Адин Штайнзальц - Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
Еврейские законоучители сравнивали врача с крестьянином. Крестьянин ведь не оставляет поля в исходном природном состоянии, он трудится, чтобы изменить его, — без этого не видать ему урожая. Точно так же врач оказывает воздействие на тело пациента. И это не противоречие воле Всевышнего — это как раз исполнение Его воли. Обратите внимание: процент евреев-врачей в мире превосходит все мыслимые пропорции. А в Израиле их больше, чем где бы то ни было, и что с ними делать — вообще непонятно.
— Надо полагать, все это относится не только к сельскому хозяйству и медицине?
- Ну, конечно. Мир, созданный Всевышним, принципиально незавершен, долг человека его постоянно совершенствовать во всех сферах. Это относится и к техническому прогрессу, и к общественной деятельности. Еврей может не иметь никакого отношения к еврейской религии или иметь о ней самое смутное и превратное представление, может о ней не думать и даже вообще ничего о ней не знать, но идеи, которые иудаизм сделал неотъемлемой частью еврейского общественного сознания, выветрить из него очень трудно. Еврей — каких бы политических и даже мировоззренческих взглядов он ни придерживался — уверен, что мир можно и нужно менять. Религиозный еврей считает, что от него это требует Всевышний. Для нерелигиозного еврея это и так ясно само по себе. И вот в этом пункте евреи могут быть для мира очень полезны, но могут быть и очень опасны. Полезны — когда осознают свою ответственность, опасны — когда воля к совершенствованию мира ничем не ограничена и питается исключительно пафосом исторических преобразований.
Не потому ли в мире нет революции, в которой евреи не приняли бы самого активного участия? А если обратиться к науке — посмотрите, сколько евреев среди творцов атомной бомбы. Прогресс — опасная штука.
Ненормативная лексика — это норма
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
«Человек с улицы хочет, чтобы с ним говорили на языке улицы. Именно так говорит политическая элита Израиля»
— Знаете, в моем детстве радио играло колоссальную роль: детские передачи, радиопостановки, произведения советских композиторов, исполненные значительности голоса дикторов, утренняя гимнастика, «Пионерская зорька», «Наш микрофон установлен на центральном стадионе "Динамо"», надгробная речь товарища Берия — большой пласт имперской культуры. А у вас как?
— Никак. У нас дома вообще не было радио. И наша семья не составляла исключения. Во-первых, дорогое удовольствие; во-вторых, особенной потребности не было.
— В Москве имелось специальное проводное вещание, оно и сейчас есть. Репродуктор во времена моего детства был у всех, такая черная «тарелка», необходимый атрибут скудного быта. Во время войны он не выключался. По нему передавали воздушную тревогу. Привычка держать радио постоянно включенным сохранялась и после войны.
— В моем детстве ничего подобного не было.
— Но радио-то существовало?
— Конечно, существовало. Было правительственное радио на иврите под контролем мандатных властей, были подпольные станции. Их слушали, новости обсуждались, и мы, дети, об этом тоже прекрасно знали.
— А что, слушать подпольные станции было не опасно?
— Вы все-таки не забывайте: британский мандат — это не советская власть. Слушавший радио не нарушал никакого закона. Чего ему было бояться? С какой стати? Голоса дикторов подпольных станций все знали, они были важней, чем Левитан в России.
— Однако из этого следует, что радио все-таки было популярно.
— Все относительно. Конечно, куда популярней, чем сегодня, но в подлинном смысле оно не было популярным. С газетами сравнить совершенно невозможно.
— То, что вы говорите, очень странно.
— Все дело в менталитете. Для нас текст сакрален.
— Но не газетный же.
— Когда есть традиция почитания текста, вчитывания в текст, когда она глубоко укоренена, то может существовать и такого рода аберрация. В детстве я был очень близок к своему дяде. Он сильно повлиял на меня. Так вот, он не читал газету — он изучал газету. Я помню, мне было лет одиннадцать, я процитировал ему по какому-то случаю Черниховского. Он спросил: «И как ты это понимаешь?» — «Да ничего особенного, просто хорошо сказано». — «Э нет». И, к моему изумлению, он стал комментировать этот отрывок, причем столь тонко и глубоко, что и сам Черниховский его вряд ли бы понял. Дяде в голову не могло прийти, что в напечатанном тексте нет ничего серьезного, что это «просто так», что это всего лишь игра слов. Такое суперуважение к тексту было свойственно отнюдь не только моему дяде.
