Александр Борисов - Побелевшие нивы
Для религиозного взгляда на мир (как, впрочем, нередко и для нерелигиозного) свойственно так называемое мифологическое объяснение наблюдаемого, то есть построение некой мифологической модели. Сразу оговоримся, что слово «миф» употребляется здесь не в уничижительном, а в научном смысле. Миф — это не ложь и не выдумка, а, по удачному определению Дж. Маккензи, «философия древних», за которой стоит определенная идея. Именно эта идея является главным в мифе. Что же касается ею, внешней оболочки — рассказа, — то это лишь чаще всего доступное и достаточно занимательное средство передачи содержащейся в мифе религиозной идеи. Миф в этом смысле дает человеку ответы на вопросы, которые выходят за рамки непосредственного опыта и того уровня знаний, на котором человек находится. Тем самым миф создает некую структуру окружающего мира, так или иначе объясняет его, придает человеку больше уверенности в себе и своих действиях. Отсюда колоссальная психологическая значимость мифа — человеку есть на что опереться. Создается некая умозрительная система координат. С нею человек может соотносить те жизненные вопросы и проблемы, с какими ему приходится сталкиваться.
Однако подобно тому, как на смену старым научным моделям приходят новые, более соответствующие накопленному опыту, так и мифологическое построение рано или поздно сталкивается с растущими знаниями, вступая с ними в противоречие. При этом, поскольку новое знание не может быть отброшено, должен быть оставлен старый миф. Это нередко приводит к серьезным кризисам в религиозном сознании людей, возникающим из необходимости увязать религиозные взгляды, содержащие привычные мифы, с очевидными фактами науки.
Приведем простой пример. Конец XIX — начало XX в. для многих верующих людей было временем кризиса, вызванного явным несовпадением библейского рассказа о сотворении мира за 6 дней и человека из «праха земного» с данными геологии, палеонтологии и антропологии. Вместо б дней — 2 миллиарда лет «физической, химической и биологической эволюции, а вместо «праха земного» — явное родство человека со всеми животными вообще и человекообразными обезьянами в особенности. Какие только не предлагались хитроумные способы для того, чтобы отстоять буквальное значение первых двух глав Библии. Нечто подобное было во времена Галилея и Коперника, когда признать, что земля — шар и что в центре Вселенной (как ее представляли тогда) находимся не мы, а солнце, для очень многих равносильно вероотступничеству.
Даже такой радикально настроенный человек, как Лютер, считал, что полагать, будто бы не солнце движется вокруг земли, а наоборот — «глупо и нечестиво», поскольку в Книге Иисуса Навина было приказано остановиться именно солнцу, а не земле (Ис. Нав. 10, 12—13).
Сейчас, спустя почти сто лет, для большинства христиан стало совершенно очевидным и понятным, что Библия — не научный трактат и что невозможно представить, чтобы Бог открывал людям, жившим за 2000 лет до н. э. тонкости современной научной картины мира. Бог открывал людям великие истины на том языке, который был им понятен. И эти истины нисколько не потеряли свое значение для нас, хотя мы и располагаем бесчисленными данными многих наук, проливающих свет на эволюцию Вселенной и нашей Земли. Эти истины состоят в том, что Бог — единственный Творец мира, что Он сотворил мир из ничего, что мир создан для человека и что человек, будучи по своему телу связан с этим миром, несет в себе Божию искру, выделяющую его из всей Вселенной как совершенно уникальное творение Божие — Его образ и подобие.
Таким образом, рассказ о сотворении мира и человека не утратил для нас ни своей значимости, ни своего обаяния. Тайна о Боге и Его творении, стоящая за рассказом, стала для нас, узнавших о подлинных масштабах Вселенной и о природных процессах, совершающихся в ней, еще более величественной, подобно тому как знание анатомии и физиологии человека не перечеркивает ни красоты человеческого, тела, ни наших любимых лирических произведений.
Эти «процессы вытеснения сказочного аспекта мифа научным знанием и переосмысления старых мифов шли на протяжении всей истории и продолжают идти сейчас. Одновременно с разрушением старых мифов (не обязательно из Священного Писания) шло создание новых, подчас не менее наивных, но всегда куда менее плодотворных — преувеличенная вера в могущество науки, в гениальность какого–либо вождя, который все знает и все сделает наилучшим образом, и т. п. При замене мифа не другим мифом, а научным знанием, человечество, как правило, выигрывало. Создание громоотводов вместо мифа о колеснице пророка Илии, производящей громы и молнии, было делом явно прогрессивным. Причем библейский образ великого пророка нисколько от этого не пострадал.
