Сам виноват, я его не собирался снимать, а только предложил третью часть дохода вам на монастырь отдавать, а он мне заявляет, что негде взять денег, все уходит на реставрацию и содержание храма. Мне такие настоятели не нужны.
– Владыко, но он же действительно много делает в храме.
– Хватит заступаться, – нахмурился владыка, и в глазах его мелькнул холодный огонек. – Я своих решений не меняю. – И встал с кресла, давая понять, что заканчивает неприятный для него разговор.
Для Савватия это прозвучало по-пилатовски: «Аще писах, писах»[5], – и он понял, что спорить с архиереем бесполезно, только раздражит владыку, и подошел под благословение. Когда владыка благословлял Савватия, взгляд его снова излучал доброту и мягкость. Улыбаясь, он, слегка пристукнув ладонью Савватия по лбу, произнес:
– Не бери в голову, пусть она будет у тебя светлой и ясной, поднимай монастырь, вопреки всем врагам Церкви и Отечества.
Савватий вышел от архиерея, размышляя о том, что есть как бы две правды: одна – архиерея, другая – отца Аркадия. Но архиерей думает обо всей епархии, а отец Аркадий только о своем приходе. «Значит, архиерейская правда выше», – решил Савватий, немного успокаиваясь, глянул на часы и понял – на последний автобус он опоздал.
«Как же я буду добираться? Так хочется поспеть к ночной рождественской службе! Господи, помоги мне, грешному, не ради меня, окаянного, а ради братии моей, да чтобы службу рождественскую отслужить».
После этого он три раза прочел «Отче наш…» и трижды «Богородице Дево, радуйся». Рядом взвизгнули тормоза, из остановившегося черного джипа выскочил парень, в котором Савватий узнал сержанта Стаса Кремлева из своего спецназовского батальона.
– Товарищ старшина! – кричал на ходу, широко раскинув руки, Стас. – Еле вас признал в рясе, вот так встреча!
– Значит, глаз разведчика не подводит, – так же обрадовался Савватий, идя навстречу объятиям Стаса.
– Вы как нас учили: смотреть не на одежду, а на лицо, в глаза, чтоб своих и чужих распознавать, – крепко обнимая, смеялся Стас.
…Петр и Христофор, закончив украшать елку, любовались своим творением.
– Э-э, да уже двенадцатый час, раз наместника нет, давай помолимся, отдохнем, а утром пораньше встанем. Он, наверное, приедет, и будем службу править, – озаботился Петр.
Кельи Петра и Христофора были в разных частях корпуса. Петр повесил свой подрясник на гвоздь, подлил в лампадку масла, прибавил фитиль, так что осветился не только иконный угол, но рассеялся мрак во всей передней половине кельи. Перед тем как лечь в постель, выглянул в окно. Ночь была темная, но ему показалось, что между руинами монастырского собора мелькала тень, похожая на фигуру Федьки Чернокнижника. Петр перекрестился, отгоняя тревожные мысли, и юркнул под одеяло. Но заснуть не мог, вспоминая разговор с Христофором об оборотне и о Чернокнижнике. Днем он в них не верил, да и сейчас не очень, но в темноте все предметы вокруг обретали зловещее очертание, казалось, что с уходом солнца человек становится незащищенным от темных сил зла. «Как же незащищенным? – подумал Петр. – А молитва для христианина есть и защита, и оружие».
В это время под окном кельи он услышал чьи-то шаги, затем удар и рев, похожий на рычание зверя. Наступила тишина. Затем снова шаги, снова удар и снова стон и рычание. Петр подскочил с кровати как ужаленный; широко перекрестившись, он истово произнес:
– Спаси и сохрани!
Затем, схватив из-под кровати топор для колки дров, выскочил на улицу в одних кальсонах и рубашке, читая на ходу молитву:
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его…
Дверь в келью Христофора оказалась приоткрытой, но самого Христофора там не было. Он кинулся назад в свою келью, чтобы одеться и продолжить поиски. Христофор стоял в его келье к нему спиной, закрыв лицо руками. У Петра мелькнула дурацкая мысль, что Христофор сейчас повернется, и он увидит звериный оскал оборотня. Он нерешительно окликнул его:
– Христофор!
Тот обернулся. Петр увидел искаженное гримасой боли и досады, заплаканное, по сути еще детское лицо Христофора. Петр опустил на пол топор, сел на кровать, пригласил сесть на табуретку Христофора:
– Ну, рассказывай, что случилось, я тут так за тебя испугался.
