Амфилохий Радович - История толкования Ветхого Завета
В Румынии в [позапрошлом веке Библия пережила несколько изданий (первое издание вышло в 1819 году). Среди первых профессоров богословия, которые начали заниматься библейской проблематикой современным способом, был Филарет Скрибан. Он опубликовал Священную герменевтику (Яссы, 1856). Почти в это же время Нифон Балашеску публикует Введение в книги Ветхого и Нового Завета (Бухарест, 1858). Несколько позже появляется Введение в Ветхий Завет Юлия Олариу (Карансебеш, 1892). Тот же самый автор написал и Толкование псалмов из Великого Часослова. Другой библеист XIX века, Исидор Онкиул, написал Справочник библейской археологии (1884), Справочное введение в книги Ветхого Завета (1889) и Книгу псалмов (1898) [541].
Из греческих толкователей Ветхого Завета XIX века назовем Панаиотиса Павлидиса, который около 25 лет преподавал Ветхий Завет на Афинском богословском факультете (выбран в 1879 году). До него толкованием, особенно псалмов, занимались анонимный К. К, и В, Георгиаду. К. К. написал Введение в Ветхий Завет. О Пятикнижии (1857). Очень важно подчеркнуть, что большинство церковных людей во вновь образованном греческом государстве XIX века, которые занимались богословием как наукой в европейском смысле этого слова, особенно те, которые были носителями так называемой академической теологии, взращенной на Афинском богословском факультете (основан в 1837 году), привносили в Грецию идеи западной религиозной проблематики того времени: в первую очередь — этики по отношению к догме (пиетизм), апологетическо–объективистское доказательство веры («естественная теология»), принципы «религиозного сентиментализма», «богословской просвещенности» и рационализма. В сущности, речь идет о переносе на почву православной Греции идей религиозного субъективизма, появившегося на Западе под влиянием ренессанса, гуманизма и просвещения. Академическая греческая теология XIX века, как и XX, формировалась по образцам немецких университетов: на понимании теологии как автономной науки, независимой и отделенной от соборного церковного опыта и Предания. А теология такого вида всегда находится в опасности постепенного превращения в абстрактную теорию и объективированную идеологическую систему, т. е. отчуждения от церковного опыта и жизни, а вследствие этого — и от реальной жизни вообще. Отделенная от церковно–литургического и свято–таинственного опыта и духовной жизни, неосторожно предоставленная «объективным» научным методам, такая теология неизбежно отчуждается от самого предмета, которым занимается, теряя способность и дар быть свидетелем и верным толкователем вечного слова Божия [542].
То, что относится к богословию вообще, естественно относится и к Ветхому Завету и его изучению и толкованию, как и к способу его перевода. Даже сам подход к канону Ветхого Завета у отдельных ученых этого времени не тождественен, или не совсем тождественен, подходу, утвержденному во втором правиле Шестого Вселенского Собора (691 год), которое, признавая Апостольские правила (85 канон), правила Лаодикийского Собора (канон 60) и правила Карфагенского Собора (правило 32), не устанавливает никаких существенных различий между каноническими и так называемыми второканоническими книгами Ветхого Завета. И наряду с ясной позицией соборных канонов Церкви и литургической богослужебной практики, в которой второканонические книги постоянно используются, существует стремление, еще со времен Кирилла Лукариса, Евгения Вулгариса и А. Мосхопулоса и до наших дней (В. Антониадис [543], К. Калиникос [544] и др.), к преуменьшению значения этих книг и даже, как у протестантов, к исключению их из канона [545]. Это протестантское отношение к Ветхому Завету наблюдается и у переводчика ветхозаветных книг на новогреческий язык Неофита Вамваса [546], как и в богословской позиции Феоклита Фармакидиса [547], которые в первой половине XIX века пытались всю церковную жизнь в королевстве Греция организовать по протестантским образцам. Этот дух во многом повлиял на школьное богословие в Греции в [позапрошлом, да и в XX веке. Поэтому много истины в том утверждении, что почти всегда можно узнать на основании работ отдельных греческих богословов, в каком немецком университете они учились: в протестантском или римско–католическом [548]. Но, наряду со всеми этими искушениями, грекоязычный православный мир всегда имел одно исключительное преимущество: обладание Библией на языке первоисточника, как и богатейшей