Антоний Блум - Может ли ещё молиться современный человек?
И для того чтобы это стало возможно, надо сделать еще одно последнее: надо, чтобы молитва и жизнь так между собой переплелись, чтобы одна выражала другую. Нельзя вечером или утром становиться перед Богом и говорить Ему те или другие слова, и затем жить наперекор всему тому, что ты исповедал в своей молитве. Нельзя говорить Богу:Готово сердце мое, Господи, готово сердце мое…; нельзя говорить Богу: Душа моя яко земля безводная Тебе или: Яко лань, стремящаяся на источники вод, когда никуда не стремишься и душа ничего не ощущает подобного. Но еще меньше можно говорить Богу ответственные слова: прощаю.., имею волю каяться.., хочу… того или другого, как мы говорим в утренних и вечерних молитвах, и не касаться этих слов на самом деле в жизни; потому что тогда слова постепенно тускнеют, их покрывает плесень, они делаются безвкусными, они делаются со временем приторными и противными, ибо они отдают ложью и бесконечным повторением.
Если же мы возьмем каждую молитву, которой молимся, и разделим ее на такие предложения, которые мы можем провести в жизнь, и день за днем будем посвящать тому, чтобы жить этими молитвами, жить по часу, по два, по три одним предложением; если брать отдельные предложения: не стану осуждать, не стану делать того, буду делать то – как правило на час, на два, на три, на полдня, на неделю (в зависимости от того, насколько хватит в нас не только духа, а прошколенности в этом отношении, устойчивости, способности на продолжительный труд, чего у всех нас чрезвычайно мало) – если так будем поступать, то эти слова никогда пленкой никакой не подернутся, они будут каждый день, как меч острый, и когда мы будем приходить с утра к вечеру или с вечера на утро к молитве, то каждое это слово, каждое предложение, каждая молитва будет или судить нас, или раскрывать перед нами божественную подвижническую программу жизни.
Вот если вы попробуете применить к делу те две-три вещи, о которых я сегодня говорил, сознавая, что вы в самом начале вашего пути, как все мы, без исключения, каждый день, на самом начале пути, вы увидите, что соберется постепенно молитва, и тогда она уже будет не внешним упражнением, и даже не состоянием души, а самым бытием нашим. Но для этого нужно, чтобы молитва и жизнь стали одно, как Ефрем Сирин говорит: не заключай в одни слова молитву твою, пусть вся твоя жизнь станет богослужением.
Владыко, простите, вот Вы говорите о молитве. Но ведь мы живем в сложных ситуациях, поэтому нельзя мыслить о человеке, как об этой старушке она углубилась и вяжет себе чулок. Мы живем в мире, где масса не от нас зависящих вещей. Это проблема, по-моему…
– Это проблема; но я вам отвечу для начала сравнением. Когда на вас найдет большое, подлинное горе или громадная, захлестывающая радость, то очень ли окружающий мир в течение дня мешает носить ее в сердце, переживать и все делать на фоне ее? Едва ли. Беда в том, что молитва уходит, как солнце за тучу, потому что наша молитва, наше предстояние перед Богом, наше переживание Бога гораздо слабее того, что у нас бывает в жизни, когда близкий человек умрет или когда мы вдруг обнаружим, что человек, о котором мы думали, что он погиб –жив и перед нами. Об этом надо подумать, потому что это факт нашей жизни.
Другое вот что можно сказать. Житие одного из святых рассказывает следующее. Когда он был еще юношей, он услышал в церкви какие-то слова о молитве, которые его так поразили, что он захотел уйти и только этим жить: молиться, молиться, молиться… Был он безграмотный и необразованный церковно, и поэтому знал-то, кажется, только “Отче наш”. Ушел он в соседнюю гору и первые часы повторял эту молитву. Пока душа была жива, трепетна, он ее повторял раз за разом с живым, трепетным чувством. А потом день начал склоняться к вечеру. Ему было лет девятнадцать, его стал мучить голод, и он решил поискать, чем бы покормиться. Стал ходить собрал каких-то ягод, поел их немножко, голод не очень-то утолил. А к тому времени стало смеркаться все больше и больше, и он начал слышать, как вокруг него просыпается жизнь леса, жизнь гор: звери хищные. То глаза блеснут, то легкие шаги слышны – и на него напал страх. И тогда он начал кричать перед Богом: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй, спаси меня!.. И всю ночь со страху он так кричал. Утро пришло, звери улеглись в свои берлоги, и пришло время ему ягоды искать. Но теперь он уже знал, что под каждым кустом может сидеть один из тех страшных зверей, которые всю ночь рыскали вокруг него. И стал он ходить в своих поисках еды и все время говорил: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!.. Голод его мучил, ночь он не спал, усталость его одолевала. И стал он все отчаяннее взывать к Богу о помощи, потому что он не видел себе ни помощи, ни спасения. И ночь настала, и день настал; и так год за годом прошли.
