Андрей Куликов - Научный атеизм. Введение
Под религией я понимаю систему взглядов, полученную с помощью критерия истины, который приведен выше. Важно понять, что в религиозном познании эксперимент не отвергается. Например, «молитесь — и будете услышаны» — чем не эксперимент? И в чем же разница? Во-первых, для религии эксперимент имеет меньший приоритет, чем постулаты. На тот случай, если эксперимент не сработает, заготовлен набор универсальных объяснений: «мало молился», «пути господни неисповедимы». Причем, эти объяснения проверить экспериментом уже нельзя. Во-вторых, эксперимент в рамках религии ограничен: огромное количество вещей принимаются на веру просто так, без каких бы то ни было экспериментов.
Насколько точно эти критерии истинности соответствуют современным религиозным культам? Не будучи теологом, я не могу с уверенностью судить обо всех религиях. Для христианских и мусульманских конфессий то, что я сказал, верно. Религия, которая, вероятно, не вписывается в приведенную систему — это буддизм. Там слишком много экспериментов. Можно ли считать буддизм наукой? Например, древней психологией? Чтобы судить об этом, я слишком мало знаю о буддизме.
Я надеюсь, мы прикончили фантома, который шепчет: «в науке есть свои верования»? Дело не в наличии верований, дело в их количестве. В науке верования старательно изживаются, а в религии — старательно укрепляются. Понятно, что в результате в науке гораздо меньше верований, чем в повседневной жизни, а в религии — гораздо больше. Они как бы стоят рядом с человеком и перетягивают его каждая на свою сторону. Наука шепчет: «не верь, проверяй». А религия: «верь, не проверяй».
Разницу между наукой и религией мы увидели. А есть ли разница между наукой и философией? Да, она есть. Но этот фантом — не такой слабачок, как предыдущий. Чтобы вытащить его за ушко да на солнышко, с ним придется повозиться…
Религиозные деятели достаточно ясно говорят о том, что религия отличается от науки. Они этот факт признают. Ученые и инженеры с этим согласны. Ученый может быть верующим, но такой ученый понимает разницу между религией и наукой; понимает, где он вступает в область религии, а где — в область науки.
С философией не так. Наука старательно отмежевывается от философии. А философия столь же старательно притворяется наукой.
Иные ученые матом кроют философов и попытки привнести философские рассуждения в науку. Иные равнодушно эти рассуждения игнорируют. Иные употребляют философию в своих трудах, но лишь в качестве лирического отступления. Но крайне сложно найти научное рассуждение, которое бы опиралось на какие-то философские идеи. К такому рассуждению сразу возникает недоверие. Максимум, что допускается — это использовать красивые словечки, на которые столь щедры философы.
Забавно, что философы, встречая свои словечки в научных теориях, радостно подпрыгивают и наивно восклицают: «Вот! А ведь об этом впервые сказал такой-то философ в таком-то году!» Увы, их ждет разочарование. Возмем к примеру атомы, о которых говорил философ Демокрит. Есть ли у них что-то общее с физическими атомами? Оказывается, ничего, кроме названия. У Демокрита атом имеет четкую геометрическую форму твердого тела (например, пирамиду). Настоящий атом — нечто вроде размытого облачка. У Демокрита атомы цепляются друг за друга какими-то крючочками. Настоящие атомы притягиваются и отталкиваются подобно магнитам, проникая друг в друга. У Демокрита атомы неделимы. Настоящие атомы состоят из элементарных частиц. У Демокрита атомы не имеют цвета. Настоящие атомы способны излучать свет, и по цвету этого света можно с большой точностью определить, какие атомы его излучили (спектральный анализ). В одном лишь пункте угадал Демокрит: у него атомы тоже не могут быть мокрыми.
Многие философы не желают мириться с тем, что философия — это не наука. Мой лектор по философии с комичным пафосом восклицал: «Философия — не наука! Философия — выше науки!» Правда было неясно, как же он измерял ту высоту. Часто философы всячески мимикрируют под науку. А когда обнаруживают различия, то начинают заметно грустить и спрашивать друг друга: ах, с этим надо что-то делать?
Первая проблема философии в том, что она слишком стремится предъявить свои прошлые заслуги. Доходит до того, что вспоминается происхождение слова «философия», которое переводится как «любовь к мудрости». Назвать-то можно всяко, ты поди это докажи! Может быть, лет эдак две тысячи тому назад философы и впрямь любили мудрость. А сейчас?
