Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 6)
Как выполнил Стоглавый Собор свое призвание? Достаточны ли были его постановления для цели, для которой они даны? Призвание этого Собора состояло в том, чтобы указать надлежащие меры к искоренению зла, существовавшего тогда в Русской Церкви и обществе. И Стоглавый Собор действительно указал такие меры, указал с подробностию, как исправить в разных частях общественное богослужение, как упорядочить церковное управление, как содействовать улучшению нравов в духовенстве, в монашестве, в народе и пр. и пр. Но "эти меры, говорят, были старые; ими Собор хотел поворотить Русскую Церковь назад, тогда как жизнь рвалась вперед, требовала обновления". Старыми можно назвать меры, указанные Стоглавым Собором, разве в том смысле, что они были заимствованы большею частию из древних постановлений Церкви, из правил святых апостолов, святых Соборов, Вселенских и Поместных, и святых отцов. Но эти-то, а не другие меры и требовались для искоренения зла, у нас существовавшего, которое именно и состояло в нарушении означенных древних постановлений и правил, в забвении их, в пренебрежении ими; эти-то меры, испытанные веками, и могли обновить Русскую Церковь, освободив ее от тех недостатков и беспорядков, какие в ней существовали, и могли подвинуть ее вперед из худшего состояния в лучшее и совершеннейшее. А оторвать Русскую Церковь от ее древних основ, дать ей узаконения, не заимствованные из древних канонов и несогласные с ними, значило бы не обновить ее или подвинуть вперед, а изменить само ее устройство, лишить ее характера Церкви православной, внести в нее семена внутреннего расстройства и разложения. Многоразличные виды зла, у нас существовавшего, зависели преимущественно от невежества, от недостатка просвещения. И Стоглавый Собор узаконил заведение училищ и распространение просвещения как в духовенстве, так и в народе, хотя понимал просвещение по своему времени, - этой меры, конечно, уже никто не назовет старою или устарелою. Впрочем, в числе постановлений Стоглавого Собора были и собственно новые, т. е. не заимствованные прямо из древних канонов, хотя и согласные с ними, а вызванные обстоятельствами Русской Церкви и приспособленные к ним: таковы многие постановления об исправлении богослужебных книг, о поповских старостах, о благочинии монастырей, о церковных имуществах, о церковных и епископских сборах, постановления относительно народных нравов и пр. Мы не можем также согласиться с мыслию, будто Стоглавый Собор указал меры против зла чисто внешние и потому бессильные. Внешние меры Собор указал или, точнее, допустил только в тех сравнительно немногих своих постановлениях, исполнение которых, судя по свойству их предметов, он предоставил "благочестивому царю и его царской заповеди и грозе". А во всех прочих постановлениях Стоглава, предоставленных церковной власти, указаны меры вовсе не внешние: почти во всех этих постановлениях Собор обращается с своими увещаниями то к духовенству, то к народу, заповедует пастырям, чтобы они учили православных христиан, или убеждает последних, чтобы они слушались своих пастырей, и если иногда угрожает наказаниями, то собственно церковными епитимиями. Других мер, более духовных, Церковь не имеет. Нельзя сказать, чтобы и зло не уменьшалось от мер Стоглавого Собора; напротив, оно уменьшалось и даже искоренялось там, где принимали эти меры и пользовались ими. А если где не уменьшалось, то не по бессилию самих мер, а потому, что не хотели ими воспользоваться, - такова участь и совершеннейших узаконений. Лучше нас могли видеть действительность этих мер и ценить достоинство постановлений Стоглавого Собора ближайшие потомки. Не говорим о современниках: пока живы были митрополит Макарий и царь Иоанн, до тех пор постановления Стоглава могли распространяться и поддерживаться силою власти, хотя и тогда были случаи, когда, например, иноки Юрьевского новгородского монастыря сами просили царя и его сподвижников в деле Стоглавого Собора, чтобы у них учрежден был архиепископский суд "по новому соборному уложению". Но вот не стало царя и его сподвижников в деле Стоглавого Собора, а постановления Собора не теряли своего значения и оставались в силе. Списки Стоглава умножались и распространялись. Некоторые постановления Стоглава, например о поповских старостах, издавались вновь в царствования Феодора Иоанновича (1594) и Бориса Годунова (1604). Патриархи Филарет Никитич, Иоасаф, Иосиф руководствовались Стоглавом, помещали обширные извлечения из него в своих указах, вносили постановления его в печатавшиеся тогда богослужебные книги. Такие же извлечения из Стоглава и указания на него встречаем и в царских указах и грамотах 1646, 1651 и 1667 гг. Даже после Великого Московского Собора (1667), осудившего Стоглав за известные статьи, патриарх Адриан в 1700 г. на запрос бояр, занимавшихся составлением нового "уложения", отвечал, что он руководствуется в своем церковном суде и управлении после Кормчей книгою Стоглавом и указал именно на 53-64, 66 и 68 главы этой книги. Таким образом, целые полтораста лет постановления Собора Стоглавого были действующими в России и, следовательно, признавались не только годными, но и полезными. К сожалению, в то же время и известные ошибки Стоглавого Собора, хотя ненамеренные, но огражденные им анафемою, более и более распространялись и утверждались в народе, были внесены в богослужебные книги и сделались главными началами для русского раскола, доселе терзающего отечественную Церковь.
