Мария Скобцова - Избранные эссе
Таким образом, человеческая душа объединяет всебедва образа, — образ Сына Божия и образ Божией Матери, и тем самым она должна быть причастна не только к судьбе Сына, но и к ее судьбе. И Сын Божий, и мать Его, — извечные первообразы — символы, по которым ориентируется душа на своих религиозных путях. В этом смысле она должна не только подражать Христу, но и подражать Богоматери. Это значить, что она должна принять не только крест свой на плечи, вольно избранный ею. Она должна знать и тайну креста, становящегося мечом. В первую очередь Голгофский крест Сына человеческого должен мечом пронзить каждую христианскую душу, должен, быть пережить ею, как со–участие, со–страдание Ему. Кроме того, она должна принять и мечи крестов своих братьев.
В самом деле, попробуем тоньше и отчетливее разобраться в завете Богоматеринского пути человеческой души, которому в той или иной степени каждый причастен.
Если человек есть не только образ Божий, но и образ Богоматери, то и в каждом другом человеке он должен видеть так же образ Божий и образ Богоматери. В человеческой Богоматеринской душе не только благовествуется рождение Сына Божия и не только рождается Христос, но и появляется зоркость к виденью Христова образа в других душах. И в этом смысле эта Богоматеринская часть человеческой души начинает воспринимать других людей, как своих детей, усыновляет ихсебе. Предел Богоматеринского отношения, — это узрение в другом бога и Сына, — предел, который мог быть, конечно, достигнуть только Девой Марией. Но поскольку мы должны стремиться идти по ее пути, и ее образ есть образ нашей человеческой души, постольку и мы должны в каждом человеке прозревать Бога и Сына. Бога, — по его Богообразности и Богоподобию, Сына, — потому что, рождая Христа всебе, человеческая душа этим самым усыновляетсебе всеТело Христово, все Боточеловечество, и каждого человека в отдельности.
Пусть на человеческих плечах, в путях человеческого Богоподобия, лежит крест. Человеческое сердце должно быть пройдено еще обоюдоострыми мечами, оружиями, рассекающими душу, чужих крестов. Крест ближнего должен быть для души мечом, должен пронзать ее. Она должна соучаствовать в судьбе ближнего со–чувствовать, со–страдать. И не она выбирает эти мечи, — они выбраны теми, кто воспринимал их, как крест, подымаемый на плечи. По подобию своего первообраза, — Богоматери, человеческая душа влечется на Голгофу, по следам своего сына, и не может не влечься, и не может не истекать кровью.
Мне думается, что тута лежать подлинные мистические основы человекообщения.
И не должно смущать как–бы внешне горделивое и высокомерное заявление, что наши души матерински относятся к каким‑то иным душам. Мать не больше детей, а часто и меньше. И материнство не означает ни духовного возраста, ни меры подвига, — оно выражает лишь смиренное и покорное стремление к соучастию в чужой Голгофе, к пассивному приятию ее к открытию своего сердца для удара обоюдоострого меча. Можно все это сказать проще и одним словом. Материнство означает любовь.
Не в порядке некой лишней тяжести, еще усугубляющей тяжесть наших крестов, не в порядке благочестивого упражнения, долга, развития добродетелей, должны мы относиться к человеку.
Только один единственный закон и существует тут. Наше отношение определяется лишь тем, что мы должны увидеть в нем образ. Божий, а с другой стороны, мы должны усыновить его. Тут долг, добродетель, благочестивое упражнение, — все блекнет.
Подвигоположница любви дает нам силу открыть свое сердце мечу чужого креста и ведет христианскую душу этим таинственным путем принятия мира, ношения мира, стояния у его креста, соучастия в его муке.
И подвигоположница любви учит нас смиренному приятию этих чужих крестов. Она зовет каждую христианскую душу неустанно повторять за ней: «Се раба Господня», даже обливаясь кровью, даже чувствуя, как меч рассекает сердце.
Такова мера любви, таков предел, к которому должна стремиться человеческая душа. Можно даже сказать, что таково единственно должное отношение человека к человеку. Только когда душа воспринимает крест другого человека, его сомнения, его горе, его искушения, падения, грехи, — как орудие, проходящее ее и рассекающее, — только тогда можно говорить о должном отношении к другому.