Однако важно заметить, что есть такие вопросы, которые, очевидно, никогда не смогут быть удовлетворены научным знанием. Происхождение Вселенной, рождение и смерть, чудо добра и бездна зла всегда останутся теми тайнами бытия, к которым знание не сможет подступиться. Здесь уже не миф и не научное знание, а лишь откровение Высшего Начала может давать ответы на эти вечные вопросы. От самого человека, от его доверия к этому откровению зависит принять его или отвергнуть.
В принципе логично оставить эти вопросы как вообще не имеющие ответа. Но с последним человеческий разум, как правило, не хочет примириться. Позиция агностицизма как отказа от поиска смысла жизни — это позиция постоянной дурной тревоги и иссушающей неудовлетворенности. Сама структура человека такова, что ему естественнее поверить в то, что во Вселенной есть какой–то, пусть сокрытый от него, смысл, то есть, по существу, поверить в Бога, чем поверить в то, будто мироздание совершенно лишено какого–либо смысла. В человеке заложена неуничтожимая потребность в смысле. Человеческий вопль о смысле бытия не, может быть криком в пустоту, и невозможно представить, что присущий ему поиск смысла сам явился продуктом развития бессмысленной материи.
Самое высокое и чистое откровение Бога о Самом Себе и человеке, его смысле и предназначении содержится в Библии. Разумеется, оно, прежде чем было записано, также в большей или меньшей мере, обросло мифологическими чертами. Это своего рода дань особенностям человеческого восприятия, когда откровение Бога образует некий сплав с человеческими представлениями о том, каким должно бы быть то иди иное событие. Кроме того, здесь еще сказывается и несовершенство человеческого языка, приспособленного главным образом для описания видимого, материального мира. Поэтому, когда речь идет о мире духовном, неизбежны аналогии, поэтические образы, метафоры как средство передачи специфической и н а к о в о с т и мира духовного.
Таким образом, в секуляризации тех или иных представлений веры можно видеть, кроме всего прочего, процесс очищения веры, даваемой откровением, от мифов, созданных человеческим воображением или просто тем уровнем знаний человека о природе, который определил форму данного откровения. Секуляризация есть всегда, когда есть рост знаний, развитие науки, когда происходит прогрессивное развитие общества.
Глубинный и сущностный процесс секуляризации на поверхности может выступать в разных формах: полного вытеснения мифа, трансформации мифа, а также смены одних мифов другими, менее явными и более рациональными. Очевидно что одним из важнейших факторов, определяющих преобладание того или иного пути секуляризации (иначе говоря, в данном случае того или иного пути приведения истин веры в соответствие с достигнутым уровнем естественно–научных знаний и всего уровня развития общества), являются особенности вступающей во взаимодействие и конфликт с новым знанием религиозной системы. От того, насколько она гибка, эластична, способна внутренне перестраиваться в соответствии с новыми знаниями и потребностями, то есть «секуляризоваться изнутри», а не быть насильственно «секуляризованной снаружи», зависит не только ее собственная судьба, но и ход всех общественно–политических процессов в данном государстве.
Чем более жесткой оказывается религиозная система, тем более опасно для нее развитие знаний, тем более активно препятствует она их росту и вообще каким бы то ни было изменениям и, тем самым, замедляет развитие, придает ему «взрывной» характер. Напротив, чем более система эластична, тем более плавным оказывается процесс секуляризации.
На примере США хорошо видно, что религиозная система, состоящая из независимых от «крепкой власти» христианских церквей — епископальной, конгрегационалистской, пресвитерианской, лютеранской, методистской, баптистской и христианских общин — квакеров, пятидесятников и других, — чрезвычайно разнообразно реагировала на давление, создаваемое развитием естественно–научных знаний. Вокруг такого, например, вопроса, как преподавание дарвинизма в средних школах США, имели место газетная полемика, демонстрации и митинги сторонников и противников, даже судебные процессы против сторонников и виновников такого преподавания. Однако так или иначе вопрос был решен в конце концов положительно и, пусть в очень бурной, но вполне демократической атмосфере. Происходил сложный процесс «увязки» веры в Бога, точнее говоря, традиционного понимания Священного Писания, с научными знаниями.
