Андроник (Никольский) - Творений. Книга I. Статьи и заметки
Наша публика совсем ожила: даже некоторые слабонервные дамы, все еще не решавшиеся считать себя здоровыми, воспрянули и с бодрым духом появились в столовой. Все радостны, как будто накануне светлого праздника: почуяли пристанище и родной очаг. Только что одолевавшая всех скука и тоска миновала, и началась прежняя веселая жизнь свободных туристов со всеми ее забавами и удовольствиями, какие возможны на пароходе.
Сейчас около 9-ти час. вечера — составляют концерт по особой на пароходе же отпечатанной программе и в нетерпении аплодисментами вызывают из-за кулис на сцену новоиспеченных артистов, почему-то медлящих своим выходом. Задняя стена кают-компании разукрашена флагами. На концерте читали, пели, рассказывали и чувствовали себя очень весело. А в конце одна из участниц концерта, член общества какого-то, обошла всю публику и сбирала деньги в пользу сирот матросов; сбор, оказывается, был весьма прекрасный. Как отзывчивы американцы на всякое доброе дело. Нередко в Америке вместо разных театров устраивают чтения о проповеди христианства среди язычников; слушателей собирается полная зала, сбор бывает большой; очевидно, и общество сочувствует тому, что делают всюду рассеянные американские миссионеры и миссионерки в разных видах.
Ноября 29-го. В сутки прошли 506 миль, остается очень мало. В 11 час. дня показался маячный остров, а отсюда будто бы, то есть от времени обозначения острова, — три часа до входа в гавань. У нас от сердца отлегло, да и все воодушевились. Американцы, завидя землю, так и прильнули к борту: как они привязаны к своей стране. Скоро приняли к себе лоцмана, который за проводы и встречу парохода будто бы всякий раз получает 230 долларов. Потом пристали на маленьком пароходике таможенные чиновники. А тут же и почтовый пароходик передал прямо на наш пароход почту для пассажиров: все занялись чтением свежей корреспонденции, уже заранее предвкушая общение со своими близкими. Таможенные чиновники в столовой уселись на разных концах столов, а пассажиры по очереди подходили к ним и, как на духу, рассказывали, что у них в багаже сомнительного для таможни. Чиновники сомнительные вещи обозначали в своих списках и отпускали пассажира. Мы показали свои паспорта, пропуск на миро для Японской Церкви и ушли опять наверх.
Но вот и Нью-Йорк в дымке или просто в дыму. Сначала налево от парохода — статуя свободы; статуя громадная, но в дыму плохо видны ее черты; американцы на нее с каким-то упованием посматривали. А потом и самый город. Это нечто величественное, поразительное и вавилонское: громадные постройки с широкими замашками, здания до 20 и более этажей, но не широки и не продолговаты. Христианские храмы, которых здесь видно довольно много, тоже нечто высящееся под небеса, хотя больше своими тонкими шпилями. Общий вид замечательного города весьма напоминает картину «Пир Валтасара», на которой сквозь дым проглядывают громадные вавилонские постройки; и как раз эти постройки напоминают сейчас видимые нью-йоркские постройки. Хотя город и в дыму от множества фабрик и пароходов, шныряющих в гавани, но пассажиры американцы так и впились в него своими глазами. Тут они и нас не забыли: некоторые подходили и объясняли нам разные места и постройки в своем родном городе, стараясь как бы похвастать всем хорошим, что у них есть, и удивить проезжающих. Один любитель постарался исподтишка несколько раз запечатлеть наши физиономии на своей ручной фотографии и, вероятно, не преминет потом пустить карикатурой в какой-нибудь газете, так как мы для них в своем плане некоторое изумление. Пароход входит у пристани в некоторого рода док. Там, конечно, все заполнено встречающими; друг друга узнают, перекликаются, перемигиваются, машут руками, шляпами, а некоторые даже стараются завести разговор с встречающими и, конечно, в поднявшемся ужасном шуме друг друга нисколько не понимают. Иногда один не замечает другого, тот долго кричит и машет по его адресу, стараясь всячески выставить свое лицо, и вот наконец добился своего: и встречающий увидал и просиял, как будто весь смысл жизни его заметить приехавшего своего приятеля. А есть и такие, которых никто не встречает. Наконец, пароход окончательно остановился; с пристани сверху сбросили громадные сходни, и все полезли, конечно, наперебой, чтобы поскорее облобызаться с встречающими; там поднялся и писк, и крик, и все прочее.