Христофор рассказал, что когда они разошлись по кельям, то его стали одолевать страхи, и он решил пойти к Петру. Для сокращения пути решил идти не по дорожке, а прямо под окнами, а там оказался лед, чуть припорошенный снежком, вот он и шмякнулся, от боли и досады зарычал, сделал еще пару шагов и еще раз шмякнулся. Приходит в келью, а Петра нет, ну тут он совсем пал духом и расплакался.
– Да это я в окно воду из-под умывальника выплеснул, лень было выносить, – признался Петр.
– Ах ты, филолог недоученный, я из-за твоей лени чуть башку себе не разбил!
Они оба рассмеялись. В это время во двор вкатил, сверкая фарами, черный джип, просигналив пару раз. Петр, накинув подрясник и фуфайку, вместе с Христофором выскочил во двор. Из джипа вышел наместник, широко улыбаясь, двинулся навстречу братии.
– Ну, с наступающим Рождеством, соколики! – прокричал он. – Познакомьтесь: мой армейский сослуживец, ныне предприниматель, или, как там, бизнесмен, – представил Савватий водителя джипа, среднего возраста мужчину с короткой стрижкой в спортивном костюме. – Зовут Станиславом Николаевичем.
– Можно просто Стас, – пожимая руки насельникам, представился тот. – Ну что, Божьи люди, куда гостинцы рождественские разгружать? – И он открыл багажник, где стояло несколько коробок.
Перенесли все в трапезную и пошли в домовую церковь совершать службу. Служба прошла торжественно, на приподнятом молитвенном настроении. Стас стоял все три с половиной часа, иногда неумело крестясь, чувствовалось, что с непривычки ему тяжело. После службы пошли в трапезную. Стали накрывать на стол. Савватий одобрил елочку, украшенную Петром и Христофором. Открыл одну из коробок и достал оттуда яркие, большие елочные шары.
– Это владыка нам послал в подарок, не забывает нас.
Наместник подарил Петру книгу протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия», а Христофору теплую фланелевую рубашку. Братия подарила наместнику четки из отшлифованных речных камушков, которые вот уже два месяца втайне от него изготавливали. Все были довольны. На столе благодаря щедрости Стаса красовались необычные яства: икра, семга, балык осетровый и бутылка французского коньяка. Сидели за столом весело, непринужденно разговаривали. Петр рассказал историю с оборотнем, наместник со Стасом так смеялись, что чуть не опрокинули скамьи. Стас пообещал на Святках прислать бригаду электриков с проводами и подключить электричество. Петр предложил поводить хоровод вокруг елки. Все взялись за руки и вместе пошли с пением колядок. На какое-то время они почувствовали себя детьми, во всяком случае детьми Божьими.
Со стороны речки к монастырю крался Федька Чернокнижник, ступал он осторожно, в надежде, что монахи все в трапезной и можно что-нибудь стянуть в келье. Он уже вставил отмычку в замок, но прислушался к пению, доносившемуся из трапезной:
– Невместимый, Он вместился, в тесных яслях, как бедняк. Для чего же Он родился? Для чего же бедно так? Для того, чтоб нас избавить от диавольских сетей, возвеличить и прославить нас любовию Своей. Слава Рожденному, в бедные ясли Вложенному!
Он подошел ближе и стал слушать, вспоминая, как в детстве ходил колядовать по соседям. Потом припомнил слова, которые он тогда пел. Взял да и постучал в дверь трапезной сначала робко, а потом громче. Дверь распахнулась. Федька оскалил свой щербатый, почти беззубый рот в улыбке, хрипло прокричал:
– Я пришел Христа прославить, а вас с праздничком поздравить! – И тут же, боясь, что его прогонят, торопливо запел: – Рождество Христово, ангел прилетел, он летел по небу, людям песни пел. Вы, люди, ликуйте, все ныне торжествуйте, днесь Христово Рождество!
И, сконфузившись, хотел сразу убежать, но четыре пары рук подхватили его и, втащив в трапезную, усадили на лавку за стол.
Декабрь 2001. Волгоград
Внук Шаляпина
Солнечные блики отражались в мелкой ряби великой русской реки Волги, как тысячи золотых монет. День клонился к вечеру, но летнее солнышко, несмотря на заметный сдвиг к западу, продолжало обжигать своим жаром спокойные воды могучей реки, и пристань, и белые теплоходы, пришвартованные к ней. Вот только до людей, сидящих в ресторанчике речного вокзала, расположенного на террасе у самой воды, оно не могло достать. Терраса была перекрыта огромным тентом. Потому-то никто из сидящих за столиками не спешил покинуть это благостное убежище. Сидели, лениво потягивая пивко, вели неторопливые и нешумные беседы.
