Монах Меркурий - В горах Кавказа
Однажды, поздней ночью, он пришел к своей келье на первой поляне. Стал отмыкать замок и вдруг услышал глухое мяуканье. Звуки доносились от конца длинной поленницы. Освещая тропинку фонариком, пустынник пошел на звук и увидел, что возле дров злодей поставил медвежий капкан с явным намерением поймать пчеловода, когда он придет за дровами. Но вместо отшельника попался его кот. Пчеловод рычагом разжал пружины и вытащил из капкана еле живого кота, положил рядом с кельей и двинулся в обратный путь.
На рассвете, когда наконец, спрятал очередную свою ношу, он почувствовал вдруг крайнюю усталость. Надо было освежить силы. Зашел к отдельно живущим монахиням и пробыл там целый день. Поздно вечером отправился к приозерным монахиням. Когда пришел к ним, матушки стали рассказывать:
— Сегодня заходил к нам бандит-охотник, который преследует тебя, и спрашивал, бываешь ли ты у нас. Мы ответили: «Нет». Тогда разбойник сказал: «Я догадываюсь, что он ходит здесь в ночное время».
И монахини стали упрашивать брата:
— Не ходи по тропе над озером к селу, потому что этот бандит непременно пойдет тебе ночью навстречу. Если и пойдешь, то иди по низовью, без тропы, возле самого озера.
Но брат, еще чувствуя усталость, не послушался их совета и решил все-таки «на авось» пройти верхней тропой. Он всегда перед опасным путешествием зажигал и ставил на пне возле церковки большую свечу. Она горела в течение трех часов, пока он шел со своей ношей до места... Так же он сделал и в этот раз, поставив зажженную свечу на могильный крест возле келий матушек.
Пройдя примерно полкилометра, по какому-то предчувствию, пчеловод остановился и внимательно посмотрел вперед. В это время шедший навстречу бандит-охотник, будучи на расстоянии двадцати или тридцати метров, остановился, чиркнул спичкой и зажег папиросу. Брат, увидев его физиономию, освещенную спичкой, повернулся и быстрыми, бесшумными шагами устремился обратно. Дошедши до развилки, свернул вниз, к озеру, и уже по бездорожью продолжил путь в нужном направлении.
ГЛАВА 34
В последнее время наглость ленивца перешла все границы. Как-то он сказал больному брату:
— Приди-ка ко мне да сделай в моей келье генеральную уборочку.
Тот беспрекословно пошел на первую поляну, вымыл в его келье пол, протер стекла в окошке, постирал половичок и возвратился к себе на вторую поляну. Через две недели ленивец повторил просьбу:
— Надо бы уборочку там у меня сделать.
Брат снова пришел к нему и навел порядок. Недели через две — та же просьба. Больной брат, ничуть не возмущаясь этой наглостью, вновь пошел на первую поляну. Постепенно это как бы стало его обязанностью.
В середине января выпало сантиметров пятнадцать снега. Пчеловод спешил с переноской меда. Осталась последняя ходка. Идя ночью по берегам речки, около поворота на вторую поляну, он заметил на снегу странные следы. Осветил их фонариком и поразился: на берегу были отпечатки босых ног в том и другом направлении. На второй поляне утром он встретил больного брата и сказал:
— Я видел на берегу речки великое чудо!
— Какое? — спросил тот.
— На снегу — отпечатки босых ног!
— Да это я там ходил, — равнодушно заметил больной.
— Ты?! — изумленно воскликнул пчеловод.
— Да.
— Но что за нужда заставила тебя решиться на это?
— Да вот, брат сказал мне: «Испеки одну или две булки хлеба и принеси мне». Я испек, а пойти к нему было не в чем: не осталось ни одной пары сапог, потому что братья ушли в них на берег озера, а когда должны были возвратиться — неизвестно... Я натер ноги керосином и так вот пошел. Когда пришел в его келью, он взял хлеб, посмотрел на него и сказал: «О, хлеб испекся неудачно, унеси обратно, такой мне не нужен». Я повернулся и пошел обратно. Идти по земле было терпимо, но когда заходил в речку, переходя с берега на берег, голову почему-то сжимало до боли как тисками...
Какой ужас! Монах-подвижник, облеченный в грубую власяницу и черные монашеские одежды, одежды пожизненного траура, пустынник, день и ночь безленностно вымаливающий у Бога прощение своих грехов, смог без зазрения совести отправить больного брата в обратный путь босым, не предложив ему, хотя бы на время, свои резиновые сапоги! А ведь больному — этому истинному послушнику, доброму воину Христову, предстояло вновь пройти по снегу три с половиной километра и семь раз перейти речку!..