И так же, как единственное должное несение креста в мире было крестоношением Христовым, так же и единственное должное приятие рассекающего меча было приятием, стоящей у Голгофского креста Матери. В этом единственность Его святости. В этом же и ее предвечная, недосягаемая святость. А если так, то всякое иное отношение к кресту и к мечу есть грех, разная степень греха, — от редких отпадений и ослаблений христианского пути в сознании подвижников, до полного и всечастного отвержения его.
И в от тут надо разобраться в наших грехах на этом Богоматеринском пути нашей души. Естественно, что они будут все грехами против человека, — Богоподобного и усыновляемого они будут грехами против Божьего креста и против человеческих крестов, грехами недопущения их в свое сердце, как обоюдоострых мечей.
Само собою разумеется, что каждому человеку кажется, что от его сердца ничего бы и не осталось, оно бы все истекло кровью, если бы он открыл его не только для бесчисленных, мечей всего Богочеловечества, но даже для единого меча самого близкого самого любимого из своих братьев. Трудно на это возражать. Трудно отрицать законность и естественность некой внутренней самозащиты человеческой души от каких‑то, со всех сторон наплывающих на нее и ей ненужных тяжестей. Трудно в, порядке естественного закона. И естественный закон, каким‑то ложным путем проникший в сверхъестественную область духовной жизни, определенно скажет: неси ответственно, свободно и честно свой крест, изредка открывай свое сердце для крестов–мечей своих близких, — и это все.
Но если для законов естественных крест Христов есть соблазн или безумие, то для них и обоюдоострое оружие, пронзающее душу, должно быть таким же безумием и таким же соблазном. Для христиан же не только крест, но и крест, становящийся мечом, без всяких ограничений, без всяких попыток к разумному учету своих сил, должен быть Божией силой и Божией Премудростью. Более того, — все, что не есть полнота крестоношения и все, что не есть полнота мечей, принимаемых в сердце, есть грех.
И если мы с такой мерой греха будем проверять наши отношения к людям, то увидим, что каждое из них греховно. Греховно до конца наше отношение к дальним, которых мы не умеем воспринимать, как образ Божий, и не пытаемся никак усыновлять. Греховно отношение и к тем, которым мы как будто и служим, и помогаем, но не ранимся ими, не чувствуем всей силы их креста, как оружия, проходящего нашу душу. Наконец, греховно отношение и к самым близким, которых мы иногда и воспринимаемы в полной мере должного отношения, — т. е. пронзаемся их крестами, и видим в них и образ Божий, и усыновляем их, — но делаем это только в какие‑то особые минуты их и нашей жизни, а потом вновь ниспадаем в естественное, т. е. греховное безразличие по отношению к ним,. Наконец, греховно наше отношение к Человеку из человеков, к Сыну человеческому, потому что и Его крест редко воспринимается нами, как орудие, проходящее нашу душу.
И что мешает? Что делает все наше человекообщение внутренне греховным и порочным? То, что мы в духовных наших путях руководствуемся мерою естественных законов и исчисляем свои естественные силы, забывая, что на христианском пути наши силы сверхъестественны, — а потому и неисчерпаемы. Можно точно сказать, что мешает нам скудость веры.
В христианской жизни должно быть не только юродство креста, но и юродство меча, не только распинание себя, но и сораспятие себя, стояние на Голгофе, у подножия каждого человеческого креста. Христианская душа должна быть сыновней, — т. е. крестоносицей, и материнской, т. е. принимающей в сердце свое меч.
Страшно становится глядеть на свою жизнь, проверяя ее верностью кресту–мечу. Ничего, кроме отпадения, измен, холода и безразличия, она не являет. Каждое отношение к, человеку, — только грех, всегда грех. Всегда по законам этого мира, никогда по образу Божию. И лукавый разум, подтверждает неизбежность этих естественных законов, непомерностьindent: 35.45pt;">Сын Божий, вечный прообраз всякой человеческой души, молил, Отца: да будет воля Твоя, и о том же говорили слова Матери: Се Раба Господня. И это же находим мы в самих глубинах наших человеческих сердец, Богообразных, и Материнских по своей духовной сущности.
Это дает нам какие‑то силы, — не в том, что мы избавляемся от греха в отношении к Богу и людям, — но, по крайней мере, в том, что мы этот грех чувствуем, как грех, а не как законное и естественное состояние, оправдываемое и разумом и природой.
Монахиня Мария.
Журнал"Путь"№59 (1939)