Однажды, уже много лет спустя, когда он был уже стариком и прославленным, его посетил подвижник из какой-то пустыни и спросил: “Отче, кто тебя научил непрестанной молитве?” И тот ответил: “Бесы…”Потому что кроме зверей, голода, холода и одиночества, к которым он прижился довольно-таки быстро, начали нападать на него роями и помыслы, и плотские движения, и воспоминания, и все возможные соблазны. И чем больше они на него нападали, тем больше он кричал о помощи, до дня, когда вдруг перед ним явился Христос и настала тишина. Но к тому моменту он научился основному, чему всякий подвижник должен научиться: что если только Господь отнимет Свою защиту, никакие свои или другие человеческие силы не помогут. И поэтому он продолжал молиться. Хоть зверей он больше не боялся, хоть голод он преодолел, хоть подвижником он стал в бдениях, хоть бесы в это время отошли, он продолжал молиться той же молитвой.
И мне кажется, нам надо помнить, что если бы мы умели использовать все случающееся для того, чтобы молиться, нам некогда было бы заниматься чем бы то ни было другим: каждое мгновение нам предоставляет эту возможность, и даже то неладное, что в нас происходит. Если каждый раз, когда мы видим зло вокруг себя, мы на него отзывались бысостраданием, вместо того чтобы отзываться осуждением, и говорили: “Господи, спаси этого человека, прости ему; если я ошибся в своем суждении – слава Богу, но если я прав, только не осуди его, как я его осудил”; если, когда мы обнаруживаем, что не успели посострадать, а только осудили, мы повернемся потом душой к Богу и скажем: “Господи, прости, и только, только не осуди, как я осудил”; если каждый раз, когда мы сделаем что-нибудь доброе, мы с изумлением станем перед Богом и скажем: “Господи, спасибо Тебе, что Ты мне дал это сделать, своими силами я никак бы не смог”, тогда и грех, и добро, и зло, и наша слабость – все было бы для нас постоянным рядом обстоятельств для молитвы. Поэтому мешает нам не делание, мешает нам не то, что вокруг делается, а мешает нам молиться то, что в нас делается, и то, чего мы внутри себя не делаем. Были святые – возьмите апостолов, возьмите некоторых других подвижников, которые жили в постоянной суете: Амвросий Оптинский хотя бы, Серафим Саровский последние годы жизни, и другие, для которых все было пищей для молитвы, как дрова – пища для огня.
Если мы не можем молиться от окружающей нас бури, то лишь потому, что пустили бурю внутрь, не потому что буря вокруг. Ибо пока буря вокруг и мы в буре, мы кричим к Богу отчаянно; когда вдруг она ворвалась, мы уже больше кричать к Богу не можем, потому что она нас бьет во все стороны. Возьмите евангельский рассказ о буре на море Генисаретском, когда Христос спал на корме, и апостолы боролись со смертью, с волнами. Сначала они боролись, потом отчаялись и допустили тревогу и бурю внутрь. Это ясно видно из того, что они подошли ко Христу и не сказали Ему: “Господи, Тебе дана всякая власть на небе и на земле, Ты Хозяин жизни и смерти, Ты – Господь, сотворивший при нас столько чудес! Сотвори по воле Твоей и спаси нам!” Нет! Они его разбудили и сказали: Неужели Тебе дела нет до того, что мы погибаем?.. Они уже не думали о том, что Он имеет власть одним слово утишить бурю или их спаси иным образом. Они только хотели Его, своего Учителя и Бога, вовлечь в собственную тревогу. Если перефразировать, можно было бы так сказать: “Господи, если Ты ничего не можешь сделать, хоть не спи, хоть помучься с нами!” И Христос на это так и отзывается. Евангелие в этом смысле метко подчеркивает, что Христос не только на корме спал – с головой на подушке спал: Богу дела не было до них, Он Себе в Своем покое отдыхал, пока они, Его несчастные ученики, мучились. И Христос встает и говорит им: Маловеры, доколе Я буду с вами? А потом, уже не обращая внимания на этих Своих учеников и не давая буре войти в Себя, Он обращается к ветрам и к морю и говорит:Умолкни, утихни. Как бы Свой покой вливая в эту бурю и побеждая Своим Божественным покоем бурю тварную.
