Алексей Лебедев - Церковно-исторические повествования
______________________
* Такие церковные бани встречались в Древней Руси. См. "Историю Русской Церкви" проф. Е.Е. Голубинского. Первая половина I тома. С. 566 (здесь же указаны источники, по которым можно познакомиться с вопросом о церковных банях во времена церковной древности). ** Патриарха Константинопольского Арсения (XIII в.) обвиняли в том, что он позволял Иконийскому султану мыться в церковной бане наряду с христианами. В ответ на это обвинение Арсений сообщает некоторые сведения о церковной бане. См.: Пахимер. Церков. история. С. 235-236. Русск. перевод.
______________________
В одном обвинительном пункте говорилось, что Златоуст, "выходя из дома в церковь, - не молился". Как можно допустить относительно такого лица, как Златоуст, чтобы он, так прекрасно понимавший значение молитвы, не творил молитвы при таких случаях, где душа сама невольно напрашивается совершать это дело (Неандер)? Конечно, такое явление представляется совершенно непонятным. Но можно допускать, что Златоуст, при указанных случаях, не обнаруживал молитвенного расположения духа в каких-нибудь внешних, бросающихся в глаза формах, - не падал на землю, не воздевал рук к небесам, а довольствовался хотя и живой, но умственной молитвой: это так естественно в смиренном подвижнике! Но на долю Златоуста вообще выпало несчастье: его не понимали в столице или делали вид, что не понимают его.
Вторую группу обвинений на Златоуста составляют такие, которые должны были указывать, что он нарушал церковные каноны и правила церковного благочиния. Число обвинений подобного рода очень значительно по количеству.
Прежде всего, его упрекали за непозволительную будто бы снисходительность к язычникам. Один из обвинителей жаловался на Златоуста: "Некоторых язычников, великих врагов христианства, он принимал, давал им прибежище в церкви и защищал". Очевидно, здесь ставится в преступление Златоусту его великая христианская гуманность, ради которой он не препятствовал и язычникам пользоваться известным "правом убежища" в христианском храме. Но в этом случае он поступал так, как поступать учил публично в своих проповедях. Златоуст всегда внушал своим пасомым, что ни порицания, ни гнев не должны иметь место в отношении христиан к язычникам. Напр., он говорил: "Без особенного побуждения не называй язычника нечестивым. Если он спросит тебя, как ты судишь о его религии, то скажи, что она нечестива; но если тебя не спрашивают о ней и не заставляют говорить о ней, то ты не должен обнаруживать вражды. Если кто (из язычников) будет спрашивать тебя о нашей религии, то скажи, что относится к делу, а затем замолчи. Если мы (христиане) спорим с язычниками (о религии), то мы должны стараться о том, чтобы привести их к молчанию, но делать это без гнева, без жестокости. Если мы делаем это с кротостью, то возбуждаем в язычнике истинное доверие. Где гнев, там не присутствует Святой Дух". Очевидно, Златоуст, оказывая защиту несчастным из язычников, лишь прилагал к делу те начала, какие он раскрывал на словах, и если слова его вполне справедливы, то и деятельность, основанная на справедливых словах, не может ничего заслуживать, кроме похвалы.
Один челобитчик говорил, что "он (Златоуст) вторгался в посторонние церковные области и поставлял там епископов". Здесь имеется в виду, главным образом, деятельность Златоуста в Ефесской церковной области. Правда, что Златоуст поставил в Ефес епископом собственного диакона Ираклида и отрешил шестерых епископов той же церковной области за симонию. Но в этом случае он действовал не произвольно, но по желанию и требованию самой Ефесской церкви. Нужно сказать, что власть архипастыря Константинопольского после II Вселенского собора, чем дальше, тем больше возрастала, хотя права этого архиепископа над соседними округами были канонически определены лишь на Халкидонском соборе. Если бы Златоуст, поступая так, как он поступал в данном случае, производил что-либо противозаконное и нетерпимое, то его примеру не стали бы следовать ближайшие его преемники. Но история показывает обратное. Даже св. Прокл Константинопольский действовал точь-в-точь так же, как и Златоуст.
Златоусту ставили в вину несколько случаев неправильности действий - в качестве архипастыря - в собственной епархии или Церкви. Но все эти случаи или выдумка, или извращение действительных фактов.