Как ни многочисленны были предметы, о которых рассуждал и сделал свои постановления Стоглавый Собор, но догматов веры православной он почти не касался. Зато едва протекло около двух лет после Стоглавого Собора, как открылась потребность в новом Соборе, который должен был рассуждать преимущественно об истинах христианской веры или, точнее, защищать их против новых проповедников старой уже у нас ереси жидовствующих. Мы знаем, что эта ересь чрез несколько времени после происхождения своего явилась в двояком виде: одни из ее последователей, люди простые и необразованные, отвергаясь веры христанской, предпочитали ей иудейскую, принимали жидовство и иногда даже обрезывались; а другие, люди образованные, книжные, не принимали самого жидовства, но только усвояли себе воззрения жидовствующих на христианскую веру и потому отвергали все собственно христианские догматы и установления и делались религиозными вольнодумцами. Знаем также, что даже после окончательного осуждения этой ереси в 1504 г. следы ее и сочувствие ей замечались еще в странах заволжских между иноками вологодскими и белозерскими и что ее продолжали тайно держаться многие в Москве, особенно между вельможами, против вольнодумства которых находил нужным ратовать митрополит Даниил. Когда не стало князя-старца Вассиана (осужденного в 1531 г.), главного покровителя ереси жидовствующих, или новгородских еретиков, она, по-видимому, исчезла в России. Но теперь, лет через двадцать, под влиянием отчасти нового брожения умов, проникавшего к нам с Запада, она обнаружилась вновь в обоих своих видах. В качестве вольнодумства, простиравшегося до отвержения всех догматов и установлений христианских, ее проповедовал некто Матфей Семенов Башкин, живший в Москве, человек книжный и, вероятно, если не знатный, то богатый или достаточный, потому что имел у себя слуг и рабов. В качестве не только отвержения христианства, но и приверженности к иудейству, или Моисееву закону, проповедовал эту ересь некто Феодосий Косой, бывший слуга одного из московских бояр, обокравший его, бежавший на Белоозеро и там принявший монашество. Но обратимся к подробностям.
В Великий пост 1553 г. к священнику придворного Благовещенского собора в Москве Симеону пришел Матфей Семенов Башкин и умолял принять его на исповедь, а на исповеди говорил: "Ваше дело великое; больше сея любве никтоже имать, как написано, да кто душу свою положит за друга своя, а вы полагаете за нас души свои, и бдите о душах наших". После того Башкин приезжал к Симеону на подворье да читал Беседы евангельские и, между прочим, говорил: "Ради Бога пользуй меня духовно, надобно не только читать написанное в Беседах тех, а и совершать на деле. А все начало от вас: прежде вам, священникам, следует показать начало собою и нас научить, да тут же в Евангелии и написано: Научитесь от Мене, яко кроток есмъ и смирен сердцем. А кому нужно быть кротким и смиренным? То все на вас лежит, прежде вам должно творить да и нас учить". Чрез несколько времени Башкин прислал за Симеоном своего человека, и, когда Симеон приехал к Башкину, последний начал говорить: "В Апостоле написано, что весь закон заключается в словах: Возлюбиши искренняго своего, яко сам себе, а мы Христовых же рабов у себя держим. Христос называет всех братиею, а у нас на иных кабалы нарядные, на иных полные, а иные беглых держат. Я благодарю Бога моего, что было у меня кабал полных, все изодрал и держу у себя людей добровольно: кому хорошо у меня, тот живет, а кому нехорошо, идет себе куда хочет. А вам, отцам, надобно посещать нас почаще и наставлять, как самим нам жить и как людей у себя держать и не томить их". Все эти речи Башкина были, очевидно, очень хороши и не заключали в себе ничего предосудительного. Но, верно, он говорил многое и совсем в другом роде, потому что Симеон, когда наступил Петров пост, сказал товарищу своему по собору, известному священнику Сильвестру, любимцу царя Иоанна: "Пришел ко мне сын духовный необычен и великими клятвами умолил меня принять его на исповедь в Великий пост; многие предлагает мне вопросы недоуменные, требует от меня поучения, а в ином и сам меня учит, и я удивился тому и весьма усомнился". Сильвестр Отвечал: "Каков-то сын тот будет у тебя, а слава про него носится недобрая". Значит, про Башкина уже знали и толковали в обществе с невыгодной стороны и Сильвестр слышал о нем от других еще прежде. Царя не было тогда в Москве: он ездил для богомолья в Кириллов монастырь. И Башкин снова пригласил к себе Симеона и показал