Владимир Легойда - Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики
Если обратиться к истории православной мысли (да и христианской мысли вообще), то однозначного, догматически оформленного ответа на эти вопросы мы не получим. Более того, поскольку данная проблема находится «вне компетенции» догматического богословия (под догматами в Православии понимаются богооткровенные истины, «преподаваемые людям Церковью как непререкаемые и неизменные правила спасительной веры (курсив мой. – В.Л.)»88), то говорить о единственно верном разрешении данной проблемы вообще не приходится. По замечанию одного православного богослова, «вопрос о войне, об отношении к ней служителей Церкви принадлежит к числу наиболее трудных и спорных вопросов нашего богословия»89. Можно говорить, что окончательно этот вопрос неразрешим в силу непреодолимой антиномии, находящейся в центре проблемы «христианство и война»; проблемы, которая, в свою очередь, есть лишь частный случай более общего вопроса: христианство и культура90.
И все же, если пытаться вычленить некое христианское отношение к обозначенной проблеме, если говорить пусть не о догматически закрепленной, но о традиционной (т. е. выработанной практикой христианской культуры) оценке войны в христианстве, то оценка эта будет весьма далека от этики непротивления злу насилием. Последняя характеризует прежде всего религиозно-нравственные искания Льва Толстого (как известно, отлученного от Церкви)91 и его последователей, а также Махатмы Ганди. В христианском же мире подобная позиция присуща лишь некоторым протестантским деноминациям (в частности, баптистам), членам которых запрещено брать в руки оружие, что заставляет их отказываться от службы в армии. В целом же идея непротивления злу насилием не присуща ни собственно христианскому, ни конкретно православному миропониманию.
В православном мире данный вопрос традиционно рассматривался в контексте более общей проблемы существования зла и способов сопротивления злу. Поскольку с христианской точки зрения корень всех зол находится в падшей (т. е. поврежденной грехопадением, сделавшейся противоестественной) природе человека, то любые внешние проявления этой природы: злоба, агрессия между людьми и между народами, есть следствие внутреннего несовершенства, духовного повреждения человека. Со времен братоубийцы Каина война – неотъемлемая часть существования падшего человека. Поэтому основная цель христианства – спасение и обновление личности – предполагает борьбу с причиной всех зол (испорченной природой человека), а не со следствием (внешней агрессией) и достигается путем внутренней духовной борьбы человека со своим «я», путем изменения этого «я». В Новом Завете апостол Павел так определяет основное направление борьбы христианина: Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Еф. 6,12).
Это не значит, что Православие «витает в облаках» и обходит реально существующие проблемы. Однако православное видение, в отличие от либеральной теории, рисующей картины прекращения войн и достижения любой ценой мира во всем мире, исходит из того, что устранять нужно не следствие греховности, а ее причину. По справедливому замечанию современного православного богослова профессора А.И. Осипова, новозаветное понятие «мир» (в греческом оригинале «ирини»), осмысляемое в православном контексте, означает с-мир-ение, т. е. внутренний, духовный покой, которого достигает человек, победивший свои страсти, свой эгоизм. По словам Осипова, это понятие шире использовавшегося в Ветхом Завете древнееврейского слова «шалом» и означавшего мир как отсутствие войны. При этом первое не отрицает второго, просто первое понятие шире – «ирини» включает в себя «шалом»92. В современном же дискурсе мы все чаще слышим слова о необходимости выживания человечества, но очень редко о том, какое человечество будет жить. Христианский взгляд, разумеется, не против выживания человечества, однако, если говорить лишь о физическом выживании, то перспектива мирного сосуществования остается не более чем красивой утопией, так как причина коренится внутри человека93.
И если для Льва Толстого или Махатмы Ганди неучастие в войне является императивным требованием94, то с христианской точки зрения участие или неучастие в войне не имеет сотерио-логического (спасительного) смысла. Война не является неким абсолютным злом, неучастие в котором способно обеспечить человеку спасение, а участие – непременно обречь на погибель, или наоборот.
