Николай Агафонов - Непридуманные истории (сборник)
– Я командир Красной армии, артиллерист, – с гордостью сказал Василий и, распрощавшись, ушел.
Бабушка сразу отрезала Машеньке ломоть хлеба. Та, схватив его обеими руками, стала быстро есть, глотая почти непрожеванные куски.
– Ой, внученька, ради Бога, не спеши, а то подавишься, не дай Бог, и помрешь. Торопиться нам некуда, два дня в поезде придется ехать.
Шел 1937 год. Отец работал на шахте, мать – там же, в прачечной. Маша с младшими ходили в школу. Жили все равно впроголодь, хотя деньги кое-какие были, да не больно-то на них что купишь, хлеб в поселок завозили редко. Обычно Маша занимала очередь с вечера и стояла всю ночь. Хлеб выдавали по норме. На их семью полагалась буханка с четвертью в день, но и это не всегда доставалось.
Скоро случилась беда: шахту затопило грунтовыми водами. Работы прекратились. Главного инженера судили как вредителя народного хозяйства. Вот уже месяц отец сидел без работы. Жить стало еще труднее.
В поселок приехал вербовщик из Архангельска. Отец записался на стройку плотником. Вербовщик посадил всех в вагон, выдал сухие пайки, и поезд тронулся в путь. Ехали медленно, подолгу простаивая на разных полустанках. До Москвы добрались только через три дня, там была пересадка. Маша бегала по огромному вокзалу и всему удивлялась. Вскоре пришел отец, он принес сразу семь буханок белого хлеба. Маша и все дети были просто поражены: такого количества хлеба, да еще пшеничного, они в жизни не видели.
– Откуда это? – испуганно и одновременно обрадованно спросила мать.
– Ты не поверишь, Фрося, тут хлеб продается без всякой нормы, бери сколько хочешь. Я только за угол от вокзала прошел метров двести, а там магазин – и никакой очереди, просто диво.
Мама всем отрезала по большому куску белого хрустящего хлеба…
«Боже мой, – вспоминала Мария Ивановна, – ничего в жизни я вкуснее этого хлеба не ела. Торты и пирожные, любые праздничные сладости не идут ни в какое сравнение с этим хлебом, съеденным в Москве в 1937 году».
Лежать надоело. Она, охая и кряхтя, встала с постели и, накинув халат, пошла на кухню. Там, не включая свет, села к столу, предварительно раздвинув на окнах занавески. Яркая луна осветила кухню бледно-голубым мертвящим светом.
Мария Ивановна сидела, подперев рукой подбородок, предаваясь своим невеселым думам. Шлепая босыми ногами, прошла в туалет дочь. Выходя из туалета, нечаянно перепутала выключатели и зажгла свет на кухне. Увидев сидящую за столом мать, вздрогнула:
– Фу, мама, как ты меня напугала! Чего ты здесь сидишь среди ночи?
– Не спится мне, доченька.
– Ну, не спится – сиди, а зачем в темноте-то? Включи свет, чего-нибудь почитай. Чего экономить-то?
Когда она ушла, Мария Ивановна встала и выключила лампочку. «Умная больно. Чего экономить! А то, что за все коммунальные услуги я со своей пенсии плачу, этого даже не замечают. И какая же я после этого нахлебница? Зять год уже как случайными заработками промышляет. Да и когда работал на заводе, все с моей пенсии тянули, то на это, то на то. На смерть себе немного отложила, так и к этим деньгам подбираются. Третьего дня Клавка прямо под нос сунула порванные ботинки. Вот, мол, полюбуйся, в чем у тебя внук ходит. Что же делать? Полезла в свои «гробовые», справила Ваське обувку. Зять который уже день намекает, что нужны деньги на починку машины. Пыталась отмалчиваться, но тут дочка вспылила: «Ты что же, мама, думаешь, не похороним тебя? Не бойся, здесь лежать не оставим». Очень уж в последнее время грубо стала разговаривать Клава со мной. Да и внук тоже хорош, даже спасибо бабушке за ботинки не сказал. Придет из школы, включит свою музыку на полную катушку, хоть из дома беги. Когда был жив муж, так не обращались. Ах, Федя, как мне тебя сейчас не хватает, если бы ты только знал! Жили с тобой, и я тебя почти не замечала, такой ты у меня был тихоня. А как умер, тогда и поняла, что ты для меня значил в жизни».
Когда Маша окончила в 1940 году школу, жили они с родителями уже в Мурманске. Отец работал в порту. А мама нигде не работала, болела. Умирала она в ясный, теплый майский день, на Пасхальной неделе. Умирала тихо и спокойно, по-крестьянски. До последней минуты держала в руках большую рабочую руку отца. Перед самой смертью прошептала:
– Новую хозяйку в дом не приводи. У тебя дочка уже взрослая, она по дому справится.