Конечно, у произносимого по радио устного слова в таком культурном контексте совершенно иной, несопоставимый с напечатанным словом, статус. Кто-то что-то сказал, может быть, что-то мудрое, но, скорей всего, полную чушь — ни вернуться, ни продумать, ни обсудить невозможно. Естественно воспринимать это как нечто в высшей степени несерьезное.
— На радио существуют какие-то нормы, соглашения, ограничения? Я имею в виду язык.
— Раньше существовали. Например, надо было следить за произношением, читая буквы «айн» и «хет». Правда, с этим давно покончено: теперь каждый произносит как хочет. И вообще, делают массу ошибок, не испытывая от этого ни малейшего дискомфорта.
— Ну если «айн» не произносят, значит, вообще все позволено. После этого даже неловко спрашивать про ненормативную лексику.
— Нет на радио такого понятия «ненормативная лексика» — теперь любая лексика нормативна, теперь можно все.
— А в газетах?
— В приличных газетах существуют ограничения.
— Но и в них встречается ненормативная лексика, не так ли?
— Только в виде цитаты, и то дозированно. На радио — пожалуйста, от первого лица, это же обиходная лексика, сколько угодно. Радио рассчитано на человека с улицы, а человек с улицы хочет, чтобы с ним говорили на языке улицы. Именно так говорит политическая элита Израиля, и это народу нравится.
— Но все-таки невозможно себе представить, что все считают такое положение нормальным.
— Радио, как телевидение и как Интернет, — сгущенное проявление демократии: диктует большинство. Некоторые филологи считают, что это нормально, что это естественное развитие языка. Кроме того, знаете, есть такая педагогическая установка: детям можно все. Вот и у нас на радио то же самое. Конечно, есть те, кто возмущается.
— И что?
— Красит человек стену на улице в субботу. Его спрашивает прохожий: «Ты чего в субботу работаешь?» — «Нет проблем, я переговорил с раввином». — «И что раввин?» — «Нельзя, говорит, красить в субботу». — «Ну так что ж ты?» — «Да плевать я хотел на раввина!»
Мы приняли Тору всерье
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы московской журналистки Марины Тульской
«Человек с улицы хочет, чтобы с ним говорили на языке улицы. Именно так говорит политическая элита Израиля»
— Расскажите, пожалуйста, немного о себе и своей семье.
— По материнской линии моя семья происходит из Белоруссии, по отцовской — из Польши. Мама выросла в Тамбове. А я родился в Израиле, в Иерусалиме, и до сих пор там живу. Учился на физико-математическом факультете Еврейского университета в Иерусалиме. После учебы два года преподавал в средней школе. А потом перешел, что называется, на совершенно другие рельсы.
— И это было связано с верой?
- В каком-то смысле у меня все связано с ней. Даже сам факт моей учебы в университете. Я искал свой путь в жизни и, с моей точки зрения, Всевышний ставил мне много препятствий. Мои родители не были религиозными, общество, в котором я жил, в значительной степени тоже не было религиозным. И духовная жизнь, которую я вел, не была связана с иудаизмом.
— И когда же наступил тот переломный момент, который определил вашу дальнейшую жизнь?
— У нас, евреев, это, как правило, не происходит одномоментно. Мы ведем постоянную борьбу с самим собой, обществом, с судьбой. И победитель в этой борьбе в конечном итоге приходит к тому, к чему пришел я. У меня какое-то время был ученик, очень образованный и интеллигентный человек, писатель. Через какое-то время он стал религиозным человеком и впоследствии основал кибуц (сельскохозяйственное поселение — М. Т.). Я его спросил: «Почему ты это сделал?» Он ответил: «В книге Иова я наткнулся на фразу, с которой тот обращался к Богу: "Что человек, что Ты возвеличиваешь его, и что обращаешь на него внимание Твое?" И я подумал: если Всевышний так относится ко мне, как я могу не ответить Ему взаимностью?!» И знаете, услышанное от этого человека изменило мою жизнь.