ему Апостол, который был извощен (закапан воском) во многих местах, до трети, предлагал вопросы, а сам толковал "не по существу и развратно". Когда Симеон молвил: "Я сам того не знаю, о чем ты спрашиваешь", Башкин отвечал: "Ты, пожалуй, спрашивай у Сильвестра; он тебе скажет, и ты пользуй мою душу; я знаю, что тебе самому некогда ведать того за суетою мирскою: ни днем, ни ночью покою не знаешь". Симеон передал о всем этом Сильвестру. Скоро возвратился в Москву царь (это было в июне, следовательно, еще до исхода Петрова поста), и Сильвестр вместе с Симеоном рассказали ему все про Башкина, а протопоп Андрей и Алексей Адашев засвидетельствовали, что и они тоже про Башкина слышали. Государь велел Симеону представить книгу Апостол, извещенную Башкиным. Башкин извощил ее всю, и Симеон принес ее к церкви, где и видел книгу царь и все слышали в ней и речь и мудрование Башкина. Но дело пришлось отложить, потому что царь, получив известие (6 июля) о предполагаемом набеге крымцев на Россию, поспешил в Коломну. Впрочем, отъезжая, царь велел схватить Башкина, посадить его у себя в подклеть и поручил его двум иосифовским старцам, Герасиму Ленкову да Филофею Полеву. Башкин не сознавался в ереси и исповедовал себя христианином, но скоро был постигнут гневом Божиим и начал, как свидетельствуют современники, бесноваться и, извесив свой язык, долгое время кричал разными голосами и говорил "непотребная и нестройная". Потом он пришел в разум и слышал будто бы голос: "Ныне ты исповедуешь меня Богородицею, а врагов моих, своих единомышленников, таишь". Устрашенный этим голосом, Башкин начал каяться пред своим отцом духовным. Известили митрополита, и по его приказанию Башкин "своею рукою исписа и свое еретичество и свои единомысленники - о всем подлинно". Он указал как на своих советников на Григория и Ивана Борисовых и на других и сознался, что принял свое злое учение от аптекаря Матфея, родом литвина, да от Андрея Хотеева - латынников и что заволжские старцы не только "не хулили его злобы", но еще "утверждали его в том". Значит, это лжеучение хотя возникло собственно в Башкине под влиянием западного вольномыслия чрез названных латынников, но развивалось и укреплялось под влиянием вольномыслия домашнего, уже существовавшего в России между заволжскими старцами. Сущность же еретичества Башкина и его единомысленников, по его показанию, состояла в том, что они а) хулили Господа Иисуса Христа, исповедуя Его неравным Богу Отцу; б) Святое Тело Его и Кровь в таинстве Евхаристии считали простым хлебом и вином; в) Церковию называли только собрание верных, а церкви, или храмы вещественные, признавали за ничто; г) отвергали вообще святые иконы и называли их идолами; д) отвергали таинство покаяния и говорили: "Как перестанет человек грешить, хотя бы и не покаялся пред священником, ему нет более греха"; е) предания и жития святых отцов называли баснословием; ж) Вселенские Соборы укоряли в гордости, говоря: "Все писали они для себя, чтоб им владеть всем - и царским и святительским"; з) короче сказать, все Божественное Писание называли баснословием, а Евангелие и Апостол излагали неистинно. Легко заметить, как сходно это новое лжеучение с бывшим лжеучением жидовствующих. Государь, когда возвратился в Москву (18 августа) и узнал, в чем состояла ересь Башкина, то "содрогнулся душою" и велел схватить единомысленников его и созвать на них Собор. Оказалось, что этих единомысленников единомыслеников, а отнюдь не учеников Башкина - было весьма много, особенно между заволжскими старцами-пустынниками. Тогда, пишет один из современников, "митрополит Русский за повелением царевым повелел оных ругателей везде имати, хотяще истязати их о расколех их, имиж Церковь возмущали, и где елико аще обретено их, везде имано и провожено до места главнаго Московскаго, паче же от пустынь завольских, бо и там прозябоша оная ругания". Достойно замечания, что царь посылал тогда звать в Москву и Максима Грека из Сергиевой лавры, но Максим, подумав, что его считают с Башкиным, оскорбился и не поехал. После этого царь отправил к Максиму грамоту, в которой, изложив сущность новоявившейся ереси, просил его, по крайней мере, показать свое "писание на нынешнее злодейство" и объяснял, что вовсе не считает его, верного, с неверными, а приглашал в Москву только затем, да покажется и он поборником православия против еретиков. В Москве размещали единомысленников Башкина по монастырям и подворьям и несколько раз допрашивали на очных ставках с ним еще до открытия Собора.