После смерти матери отец как-то сразу осунулся, постарел, стал еще молчаливее. После объявления войны в июне 1941 года отправился в военкомат. Пришел прощаться с детьми уже в военной форме. Маша к этому времени окончила первый курс педагогического института. Учебу пришлось отложить, она теперь была единственной кормилицей для младших.
Город стал чуть ли не с первых дней войны прифронтовым. Было страшно от налетов вражеской авиации и постоянной угрозы штурма фашистов с моря. Работала на судоремонтном заводе, тут и познакомилась с Федором. На фронт его не взяли – бронь специалиста по электросистемам подводных лодок. Впервые увидела его в заводском клубе. Девчонки танцевали с морскими офицерами, она тоже ждала, что кто-то пригласит ее. Подошел гражданский, смущаясь и краснея, пригласил на танец. Правда, танцевать толком не мог, несколько раз наступил Маше на ногу. Когда на второй танец ее пригласил военный моряк, она была очень рада тому, что избавилась от этого увальня. Но, кружась в вальсе, замечала на себе его восторженный взгляд. По окончании вечера этот парень, назвавшийся Федей, попросил разрешения проводить ее до дома. Потом стал частенько захаживать в гости. Придет, принесет гостинец – сахар или консервы, сядет и сидит, слова из него не вытянешь. В конце концов Мария привыкла к нему, как к другу, и даже, если долго не приходил, ей словно чего-то не хватало.
Когда окончилась война, в день капитуляции Германии Федор прибежал к ней взволнованный. Поздравил с Победой и, чмокнув ее в щеку, тут же покраснел, как рак. Немного постоял, переминаясь с ноги на ногу. Потом, набравшись храбрости, в отчаянии выпалил: «Я тебя люблю, выходи за меня замуж» – и, не дожидаясь ответа, убежал. Так что непонятно было, бежать ли за ним вдогонку, чтобы согласиться, или ждать нового объяснения.
Парней после войны был большой дефицит, так что выбора особого и не было. Да и подруги посоветовали не упускать, а то, мол, и сами отобьем.
После женитьбы Федор уговорил ее окончить пединститут. Вскоре с фронта вернулся отец, ему зять очень понравился, и они быстро подружились. В семье всем руководила и верховодила она, Мария Ивановна. Муж ей ни в чем не перечил и безропотно подчинялся.
Только один раз в жизни он сказал ей «нет». Она тогда была уже завучем в школе, а в спальне у них муж повесил икону. Мария Ивановна беспокоилась, что придут в дом ее коллеги, увидят икону и подумают, что она, грамотный человек, советский педагог, и верит в Бога. Засмеют, да и карьере это может навредить. Но когда она хотела унести икону из дома, муж сказал свое твердое слово: «Нет, Маша, эта икона – благословение матери, и я ее никуда не отдам». По интонации она поняла, что муж, которого она считала безвольной тряпкой, сейчас в своем решении действительно неколебим, и отступила.
Погрузившись в свои воспоминания, Мария Ивановна не заметила, как рассвело. Скоро надо будить внука в школу. Она снова пришла в спальню, открыла сундучок и достала икону. Долго рассматривала ее. На иконе было изображение Девы Марии с Младенцем на руках. Хотела опять убрать ее в сундучок, но в последний момент передумала и поставила на тумбочку у своей кровати.
Проводив внука в школу, Мария Ивановна помыла посуду и только решила прилечь на кушетку немного отдохнуть, как в квартире над ними раздались крики и ругань. Там жила ее подруга Вера Семеновна, бывшая учительница химии и биологии. Мария Ивановна уже привыкла к частым скандалам на верхнем этаже. Вера Семеновна жила со своей разведенной дочерью Татьяной и двумя внучками. В последнее время конфликты между ними участились. Взаимная неприязнь матери и дочери росла в геометрической прогрессии. «У Веры Семеновны, конечно, характер резкий, прямолинейный, но это же не повод грубо обращаться со своей матерью», – подумала Мария Ивановна и решила подняться, чтобы пристыдить Татьяну, Верину дочку. Когда уже подходила к двери, то звуки ей показались странными, как будто кто-то хрипел и стонал. Дверь открыла Татьяна и сразу с порога закричала:
– Идите, Мария Ивановна, полюбуйтесь на свою подругу!
Мария Ивановна зашла в комнату, и перед ней предстала страшная картина: Вера Семеновна в ночной сорочке, с растрепанными седыми волосами ползала по полу на коленях, ее рвало, и она при этом еще пыталась собирать свою рвоту половой тряпкой. Когда в комнату зашла Мария Ивановна, Вера Семеновна повернула к ней свое заплаканное, искаженное болью лицо и что-то хотела сказать, но ее снова начало рвать, уже с кровью.
– Таня, что происходит? Что с Верой Семеновной? – испуганно проговорила Мария Ивановна.