Вторая проблема философии в том, что она слишком широко раскрывает свой жадный ротик. Философия всегда претендовала на знание неких всеобщих закономерностей, единых для всех наук. Выступала в роли эдакого связующего и направляющего звена. При этом ни одной обещанной общей закономерности философия, сколь ни тужилась, не родила. Только вымыслы, ничем не подтвержденные. Тихо и мирно роль связующего звена взяла на себя математика. Которая есть почти в любой науке: спокойно помогает, не претендуя на высшее знание и не унижаясь до служанки.
Третья проблема философии в том, что она потеряла предмет исследований. Философ далекого прошлого — это всесторонне образованный человек, знающий арифметику, риторику, историю, музыку, право. Обычно ученый-универсал. В те времена объем научных знаний был невелик, несколько наук могло успешно уместиться в одной голове. Потом науки стали развиваться, и возникла неизбежная специализация. Астрономия, математика, химия, физика, медицина, механика выделились в отдельные дисциплины, объем специфических знаний в них стал быстро расти. Но осталось много других областей, где было непонятно, с чего начать. Здесь и нашли свою «экологическую нишу» господа философы.
Со временем все новые области знания откалывались от философии и становились самостоятельными науками. Мне трудно сказать, помогали ли сами философы этому процессу. Допустим, что помогали. Ученый, посвятивший себя изучению определенной области, разбирался в ней намного лучше, чем любой философ. Ему гораздо проще было открыть в своей области что-то новое. Философ же со своей «любовью к мудрости», причем ко всей мудрости без разбора, пытался объять необъятное. Если где-то что-то он и угадывал, то ему не хватало знаний довести начатое до конца и хотя бы проверить: угадал или нет?
Итак, все новые науки откалывались от философии. Однако это не могло продолжаться вечно. В какой-то момент от философии осталось пустое место. Некоторое время еще можно было цепляться за области, находящиеся на стыке нескольких наук. Но вскоре и там появились промежуточные научные направления, например биофизика на границе между физикой и биологией, кибернетика на границе между анатомией и математикой.
«Последними из могикан» стали психология с кибернетикой (оторвавшие от философии область гносеологии и сознания), абстрактная теоретическая физика (подмявшая под себя онтологию), социология (занявшаяся вопросами морали и общества) и математическая логика (которая стала наводить порядок в правилах рассуждений). После этого от философии осталась кучка праха, грустно напоминающая о былом величии.
Оставим в стороне вопрос о том, чем была философия. Это — дело истории. Если бы физика состояла лишь из исторических воспоминаний, которые нельзя применить в настоящем, то кому бы она была нужна? Но старые физические теории по-прежнему можно применять для создания машин и для нахождения новых, более точных теорий. Вопрос стоит по-другому: что такое философия сейчас?
А сейчас философия — это ничто. Клуб любителей старины. Рассадник фантомов. Угадайте, кто особенно любит применять фантомы? Философия. Хотя и не она одна. Политика, идеология, реклама, пропаганда вносят не меньший вклад.
Ах, да. Есть еще одна область, традиционно относящаяся к философии. Это — мечания о высоком, сумасшедшие гипотезы, полет фантазии, однако более-менее логичный и последовательный. Думаете, это — нынешняя философия? Нет. Сейчас это называется научной фантастикой, science fiction, sci-fi. Научная фантастика, в отличии от философии, не притворяется. Она честно признает, что пишет ложь. Но эта ложь интересна, увлекательна и красива. Она сохраняет для потомков радужные мечты и нехорошие предчуствия предков. Именно как мечты и предчувствия, а не откровения.
Любое количество общих черт не позволяет поставить знак равенства между наукой и философией. Потому, что есть одна разница, но большая. Это — критерий истины. И философы, и ученые стремятся к тому, что они называют истиной. Но истиной они называют совершенно разные вещи.
Для ученого истина — то, что подтверждено экспериментом.
Для философа истина — то, что говорит он сам, и те философы, кто ему нравится.
Фантом терпимости, о котором мы уже говорили, цветет в среде философов пышным цветом. Поскольку у философии нет предмета, то и критерия истинности у нее тоже нет. Всякое мнение, высказанное неизвестно когда и неизвестно зачем, может быть признано «заслуживаюшим внимания». Философ ориентируется только на собственные пристрастия и соглашается с идеями, которые похожи на его собственные. Как только философ начинает верить в чьи-то откровения, он углубляется в религию. Как только он пытается проверить свои слова опытом, он превращается в ученого. Тот и другой вариант философу не по нраву. Ведь это ограничивает его желание считать истиной только то, что ему хочется. В религии ему придется ограничить свободу своих суждений религиозными догмами. А в науке — результатами экспериментов и запретом на бесполезные идеи.
