Кеннет Хаукинз - Опыты религиозных исследований
Вывод из всего сказанного весьма серьезен, так как получается, что на самом деле Иисус вовсе не таков, каким Он изображен в Новом Завете. Возвышенный образ воплощенного Сына Божия, прямо или косвенно проходящий через весь Новый Завет, отметается как позднейший домысел, и мы остаемся с человеком, которого обожествили его последователи, обладавшие более творческими способностями, чем он сам.
Верны ли эти предпосылки?
Уместно спросить, на чем основано утверждение, что в раннем христианстве существовали обособленные церкви язычников, развивавшиеся независимо от иудеохристианских общин? Нейлл упоминает Концельманна, который дважды говорит о том, что ни в одном источнике, которым мы располагаем, нет никаких свидетельств того, что существовали какие-то обособленные церкви язычников. «Все, что мы о них говорим, обусловлено нашими более или менее сомнительными выводами», — указывает Нейлл, находя «странным», что Бультманн пишет сто страниц о «жизни и мышлении тех языческих общин, о которых мы не можем с уверенностью сказать, существовали ли они когда-либо вообще»22.
Материалы как раз свидетельствуют об обратном и не дают оснований говорить об обособленных общинах, воображенных Бультманном и Фуллером. «У нас нет свидетельств ни об одной христианской общине в мире, — продолжает Нейлл, — которая в своей основе не имела бы Ветхого Завета… Мысль о том, что и там существовали какие-то группы, которые не ощутили на себе взаимосвязи Церкви и Ветхого Завета и которые самостоятельно, пользуясь терминами и категориями, присущими эпохе эллинизма, развили учение о Христе, не имеющее ничего общего с Ветхим Заветом, не имеет под собой никаких оснований»23.
Упомянутая теория предполагает эволюционное развитие христологии и, как подчеркивает Моул 24, имеет в своей основе не только посылку о существовании обособленных общин, но и мысль о хронологической последовательности в формировании христологических идей. Однако несмотря на то, что каждая община имела свое лицо, «из этого вовсе не следует, что имела место прямая эволюция от «низшего» к «высшему», что христология в ее «высшей» форме не дает истинного изображения Христа, каким Он был изначально, и что какая-либо конкретная ее форма берет начало в каком-то конкретном регионе».
Мы уже говорили о единстве Библии, и в данном случае прежде всего важна мысль о единстве Нового Завета, поскольку в нем мы видим примечательное родство мыслей, даже если они выражены по-разному. Хантер, писавший об этом единстве почти тридцать лет назад, выявил «одну общую духовную установку по отношению к Иисусу… для всех и каждого «Иисус — Господь»25. «В своей основе христология Павла, — пишет он далее, — не имеет принципиальных различий с христологией ранней Церкви», что, в частности, можно видеть на примере сравнения 21-го стиха 2-й главы Деяний апостолов с 13-м стихом 10-й главы Послания к Римлянам или же 12-го стиха 4-й главы Деяний апостолов с 11-м стихом 3-й главы Послания к Коринфянам26.
Второй весьма важный вопрос — это вопрос о времени. Считается, что Павел засвидетельствовал наивысший этап развития христологии, однако ранние сочинения, явившие ее во всей полноте, появились всего лишь на двадцать лет позднее возникновения ранней Церкви. Шервин-Уайт, специалист по древней истории, признается, что больше всего его удивляет предполагаемый темп развития»27. Похоже, что времени было совсем немного, чтобы считать такую теорию обоснованной.
К вопросу о подлинности
А теперь рассмотрим методы, посредством которых пытаются определить, что в Евангелиях подлинно, то есть исходит от Самого Иисуса, а что нет. Эта тема до сих пор обсуждается и развивается. Фуллер утверждает, что если речение, приписываемое Иисусу, имеет какую-либо параллель в иудейском предании, если оно отражает «веру, практическую жизнь и положение» Церкви после первой Пасхи, его нельзя считать подлинным28. Сегодня такое утверждение кажется весьма произвольным. Совершенно необоснованно полагать, что Иисус не мог сказать чего-то такого, что имеет параллель в иудаизме. Непонятно, почему Он не должен был этого говорить. С другой же стороны, устанавливая, что то или иное речение как-то могло отражать жизнь ранней Церкви, мы вовсе не доказываем, что оно непременно должно быть ей присуще и никак не может быть связано с Иисусом. Крайне тенденциозно было бы утверждать, что любое речение «отражает» жизнь той или иной общины29.