— Да не ходи ты больше, не ходи к нему — к этому заблудшему наглецу! — с возмущением воскликнул пчеловод.
— Нет, — ответил больной, — меня старцы так не учили.
— А как же они учили?
— Мне заповедали: «Если придет к тебе брат и попросит помочь ему, отложи свое дело, какое бы оно ни было, и пойди помоги брату, и служи ему, как самому Христу». Вот так я и стараюсь поступать...
ГЛАВА 35
Ленивец и послушник, из новопришедших братьев, были «одного духа» и неразлучны: где один, там и другой. Когда присылалось что-либо из города благодетельными христианками для больного брата или других братьев, они, опережая всех, приходили в приозерные кельи, забирали все лучшее и поспешно уносили к себе. Как выяснилось вскоре, эти «великие подвижники» прятали сумки с продуктами в укромном месте, на которое случайно натолкнулся брат, живущий в дупле, и рассказал об этом обитателям второй поляны.
Однажды, в день полиелейного праздника, братья собрались в своей церкви для богослужения, а после службы уселись возле старца Исаакия, прося его рассказать что-нибудь на пользу души. И он стал рассказывать:
— Много лет назад, в годы моей молодости, я жил в Драндском монастыре. Но вот пришла година испытаний. Обитель закрыли. Нескольких монахов, в том числе и меня, арестовали и посадили в тюрьму. Впоследствии, когда из Москвы пришел приговор спецсовещания тройки ОГПУ, нас этапировали на золотые прииски далекой Колымы...
Работая на золотоносном полигоне, мы перевыполняли дневные нормы по намывке золота. За это нам ежемесячно выплачивали так называемое премвознаграждение, разумеется в мизерной сумме. И вот эти ничтожные рубли у нас той же ночью, а то и днем наполовину отнимали воры-рецидивисты. Однажды, собрав обычную дань, они накупили за пределами зоны кто что смог: один принес колбасы, второй тайно пронес через вахту литровую бутылку спирта, третий — рыбные консервы, четвертый — сливочное масло. Все это они приносили в барак и складывали на столе. Один из них сумел достать килограмма три яблок. Он принес их в большом кульке и тоже положил на стол. Потом достал из кулька одно яблоко и только надкусил, как вдруг стоявший рядом товарищ ударил его наотмашь по скуле, да так сильно, что яблоко вылетело изо рта и покатилось по полу.
Наступило минутное молчание. Все с недоумением смотрели на происходящую сцену. Ни с того ни с сего во время дружеской беседы один рецидивист нанес удар другому. Они стояли друг против друга, как враги. Потерпевшего звали Иваном, а того, кто ударил, — Николаем. После короткой паузы ударивший спросил:
— До тебя дошло или не дошло? Может быть, тебе еще раз подвесить?
— Не пойму, Коля, за что ты меня ударил? — вкрадчиво, но с угрозой ответил Иван.
— Ты, — ответил Николай, — гад! Соберутся все братья-воры. Сядем за стол всей нашей воровской семьей, выпьем, закусим, повеселимся. А ты что творишь, негодяй?!
Стоявший недалеко от стола уже состарившийся вор-рецидивист, по кличке «Паша-зверь», указал рукой в сторону Ивана и бросил:
— Это не вор, а хулиган!
Иван, изменившись в лице, уже смиренным тоном сказал:
— Прости, Коля, я это сделал спроста, не подумав.
— Так вот знай впредь, — ответил тот, — среди нас такого не заведено!
Однако сам Николай ничего не принес на общий стол. Когда собралась вся шайка — девять человек, они принесли с кухни ведро супа и огромную миску. Поставили все это на стол и разместились вокруг на скамейках. Николай вынул из кармана маленький стаканчик, распечатал бутылку спирта и стал этим стаканчиком разливать спирт по кружечкам, стоявшим на столе перед каждым членом их общины. Сначала налил по стаканчику. Глянул на бутылку, там осталось чуть больше одной трети. Тогда добавил еще по полстаканчика. В бутылке еще что-то оставалось. Вылил остаток в стаканчик и по капельке всем поровну разлил по кружечкам. Выпив спирт, они стали есть ложками суп из огромной миски — благочестиво, ничуть не опережая один другого. И поровну делили все, что лежало на столе, как родные братья одной семьи.
Какое же все-таки это глубокое понятие — «братство»! Вспоминая этот случай, я и поныне удивляюсь благочинию, которое увидел среди этих презираемых, отверженных миром людей. Им не была чужда и своеобразная справедливость. Хотя, казалось бы, ее совсем нельзя было ожидать от воров-рецидивистов...
