Мария Скобцова - Избранные эссе
Таким путем можно былобы создать центр нового активного монашества, центр, концентрирующий в себе подлинное духовное ядро, удовлетворяющий большой потребности, которая несомненно существует. Это ядро несло бы на своих плечах большие творческие задачи активного православия и организовывало бы около себя не только духовную, но и экономическую и бытовую жизнь значительного числа людей, находящихся сейчас в той или иной степени распыления.
Что против этого можно возразить? Разве только то, что наряду с нашими планетарными теориями задача эта не планетарного размаха. Но для того, чтобы планетарные теории хоть что‑либо значили, их необходимо укоренять в самой будничной конкретности. Мы обычно очень хорошо знаем, что мы делаем сегодня и что мы будем делать послезавтра. Провал только относительно планов на завтрашний день. Все написанное и есть попытка восполнить этот пробел.
Монахиня Мария (Скобцова).
Журнал"Новый Град"№5
Есть ли в поле жив человек?
Источник - http://agios.org.ua
Еженедельник «Дни» под редакцией А. Ф. Керенского, Париж
Думаю, что молодежь, живущая в России, не знает, с каким обостренным вниманием мы следим за ней и как спорим о ее духовном облике.
Собственно, споры эти сводятся к двум основным точкам зрения. Одни утверждают, что в России сейчас настолько сильно утомление от революционных годов и так давит не только аппарат власти, но и казенное мировоззрение правящей коммунистической партии, что никому — и в том числе молодежи — в голову не приходит думать над какими‑либо вопросами идеологического характера, — не на то время уходит. Идеология, мол, не может справиться ни с надвигающимся голодом, ни с нелепостью большевистской хозяйственной политики, ни с произволом отдельных представителей власти. Далее, — говорят люди, придерживающиеся этой точки зрения, — русская молодежь настолько американизировалась, что ее могут интересовать лишь вопросы, имеющие практическое значение. И на этом основании все ее недовольство властью выливается в недовольство оппозиции, критикующей отдельные правительственные мероприятия. Кроме того, война, революция, гражданская война настолько понизили образовательный уровень молодежи, что она не в силах одолеть мало–мальски серьезный вопрос, связанный не только со злободневностью.
И надо сказать, что такой взгляд может казаться очень трезвым и убедительным: действительно, какая уж идеология, если с детства долбили катехизис политграмоты и слушали внушения о непогрешимости ленинской миросозерцательной аракчеевщины. Да и по существу, — просматривая отчеты комсомольского съезда, читая сборник «Комсомольский быт» и другие советские книги, разговаривая с людьми, приезжающими из России, — выносишь довольно точное впечатление: большинство приспособилось, большинство забыло, что такое свобода, большинство очень трезво учитывает свои практические возможности и против коммунистического рожна не попрет. Общее впечатление от всех вестей, доходящих из России, — это впечатление глубокого упадка, охватившего души. Ни живого слова, ни живой мысли не видишь. Творчества нет. Нет ни одной мечты, так или иначе выводящей людей из повседневных будней. Наступают беспросветные постреволюционные сумерки, самая предельная идейная контрреволюция, мыслящая лишь по обязательному марксову трафарету, высушивающая всякий порыв.
Но есть и другая точка зрения. В самом деле — очень трудно допустить, чтобы страна Достоевского и Блока, страна самой крылатой и огненной мечты, вдруг вся, без исключения, снизилась до бухаринского миропонимания. За коростой официальных отчетов и официальных исповеданий, под прессом Советской цензуры должно быть какое‑то живое, подлинно революционное ядро молодежи — пусть меньшинство ее, — до которой доходят иные голоса:
Был краткий период, когда каждая мысль сверялась с «заветами Ильича». Непогрешимый коран давил правоверных.
Ну, а жизнь‑то шла? А запросы пытливого человеческого ума не могли быть удовлетворены этими заветами? Как вогнать свободную мысль в рамки корана? Да еще какого? Плоского и поверхностного ленинского корана?..
И эти чисто теоретические рассуждения находят подтверждение при чтении советских книг.
Правда, опыты большевиков и плоские бухаринские толкования плоской ленинской мысли наводнили Россию непроглядной скукой, которой переполнена каждая строчка, доходящая к нам оттуда. Скучный быт, новое и торжествующее мещанство, всем надоевшие слова, обескровленные, лишенные всякого смысла и силы.