Пристань представляет из себя громадный сарай, кругом размеченный большими буквами; сначала я недоумевал, что означают эти буквы. А оказывается, по этим буквам носильщики без нас и перетащили багаж, и разложили как следует, так как и на наших вещах приклеены начальные буквы наших имен, а для светских — фамилий. По мере того, как у пассажира багаж был перенесен, чиновник не особенно внимательно осматривал его, справляясь с прежней записью о сомнительных вещах. Только вышло недоумение о святом миро, которое мы постарались запечатать печатью нашего посольства в Афинах, получили оттуда и бумагу официальную на свободный пропуск без вскрытия ящика со святым миром. Но практический янка не удовлетворился этим и непременно хотел распечатать, а на бумаге приписать об этом. Делать нечего, ящик раскрыли, а там оловянный сосуд с миром, и тоже за церковной печатью от Московской синодальной ризницы; отец архимандрит С. объяснил ему, что это печать церковная и там вещество для церковного употребления освященное и раскрывать мы не имеем права. Вероятно, янка сообразил, что не должно быть в сосуде вещества на большую сумму, а может быть, понял и слова, что вещество, освященное для церковного употребления, и успокоился. Пока я закрывал свой багаж после осмотра, ко мне подошел какой-то американец и что-то мне начал лопотать скоро и много; услышал я, что он меня называет по имени, а себя Куком, и сообразил, что это, значит, агент Кука нас встречает здесь: предупредительно и любезно; он показывает мне и длинную о нас телеграмму, должно быть из Парижа, о том, что мы двое едем в Японию, что нам нужно помочь и т. п. Основательно: даже кабелем послали такую длинную телеграмму. Я при помощи своего скудного запаса английских слов постарался объяснить ему, что нам хочется сегодня же в 6 час. вечера выехать в Сан-Франциско, спрашивал — поспеем ли, так как мы еще не имеем железнодорожных билетов. Он успокоил меня и потом что-то еще мне толковал, спрашивал о какой-то бумаге, я этого никак не мог понять, а отца архимандрита С. пока тут не было, он возился со своим багажом. Каково же было мое удивление, когда в эту трудную минуту подошел ко мне какой-то черный господин и заговорил прекрасно по-русски. Он, вероятно, малоросс по виду, говорит, что вот уже 15 лет, как не разговаривал по-русски, но еще помнит. Но с ним не пришлось долго беседовать: кто он такой и как здесь оказался. Я объяснил ему, а он Куку, что мне нужно; оказывается, Кук спрашивал у меня какого-либо удостоверения, что мы действительно едем под руководством его; но тут подошел отец архимандрит С., и все дело уяснилось как следует. В 4 часа вечера мы были свободны от таможни и проехали в контору Кука, там получили билеты и поехали на вокзал; только когда отец архимандрит С. выходил в контору из кареты, то кто-то свистнул по его адресу. До вокзала пришлось ехать далеко-далеко, да и извозчик вез как настоящая кляча; приехали как раз к поезду, только успели сесть; багаж замечательно быстро приняли и нам выдали моментально медные ярлыки с номерами на вещах.
Виденный нами город чистотою и опрятностью похвалиться не может. Всюду бегает и суетится народ, всюду разъезжают машины и конки электрические, которые здесь и по земле, и над землей на особых высоких помостах, и под землей в туннелях под городом. Кругом все электричество и пар, как будто здесь простой силе и делать ничего не осталось. Внутренней жизни Нью-Йорка так мы и не видали, а здесь, говорят, много интересного в жизни: есть какое-то общество братьев, давших обет монашества в виде испытания на шесть лет, и если выдержат, то навсегда, или наоборот. Есть и другие многочисленные братства и общины с разными чисто нравственными целями. По дороге я видел группу каких-то монашенок, наряд их очень напоминает наших монахинь; это, кажется, тоже сестры какого-то протестантского особого братства. Вот и все, что можно было заметить здесь. Нью-Йорк — это большой Вавилон, как будто гордящийся своей славой и выражающий ее и в своих громоздящихся постройках; все американцы весьма ревнуют о славе и известности своего Отечества, всячески стараются показать его всем посторонним. Как бы не достигнуть ему участи подобного ему гордого древнего Вавилона. Но у американцев при этом весьма высоко стоят и вопросы чисто духовные: говоривший с нами на пароходе, оказывается, читал наших классиков: Достоевского, Толстого, Тургенева и др., да и вообще они там весьма известны и в ходу, равно как нарасхват везде и новый роман Сенкевича «Камо грядеши?».