Рассмотрим применение этого принципа на конкретном примере. Говоря о голосе с неба, который был услышан во время крещения Иисуса и был обращен к Нему как к «рабу», Фуллер утверждает, что именно ранняя Церковь осмысляла Иисуса в этих категориях, и, следовательно, «голос с неба надо рассматривать не столько как воспоминание Иисуса о Своем опыте крещения, сколько как проявление веры, характерное для самых ранних этапов существования палестинской церкви». «Его нельзя рассматривать как свидетельство того, каким образом Иисус осмыслял свое предназначение», — добавляет он30
Такие доводы совершенно неубедительны. На деле это вовсе не доводы, а просто утверждение. Никак не объясняется, почему же все-таки Церковь не могла унаследовать эту идею от Самого Иисуса. Говорить о том, что она выдумала ее и затем внесла в повествование о крещении, значит предаваться чистейшей спекуляции. Если не Сам Иисус, то кто или что явилось источником вдохновения для Церкви?
«Сын Человеческий»
В качестве другого примера можно рассмотреть, каким образом Фуллер трактует наименование «Сын Человеческий». В настоящее время оно является средоточием многочисленных споров, и поэтому полезно взглянуть на некоторые их особенности. «Иисус не мог отождествлять себя с грядущим Сыном Человеческим, поскольку тот должен был прийти в конце времен на облаках», — пишет Фуллер31. Согласно этому исследователю Иисус считал, что Его собственная миссия будет оправдана Сыном Человеческим при скончании мира32. Делая обзор книги Фуллера, Маршалл отмечает, что если Иисус не отождествлял Себя с Сыном Человеческим, а Церковь делала это, то, следовательно, образ Иисуса понимался неверно и Церковь исказила реальные события, наделив Его божественным самосознанием33. И опять стремясь вложить в имеющиеся данные прямо противоположный смысл, Фуллер перетасовывает их, причем делает это совершенно произвольно, бездоказательно и неприглядно. Такая трактовка литературы весьма своевольна.
Вслед за Бультманном он утверждает, что «в высказываниях о Сыне Человеческом есть внутренняя непоследовательность»34. Не делая никаких попыток примирить эти кажущиеся непоследовательности, Фуллер просто утверждает, что многие из высказываний неподлинны. В противовес этому Морна Хукер, исследовав все высказывания о Сыне Человеческом в Евангелии от Марка, приходит к выводу, что они взаимосвязаны и дают цельную картину35. По-видимому, такая точка зрения более истинна, нежели первая; лучше пытаться объяснить имеющиеся данные, чем произвольно их тасовать.
Те, кто отрицают подлинность этих высказываний, считают, что они порождены Церковью, и, стремясь это доказать, проявляют немалую изобретательность, объясняя их происхождение. Сюда, в частности, можно отнести К. Кольпе36 и Н. Перрина37. Примером крайне радикального критического подхода является и Концельманн. Он не задумываясь отвергает аргументы в пользу подлинности высказываний, а затем «разделывается» с каждым из них по отдельности или сразу с несколькими. Он, в частности, категорически утверждает, что речения о грядущих страданиях Иисуса на самом деле были пророчествами, написанными после реального события; высказывания о Сыне Человеческом на земле он отвергает одно за другим (по большей части не вдаваясь в разъяснения) на том основании, что они догматичны и, следовательно, были порождены Церковью. Что же касается высказываний о грядущем Сыне Человеческом, то согласно Концельманну два из них восходят к Книге Пророка Даниила и потому неподлинны (хотя это и не очевидно), одно ориентировано на утешение во время гонений и, следовательно, родилось в Церкви, — таким образом, остается только речение из 38-го стиха 8-й главы Евангелия от Марка. Оговорившись, что «в подлинности этого высказывания уверены почти все», Концельманн считает, что оно никоим образом не могло исходить от Иисуса, и тоже отвергает его38. Для тех, кто уже согласен, что христианское богословие вышло из Церкви, а не от Христа, такая манипуляция с материалом, по-видимому, вполне приемлема; однако для тех, кто не склонен считать, что Церковь обладала более творческими способностями, чем ее Творец, аргументы Концельманна кажутся крайне шаткими и неубедительными. Совершенно непонятно, почему Иисус не мог предсказать Свою смерть, и, кроме того, если высказывание каким-то образом соотносимо с жизнью Церкви, это вовсе не является доказательством того, что оно и родилось в ней; если же оно представляет собой цитату из Книги Пророка Даниила, то опять-таки совершенно непонятно, почему Иисус не мог ее процитировать. Мысль о том, что какое-то высказывание было утешением во время гонений, скорее подтверждает, что оно было сохранено во всей своей подлинности, и не доказывает, что кто-то сочинил его впоследствии, дабы утешить гонимых. В завершение можно сказать, что все, что «непостижимо» для Концельманна, вполне постижимо для других. По-видимому, заранее уверившись, что все высказывания родились в Церкви, он затем пытается это доказать.