Михаил Тареев - Искушения Господа нашего Иисуса Христа
Но размышляя по-человеческому, по-земному (φρονείν τά των ανθρώπων), люди необходимым условием своего богосыновнего достоинства считают видимое благоволение Божие, свое личное благополучие и внешнее совершенство. Если Бог сотворил нас для Своей славы и избрал Своими сынами, то надлежит нам обладать личным благополучием и внешним совершенством. Иначе как узнаем мы, что Бог отечески любит нас, что мы Его дети? И вот, ограничения и злострадания служат искушением для веры человека в свое богосыновство. Рассуждающему по земному кажется невозможным, чтобы человек — сын Божий мог страдать. Особенно смущается наш разум страданиями праведников. Вот праведник уничижен, он как бы червь, а не человек, поношение у людей, и презрение в народе. И все, видящие его, ругаются над ним, говорят устами, кивая головою: он уповал на Господа, пусть избавит его; пусть спасет, если он угоден Ему (Пс. XXI, 7–9; ср. Ис. LII, LIII). Сам избранник Божий смущается своими страданиями. Ради славы Божией он считает необходимым свое избавление от злостраданий, он не находит возможным, чтобы эта слава проявилась в уничижении: разве мертвые встанут и будут славить Тебя? или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя — в месте тления? разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения — правду Твою (Пс. LXXXVII, 11–13)? Его вера в любовь Божию и в свое призвание колеблется от страданий: за что, говорит он, так упорна болезнь моя и рана моя ma к неисцельна, что отвергает врачевание? неужели Ты будешь для меня как бы обманчивым источником, неверною водою (Иерем. XV, 18)? — Такое неверие в любовь Божию, типически изображённое пророком, свойственно всему греховному человечеству и даже характеризует самую греховность. Оно неразрывно связано с самолюбивою привязанностью человека к міру и тому, что в міре, — к внешнему и видимому в противоположность вечному и невидимому. Эта именно самолюбивая привязанность человека к міру умерщвляет веру требованием видимых доказательств — личного счастья, внешнего совершенства; она вместе с тем питает в человеке страх за свое земное существование и потому делает его рабом страха смертного и имеющего державу смерти. Только тогда, по словам апостола Павла, когда ходим мы верою, а не видением (διά πίστεως — ου διά είδους), мы благодушествуем и желаем водвориться у Господа (2 Кор. V, 1. 8); когда мы смотрим ненавидимое (τά βλεπόμενα), но на невидимое (τά μή βλεπόμενα), тогда кратковременное страдание нашего внешнего человека производит в безмерном преизбытке вечную славу : ибо видимое временно, а невидимое вечно (IV, 16–18).
Так Богу угодно, чтобы человек терпением и верою в страданиях и ограничениях проявлял и утверждал свое богосыновнее достоинство; напротив, греховный человек условием своей любви к Богу ставит личное благосостояние и внешнее совершенство и в страданиях своей жизни находит оправдание своего неверия и даже вражды в Богу. Что же нужно было совершить Богу, для избавления тех, которые от страха смерти чрез всю жизнь были подвержены рабству, для приведения их в славу богосыновства? Для сего Ему надлежало Вождя их спасения Сына Божия совершить чрез страдания: Сыну Божию следовало уподобиться людям по всему. По словам другого послания того же апостола Павла, Христос Иисус, будучи образом Божиим уничижил Себя Самого, принял образ раба, сделавшись подобным человекам, — и по виду став как человек, смирил Себя, быв послушным даже до смерти и смерти крестной, (Фил. II, 5–8). Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию; и совершившись сделался для всех послушных ему виновником спасения вечнаго (Евр. V, 8. 9). C ын Божий родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. Бог посылает в сердца наши Духа Сына Своего, вопиющаго: Отче! (Гал. IV, 4–6).
