Фазлиддин Мухаммадиев - Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже
Дома мои спутники мирно беседовали. Теперь все мы, восемнадцать человек, жили вместе. Старики еще утром второго дня пребывания в Мекке отказались от зловонной и полутемной комнаты на первом этаже и перетащили свои пожитки к нам.
Пожилые кори просили у муллы Наримана, чтобы он повторил те рубаи, которые читал в шатре в долине Арафат. Мулла отнекивался, набивая себе цену, но когда просьбу стариков поддержал Кори-ака, смягчился и прочитал следующие строки:
Мир ― чаша, небо ― тамада, а смерть для нас ― вино.
Мы, люди, ― врозь и сообща ― пьем всякий раз вино.
Кто 6 ни был ты, о человек, они всегда с тобой.
И чаша та, и тамада, и смертный час — вино.[84]
― Браво, браво! ―одарили слушатели муллу Наримана, истинного аристократа и потомственного ходжу, и на некоторое время задумчиво приумолкли.
В комнату вошел Максум-Жевака. В руках он держал пол-арбуза. Видимо, другую половину он, не удержавшись, съел на месте покупки. Пристроив арбуз на шкаф, он укутал его поясным платком и, пройдя в угол комнаты, начал приводить в порядок свои вещи, сваленные в чемодане. При виде этого вдохновились и остальные, и каждый занялся своим барахлом. Эта процедура повторялась по три-четыре раз на дню, ибо с каждым новым днем нашего путешествия росли и приобретения. Приехав сюда с двумя чемоданами, многие из моих спутников купили в благословенной Мекке еще по одному, а то и по два новых.
Сегодня мне повезло. Я оборудовал себе персональную лежанку и мог больше не опасаться еженощной борьбы за место. Довольно широкий подоконник проема, выходящего в переулок, был завален чемоданами, мешками и сумками паломников. Я перенес на шкаф всю посуду, стоявшую на столе у входа, а то, что находилось на подоконнике, перетащил на стол. На подоконнике оставался только железный сейф сеида Абдуллы, брата нашего хозяина. Стронуть его с места было невозможно. Он был наглухо приколочен гвоздями. Все же я мог лежать на подоконнике, держа ноги на сейфе.
Место не столь комфортабельное, но зато суверенное. Больные иногда неделями лежат в хирургических отделениях с подвешанными кверху ногами. Могу и я потерпеть.
Однако пользоваться этим ложем можно только при условии чуткого сна. Незастекленные рамы были сколочены, по-видимому, еще во времена халифа Харуна ар-Рашида и настолько обветшали, что если во сне, не дай бог, подвинуться чуть влево, можно за милую душу вместе с рамой вылететь на мостовую.
Во всяком случае, я рад своей находчивости. В комнате площадью не больше пятнадцати квадратных метров, в которой должны разместиться восемнадцать далеко не тощих постояльцев, иметь собственный уголок для сна ― апофеоз блаженства.
Место ночлега вашего покорного слуги имеет еще одно преимущество, заслуживающее особого упоминания. Помимо моих спутников в комнате с раннего утра и до полуночи толкутся гости, приходящие по одному, по двое или группами. Это, как правило, эмигранты. Они бесконечно рассказывают о своих злоключениях или выясняют, каким образом мы остаемся жить в Советском Союзе, питаясь одним жидким супом с капустой. По неписаным законам этики должно оказывать уважение гостю, не спускать глаз с его лица, слушать, что произносят его уста, чтобы, не дай бог, не оскорбить его чувствительную душу. Новое место дает мне возможность хотя бы на несколько минут покинуть гостей, вытянуть ноги и отдохнуть от кандалов жестокой этики наших предков.
Говорят, что семья сеида Сайфи Ишана сутяжничает с доброй половиной своей многочисленной родни по поводу доходов от вакуфных домов. Так-так, думал я. Если бы Сайфи жил в мире и согласии с родней, сородичами и земляками-эмигрантами, то до чего возросло бы число гостей, приходящих повидаться с нами?! Даже те три-четыре часа, которые остаются нам для отдыха, пришлось бы тратить на увлекательнейшие беседы с гостями! Выходит, что и ссоры с людьми иногда идут на пользу.
Пришел мой знакомый кондитер Кулдош Ходжа и с ходу принялся рассказывать о своих приключениях.
Будучи объявлен кулаком, он убежал в Керки и несколько лет занимался там кондитерством, а в 1934 году улизнул за пределы СССР и, одевшись в лохмотья, под видом бедного продавца дров добрался до города Мазари-Шериф.