И зачастую молодежь обращается к «старшим товарищам» — Бухариным, Смидовичам. Как строить жизнь? Как применить свои силы? Где искать правду?..
И в ответ «старшие товарищи» тоскливо бубнят: нет малых дел, занимайтесь физкультурой, чистите зубы, обтирайтесь ежедневно до пояса холодной водой:
Бедные «старшие товарищи»! Загнал их Ильич в безвыходный тупик, обескровил их своими скучными заповедями.
Ничего им, кроме зубной щетки, не дано. (То, что я пишу, — не злостный мой вымысел. Почитайте внимательно сборник «Комсомольский быт» — особенно не поленитесь прочесть статьи старших — их бубнение о физкультуре и зубной щетке). Надо думать, что подобные ответы не могут удовлетворять молодежь — и спрашивать надоест, — да кроме того, придут в голову решения самостоятельные, не по указке многодумных старых партийцев. Оговорюсь. Знаю и признаю, что большинство довольно физкультурой и заветами Ильича. Бог с ним.
Оно в свое время и к иным заветам сумеет приспособиться, и не на нем лежит ответственность за творчество новых форм русской жизни.
Ну а меньшинство?
Было же время, описываемое Герценом так:
«Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступней самодержавной ботфоры и землей, а в них было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси».
Не напоминает ли это время и наши дни?
Вот еще один образ Герцена:"В западных государствах каждый, чувствующий призвание писать, старается раскрыть свою мысль. У нас весь талант должен быть употреблен на то, чтобы закрыть свою мысль под рабски вымышленными условными словами и оборотами:
Проходят десятилетия. Власть меняется. А картина, нарисованная Герценом, остается по–прежнему в силе. Мы знаем дальнейшую судьбу мальчиков, о которых писал Герцен. Они не испугались вступить в борьбу с самодержавием, их внуки привели Россию к февральским дням. Где же и что делают правнуки их? О чем думают? Как ощущают великую и ответственную задачу, лежащую перед ними?..
И пусть их сейчас, как и раньше, меньшинство — это неважно. Важно, чтобы в этом меньшинстве была вера в свое дело:
Где же они, эти «ничтожные и незаметные мальчики, осмеливающиеся еще дышать по–своему, не подчинившиеся гнету официальной и общеобязательной мысли?
Одно несомненно: пока творческая мысль русской молодежи не проснется, пока не нарушится умственное оцепенение, намеченное учением коммунизма, до тех пор не только большие, но и самые малые практические дела не подвинутся к разрешению, потому что нельзя себе представить какого бы то ни было, даже малейшего дела, правильно решенного в атмосфере официальной косности.
Обращаю я эти строки к «ничтожным и незаметным мальчикам», о которых говорил Герцен. Я верю, что они уже поняли свою ответственность за грядущие судьбы своего народа и пытаются найти пути для него.
В них, именно в них нуждается Россия. Именно через их души пройдет широкая дорога русской творческой жизни.
Верю ли я в то, что они услышат? А если услышат — верю ли, что поймут? Верю и вкладываю в свой призыв бесконечную тоску об их трудной судьбе и страстную надежду, что сроки уже близки и живая мысль, свободная и крылатая, будет самым мощным противником мертвого и бездушного официального учения:
Вузовцы, рабочие, комсомольцы, беспартийные — есть ли в поле жив человек?
Если есть, он поймет нас и будет понят, несмотря на разницу жизненного опыта, несмотря на то, что мы лишены возможности жить в России, а он там — там думает, сомневается, ищет…
Источник: http://mere‑marie. com
О подражании Богоматери
Источник - http://agios.org.ua
Надо искать подлинных, религиозных, глубинных основ для того, чтобы понять и оправдать тягу к, человеку, любовь к человеку, путь среди братьев, людей.
И с двух разных сторон звучат предостережения. С одной стороны, гуманистический мир, даже принимая основы христианской морали в межчеловеческих отношениях, просто не нуждается ни в каком их дальнейшем углублении, ни в каком их оправдании, не из них самих вытекающем. Он пребывает в трех измерениях, он этими тремя измерениями исчерпывает все бытие. С другой стороны, мир, связанный с Церковью, также предостерегает: зачастую сама тема человека кажется ему чем‑то вторичным, удаляющим от первичного и единого от подлинного Богообщения. Для него христианство, — это отношение к Богу. Все остальное, — христианствование или христианичанье.