В этих общих изображениях уподобления нам Сына Божия, в целях приведения многих в славу богосыновства скрывается двоякое значение этого уподобления — объективное и субъективное. Прежде всего, для проявления
богосыновнего достоинства в условиях человеческой жизни, без отношения к настроению самих людей, но по одной только объективной стороне дела, Сыну Божию надлежало усвоить Себе условия человеческой жизни и Свое собственное богосыновство утвердить в этих условиях. Сын Божий, по словам св. Афанасия, на Себя переносит наше рождение, чтобы мы, сочетавшись с Словом, Которое с неба, от Него были возведены на небо; Он переносит на Себя и прочие немощи тела, чтобы мы, уже не как человеки, но как свои Слову, стали причастниками вечной жизни [259]. — Субъективная сторона утверждения богосыновства Сына Божия состоит в усвоении каждым человеком этого богосыновства, или духа Сына Божия (πνεύμα τού υίου τού θεού Гал. IV, 6), верою в богосыновство Христа, так, чтобы верою Христос вселился в сердца наши (κατοικησαι τον Χρίστον δια της πιστεως εν ταις καρδιαις ημών Ефес. III, 17), чтобы все мы были сынами Божиими по вере во Христа Иисуса (πάντες ϋίοί θεού διά τής πίστεως έν Χριστω Ιησού Гал. III, 26) [260]. Но эта вера человека в богосыновство Христа Иисуса должна быть вместе верою его в свое собственное богосыновство, в свое богоусыновление. Для возбуждения такой спасительной веры Христос должен был по всему уподобиться братьям, чтобы человек, видя в лице Иисуса Христа уничиженного и страдающего Сына Божия, в Нем видел и себя — человека во внутреннем всепобеждающем величии и достоинстве Сына, Божия, — чтобы он, видя самого Сына Божия подверженным условиям своей жизни, видел также, как условия его собственной жизни освящены внутренним богосыновним достоинством. Чтобы верою в Сына Божия человек, воспринял Его в себя самого, для сего нужно было Сыну Божию по всему уподобиться людям; иначе вера человека в богосыновство Христа исключала бы веру каждого человека в возможность собственного богоусыновления. Чтобы человек, которого смущают и делают врагом Божиим и рабом диавола страдания его жизни, поверил любви Божией к нему, для этого Сыну Божию надлежало явиться в условиях человеческой жизни, исполненной злостраданий.
Но то самое, для чего Сыну Божию надлежало по всему уподобиться нам, служило для Него источником искушений. Чтобы породить в людях веру в любовь Божию, Сыну Божию надлежало уподобиться нам по немощам и страданиям. Но ведь греховный мір условием своей веры в богосыновство человека ставит внешнее благосостояние и видимое совершенство. Отсюда возникал вопрос: поверит ли человек в богосыновство уничиженного и страдающего Сына Божия? Так Христос с глубоким человеколюбием принял на Себя наши искушения [261]…
Тайну этого действительного искушения Христа Иисуса нужно разуметь так, что Он прежде всего искушался как воплотившийся Единородный Сын Божий, с ясным сознанием Своего богосыновства, как посланный от Бога на землю свидетель Его любви: по снисхождению Он вошел в область человеческих искушений подвигом собственного искушения [262] для того, чтобы быть милостивым и верным первосвященником, чтобы сострадать нам в немощах наших, изведавши их опытно. Но принявши наши немощи, Он искушался уже подобно нам, как человек, по немощи нашего естества. Отсюда, как искушения, Единородного Сына Божия, искушения Христа клонились к тому, чтобы Он выделил Себя из общества людей, проявил Своё исключительное отношение к Богу и людям, но как искушения человека, они клонились к тому, чтобы породить сомнение в Нем относительно Его богосыновства. Искусительное если можно передать дилеммой: или покажи свое исключительное отношение к Богу и людям, или Ты не Божий Сын. „При Своем воплощении, — хорошо говорит Тренч, — Господь соединил Свою судьбу с судьбою всего рода человеческого; искушение состояло в предложении, чтобы Он вновь отделил Себя от людей. Согласиться Ему на это значило бы уничтожить все свое дело, как Ходатая и Посредника. Если бы при всяком более сильном напоре на Него страданий и мук міра Он прибегал к власти, которая была присуща Ему, как Сыну Божию, и таким образом исключал Себя из того, что доступно вообще человечеству; то где был бы сотоварищ–человек, победитель міра своею человеческою верою, а не своею божественною силою? Исчезла бы вся жизнь по вере“ [263]… Но если богосыновство не свидетельствуется ничем исключительно свойственным Сыну Божию, то в таком случае не подлежит ли оно сомнению? Общие всему человечеству нужды, которым подвергнулся и Христос, по–видимому, по человеческому рассуждению, противоречили небесному голосу, выставляли его обманчивым и могли порождать для немощей человеческой природы страдания борьбы [264].