святоотеческой литературой Востока, что всегда позволяло ему быстро вернуться к первоначальному экзегетическому преданию и его животворности. В этом оживлении исконной святоотеческой мысли особенную роль всегда играла и играет Святая Гора, как и монашество вообще. В [позапрошлом веке, однако, произошел кризис святогорского монашества, с одной стороны, и распространение антимонашеских настроений в широких слоях греческого общества со стороны официальной политики двора династии Оттона, которая была в руках баварских протестантов, с другой стороны. Характерно, что этот антимонашеский дух захватил почти все балканские земли в [поза] прошлом веке, а между ними и Сербию. В доказательство этого приведем требование одной группы депутатов Народного собрания княжества Сербии в восьмидесятые годы [позапрошлого века упразднить монашество, а монастыри превратить в приходские церкви! В Греции действительно было закрыто около 400 монастырей по официальному решению правительства (1833 год). Но, все–таки, эта реформа протестантского типа не могла пустить в Греции глубоких корней благодаря народному благочестию и приверженцам так называемого движения коливадов, о котором говорилось раньше и которое сыграло значительную роль в сохранении правильного экзегетического метода и пробуждении православной святоотеческой экзегезы.
ВЕТХОЗАВЕТНАЯ ЭКЗЕГЕЗА В XX ВЕКЕ
Духовный климат, в котором жила и которым питалась вся европейская культура и наука конца XIX и начала XX века, отличался морализмом и эстетизмом, с одной стороны, и точным эмпиризмом натуралистического типа и историзмом, с другой стороны. К этому следует добавить социальный радикализм разных видов, который со временем во многих местах перерастает в революционные потрясения и катастрофы. Основным свойством всех этих «измов» является тенденция к обоснованию всего на имманентном, посюстороннем, т. е. на природе, человеке и обществе, на феноменологии истории. Эта устремленность современной эпохи к имманентному, зарожденная и начатая Ренессансом, отразилась, в частности, на богословской мысли: иногда как импульс, иногда как вызов, а иногда вновь как трагическое искушение. Неизбежным спутником этой устремленности, этого иррационального эроса человека погрузиться в материю и отождествиться с ней, был и остается до нашего времени скептицизм и критицизм. Сначала стыдливо, а потом все более открыто и гласно человек и его разум старались преподнести себя как единственное мерило и критерий каждой истины, а человеческое мышление и рациональное сознание — как полное, целостное и всеохватывающее сознание. Мышление по своей природе — «экзегеза» реальности. Какой будет эта экзегеза, зависит не только от предмета, которым мышление занимается, но также и от принципов, на которых мышление зиждется, от метода, которым оно пользуется, как и от роли и досягаемости, которые ему приписываются. Критическая мысль современной эпохи, основанная на имманентном, уже заранее определяет, по крайней мере что касается сущности, конечные результаты своей «экзегезы» реальности. Естественно, что у одного такого мышления будет «врожденным» антирелигиозное настроение. Почему? — Потому, что каждая религиозная позиция, даже самая примитивная, предполагает реальность более глубокую, чем материя и имманентное, и превышающую досягаемость человеческого разума.
Таким образом направленная и обоснованная современная мысль и наука, пытающаяся радикально перепроверить все области человеческой жизни и вновь оценить все ценности, повлияла на то, что во многих социумах изменилось и отношение к Библии и к методам ее толкования. Для многих Библия перестала быть Боговдохновенной и вечно актуальной Книгой; ее завет для таких людей представляется чем–то относительным, исторически обусловленным и исторически–общественным контекстом объяснимым. Этот радикальный антибиблейский критицизм, который распространился по землям всего христианского мира и который проявляется, практически и теоретически, разнообразными способами, принимая примитивные или утонченные формы, вызвал апологетическую реакцию и попытки оправдания Библии и веры перед разумом. Оправдание Библии такого рода всегда идет параллельно со стремлением к примирению ее истин и ее послания с современными «научными» теориями, и через это, как правило, оно сопровождается рационализацией самой Библии. Апологетическая реакция как будто и сама моментами признает разум верховным арбитром истины и легитимность его притязаний на абсолютное соответствие.