Ему ставили в вину, как противозаконное действие, отдачу в руки светской власти двух священников (Порфирия и Верения) для наказания их ссылкой. Но подобный образ действий решительно не входил в правила Златоуста; весьма возможно, что эти священники были виноваты в каких-нибудь важных преступлениях, навлекавших на них кару гражданских законов (Тьери). Обвинитель архидиакон Иоанн выставляет Златоуста нарушителем церковных законов, так как архиепископ его, Иоанна, "отставил от должности только за то, что он прибил своего раба, мальчика Евлавия". На это нужно сказать, что Иоанн, если бы он был действительно достойным человеком, не стал бы указывать на этот случай из своей жизни - в своей жалобной грамоте. Разве не позорно то, что столичный архидиакон прибегает к кулачной расправе в своей домашней жизни? Если Златоуст лишил его должности, то в этом случае он действовал не как попиратель законов, а как защитник угнетаемых. Быть может, нужен был поучительный пример для прочих клириков. А главное, - непонятно, на что жалуется архидиакон: он был только временно лишен должности Златоустом, а потом снова принят в клир. Если одних клириков, по словам обвинителей, Златоуст незаконно отставлял от должности, то других, по свидетельству тех же обвинителей, он противозаконно возводил в церковные степени. В особенности обвинители упирали на то, что он поставил в священники некоего Серапиона. Обвинители говорили: "Серапиона он сделал священником в то время, когда этот человек находился под судом и не был еще оправдан". Серапион - это был один из самых преданных учеников Златоуста: он пользовался большим доверием у Константинопольского архипастыря. Понятно, почему обвинение выбрало целью именно Серапиона. Хотели указать факт лицеприятия в иерархической деятельности Златоуста. Напрасно. Никогда этот архипастырь не позволил бы себе приблизить к себе лицо, в чем-нибудь подозрительное. Златоуст знал, что у него немало врагов; уже по этому одному он не мог посвятить Серапиона в священники, если бы последний не удовлетворял всем каноническим требованиям.
Великое множество обвинений сплели клеветники относительно богослужебной практики Златоуста, включая сюда совершение им важнейших таинств и его проповедническую деятельность.
Наиболее невинным между этими обвинениями представляется следующее: "Он раздевался и одевался на епископском троне" (кафедре). Смысл обвинения трудно уловить. Полагают, что обвинители указывали на то, что "архиепископ, нося обыкновенную, общепринятую одежду, надевал духовную одежду лишь тогда, когда совершал богослужение" (Неандер); но правильно ли такое предположение, трудно сказать. Не вернее ли будет утверждать, что Златоуст надевал священное облачение не в диаконнике, как, вероятно, делали иные епископы, а на архиерейском троне, т.е. так называемом теперь "горнем месте". Но как бы мы ни стали понимать приведенные слова, все же ясно видно, что обвинители что-то случайное старались выставить делом существенным и важным.
Гораздо важнее обвинения в отступлениях, допускаемых будто бы Златоустом при совершении таинства священства. В этом отношении свидетели неутомимы и блещут разнообразием своих показаний. Свидетели или, точнее, лжесвидетели говорили: Златоуст "посвящал в священники и диаконы без алтаря (т.е. стоя вне алтаря). Посвящал по четыре епископа одновременно. Он совершал богослужение без участия прочего духовенства, и без согласия клира позволял себе посвящать в церковные должности; он многих посвящал без свидетелей" (тайно, в отсутствие народа) и проч. Разобраться во всех этих обвинениях нет возможности. Один исследователь жизни и деятельности Златоуста (Тильмон), передав сущность сейчас указанных нами обвинений, замечает: "Отсюда узнаем не то, что было на самом деле, а что-то такое, о чем безошибочно судить не представляется возможным". Разъяснить суть дела мог бы лишь сам Златоуст, т.е. раскрыть, где здесь прямая клевета и где извращение какого-либо действительного факта; но он молчит, да это и понятно: на многие обвинения он и сам мог бы отвечать только простым отрицанием, что того-то или того-то совсем не случалось в его практике.
Но Златоуст с большой силой и энергией защищается против одного обвинения, которое, судя по многим основаниям, тоже было предъявлено на соборе и которое ставило ему в упрек оскорбление святейшего таинства Причащения. Говорили, что будто "он допускал к Причастию некоторых людей после принятия ими пищи". В ответ на это обвинение святитель с жаром говорит: "Если я это сделал, то пусть изгладится мое имя из книги епископов и пусть оно не пишется в книге православных. Если я сделал что-нибудь такое, то пусть изгонит меня Христос из Своего царства. Впрочем, если уж они говорили это против меня и обвиняют меня за это, то пусть осудят и Павла, который после вечери крестил целый дом (Деян. 16, 33); пусть осудят и самого Господа, Который после вечери преподал Причащение апостолам" (Письмо к епископу Кириаку). Еще другое обвинение возводилось на Златоуста относительно того же таинства Евхаристии. Обвинитель на соборе заявил: "Он на архиерейском троне ест мучную лепешечку (παστίλον= pastillum)". Это "единственно верное обвинение против Златоуста" (Гефеле). Здесь в неясных словах выражено нечто общеизвестное и доныне сохраняемое в церковной практике. Речь идет об одном обыкновении, введенном Златоустом в церковную практику. Он завел - тотчас по Причащении - принимать то, что у нас в просторечии называется "теплотой". Сам он делал и другим приказывал по вкушении Евхаристии - съедать маленький хлебец (теперь: просфора) и выпивать немного воды, чтобы ни единой капли от Евхаристии не осталось во рту и не было по неосторожности низвержено на пол со слюной. Вот преступление Златоуста, о котором докладывал собору один из обвинителей.