― У меня было при себе немного золота, домулло, ― рассказывал он, ― и, пока я находился на земле родины, носил его, знаете где? Зашил в пояс и в нательную рубашку, не так ли? А потом, когда нужно было переходить границу, я сказал себе: «Смотри в оба, Кулдош Ходжа, хорошенько пошевели мозгами, не дай бог, если у тебя обнаружат золото, табак твое дело». Нашелся надежный человек, который взялся переправить меня через границу. Тогда в одном караван-сарае я выискал старое вьючное седло и, разворошив кошму, запихал туда золото. Ну да ладно, все это старая история, не так ли? Ай-ай-ай, как хорошо, что вы приехали, домулло. Я безгранично рад. Просто на седьмом небе от счастья. Увидев вас, будто увидел своего дорогого старшего брата, не так ли?
Прощаясь, кондитер пригласил к себе в дом Кори-ака, Тимурджана-кори и меня.
― Иншалла, завтра приедем, ― сказал Кори-ака. ― Разве можно отказаться от приглашения Кулдош Ходжи? Как вы думаете, мулла Курбан?
― Разумеется.
Лежа на подоконнике я наблюдал за людьми в переулке. Хотя время приближается к полуночи, бакалейные лавки все еще торгуют. Двое из наших спутников стоят на улице и с энтузиазмом ковыряют в носу, разглядывая прохожих. С того самого дня, как мы выехали из Хартума, никто им не делал замечаний по этому поводу. Здесь все ковыряют в носу, на улицах и базарах люди шляются в полосатых ночных пижамах, даже заходят в таком виде в полицейское управление и управление по делам хаджжа. Здесь допускается, сидя у большой дороги, на виду у всех, совершать омовение. В Муздалифе Урок-ака, не найдя более укромного местечка, зашел за какой-то грузовик и совершил омовение, хотя вокруг были женщины и дети.
На уступе стены под окном сидят три голубя. Я их видел и накануне поездки в Арафат. Поздний шум и гвалт мешает им спать, и они, воркуя друг с другом, изредка встряхивают крыльями и меняются местами.
Жизнь, которую я наблюдаю вот уже несколько дней, иногда кажется мне сказкой и напоминает сказки. Порой я завидую героям сказок. Будь я на их месте, один из этих голубей обратился бы ко мне на человеческом языке и предложил свои услуги. Я бы написал записочку, и он полетел бы ко мне домой, на родину, и принес оттуда весточку от семьи и друзей.
На втором этаже надрывно кашляет старик цирюльник. С утра до позднего вечера, кроме тех минут, когда курит кальян или молится, он беспрерывно стрижет и бреет. Много верующих совершают паломничество, любым способом зарабатывая себе на дорогу и пропитание. Те, кто не владеет определенным ремеслом, долгие годы проводят на чужбине, работая хаммалями или кем угодно, лишь бы накопить денег на обратную дорогу.
Дороговизна проезда на самолетах, кораблях и автомобилях — одна из самых больших трудностей паломничества. За сумму, которую здешние владельцы такси берут за проезд десяти-двенадцати километров, у нас можно переехать из одного города в другой.
Москиты не дают спать. Подлые твари! Москиты наших пригородов и степей звоном предупреждают человека о своем приближении, и тогда, определяя на слух место их посадки, можно шлепнуть по какой-нибудь части своего тела и согнать изверга. Священный москит Мекки не таков. Он спокойно напьется твоей крови и улетит, а ты только потом узнаешь по зуду, в каком месте он наслаждался трапезой.
Досадно, очень досадно, что две недели вычеркнуты из жизни… Если бы мне поручили придумать сказку об аде и рае, то я, вместо весов, измеряющих на том свете грехи и богоугодные дела, поставил бы часы, отмечающие дни, напрасно прожитые мусульманином, и дни, прожитые с пользой на благо людям, и соответственно с этим определял бы наказание и поощрение.
Только я хотел уснуть, скорчившись в три погибели на своем новом ложе, как появился Искандар.
― Хаджи, ― сказал он, ― что это ты возгордился в последние дни и не зовешь меня на свои умные беседы?
― Всему свое время.
― Ого! К тому же ты становишься грубым, как полено! Не будь так суров, друг мой. Смирись со своей судьбой и сделай богоугодное дело.
― Какое такое еще дело?!
― С тех пор, как ты просвещаешь меня рассказами о замогильной жизни и дне Страшного суда, об Адаме и Хаве, у меня неудержимо возрастает интерес к этим вопросам. Прошу тебя, расскажи что-нибудь.
― Рассказать про преисподнюю?
― Валяй.
― В преисподней есть ущелье. В этом ущелье семьдесят тысяч зданий. В здании семьдесят тысяч келий, и в каждой келье по семьдесят тысяч черных змей, которые, свернувшись в клубок, поджидают нас с тобой. В брюхе каждой змеи столько смертельного яда, что им можно заполнить семьдесят тысяч хумов.[85]