Следовательно, в Православии возможны различные интерпретации в вопросах войны и мира, равно как и во многих других, не менее важных вопросах, которые не входят в круг проблем собственно догматического богословия. То же самое можно сказать о вопросах государственного устройства.
Кстати сказать, многие сторонники видения Иисуса Христа пацифистом приводят в пример Его слова о том, что необходимо отдавать Божие Богу, а кесарю – кесарево, и пытаются с помощью этих слов представить основателя христианства этаким первым анархистом, противником государства, а следовательно, и военной службы как элемента государственной машины. Так, к примеру, считал тот же Лев Толстой, для которого этика ненасилия не только исключала возможность участия в военных действиях, но делала невозможной и службу во многих государственных учреждениях, в частности таких, как суды.
Однако, как представляется, подобная трактовка весьма поверхностна и тенденциозна. В приведенных словах Христа подчеркивается различие природы государства (царства кесаря) и Церкви (царства Бога). Там совсем нет противопоставления этих двух феноменов. Слова Христа отнюдь не означают, что Православию присуще марксистско-ленинское отношение к государству как к «особой машине насилия», которой следует сторониться. Напротив, государственная власть в христианстве всегда рассматривается как власть богоданная, поэтому в евангельской истории (см.: Мф. 17,24–27; Ин. 19,11), а также в апостольских посланиях (см.: Тит 3,1; 1 Пет. 2, 13; 1 Тим. 2, 1–2; Рим. 13, 1–2) подчеркивается почтительное отношение к властям. А в Послании к Римлянам апостол Павел прямо предупреждает: Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч (Рим. 13,4).
Иоанн Креститель, которого церковная традиция именует Предтечей (т. е. предшественником) Христа, на вопрос пришедших к нему воинов: «А нам что делать?» – отвечал: Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованием (Лк. 3,14). Как видим, Иоанн не предложил воинам сложить оружие и перестать выполнять свой воинский долг95.
Это, конечно, не значит, что война в христианстве рассматривается как некое благо. Отнюдь нет. Война есть зло, и любое убийство также есть зло. Однако уже позиция раннехристианской Церкви далека от того, чтобы приравнивать убийство по злому умыслу к убийству на войне. Здесь, как и в любом другом случае, степень тяжести греха определяется прежде всего мотивами.
История ранней Церкви знает многих христиан, остававшихся воинами даже после принятия крещения. Многие из них были военачальниками и считали войну нравственно оправданной. В одном из своих посланий святой Афанасий Великий (IV век) писал: «Убивать не позволено, но истреблять неприятеля на войне и законно, и достойно похвалы; почему отличившиеся во бранях удостаиваются великих почестей, и им воздвигаются памятники, возвещающие об их заслугах»96. Интересно отметить, что каноничность (т. е. нормативность) данного послания была подтверждена V и VI Вселенскими Соборами, обладающими в Православии высшим догматическим и каноническим авторитетом. Естественно, речь идет не о войне вообще, а о справедливой войне, то есть такой, на которой приходится силой противостоять нападающему на родную землю врагу.
Но даже такое, казалось бы, вполне однозначное определение не явилось окончательным разрешением проблемы. Кроме того, подобная оценка отнюдь не означала прямого церковного благословения или церковного освящения убийства неприятеля на войне. В том же IV веке авторитетнейший христианский святой Василий Великий в 13-м правиле, считающемся каноничным, установил: «Убиение на брани отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрия и благочестия. Но, может быть, добро было бы советовать, чтобы они, как имеющие нечистые руки (курсив мой. – В.Л.), три года удерживались от приобщения Святых Тайн»97. Иными словами, солдаты, участвовавшие в военных действиях и убивавшие, в течение трех лет не могли причащаться в церкви, что для христианина означало и означает самое тяжелое наказание. Для сравнения, согласно 56-му правилу того же свт. Василия Великого, совершивший вольное убийство (т. е. по злому умыслу) отлучается от причастия на двадцать лет, а совершивший невольное (т. е. непреднамеренное) убийство – на десять98.
