Сборник - О молитве Иисусовой
Поутру передал сон свой и порожденное им душевно–телесное состояние своему сожителю. Он признал его «за утешение» от Бога и побуждающее меня к умной молитве. Я не противился, со смирением и благодарностью Богу принял его слова. Но потом, через несколько дней, прочитавши из своих «Выписок» об умной молитве одного Афонского старца–подвижника, не принимая и не отвергая происшедшего, и суждение о сем предать воле Божией и вразумлению более утвердительному в будущем и держаться смиренной доли, как безопасной. Слова же выписки следующие: «Когда случатся при этом какие–либо видения, то не доверять им. Должно полагать, что для нашего спасения необходимо одно лишь покаяние, плачь о своих грехах и никаких не допускать мыслей, что мы достойны каких–либо видений небесных. Слезы благодарные бывают со смирением и радостью о Господе, облегчающие сердце от скорби греховной. С тщеславием же слезы и высокоумие не угодны Господу и бывают лишены тех благодатных плодов, почему и должно тщательно охранять сердце от всего тщеславного и греховного» (из рукописи схимонаха Герасима–грека). Так изобразил Старец свое видение.
17 сентября
Вчера вечером посетили гости греки (зилоты), и хотя особых разговоров с ними не было, но они не дали время совершить вечернее правило. Простое любопытство (если не более того хуже) с каким они, по словам их, мимоходом зашли посетить меня, заметное не общение их с нами, хотя прикрываемое лицемерно внешним мирским приличием — пожатием рук, приятности в лице и в голосе — и после краткой в немногих словах и уже не согласной беседы, оставило чувство пустоты, а потом, с вечера затронутый несколько больной вопрос (о стиле), породил целый поток суждений, уже было забытых, но теперь снова оживленных и не только перебивших умную молитву, но и спать не дававших.
Как вредно для занятия умной молитвою пристрастие к богословским рассуждениям, и особенно беседы с неединомысленными, не обходящиеся без словопрения. Они производят бурление в мыслях, от которых трудно бывает отвлечь ум, особенно, когда и сердце бывает раздражено словопрением. Вот почему Апостол заповедал всем христианам не словопретися ни на какую потребу, особенно же эта заповедь касается монахов (Св. Василий Великий) и тем паче безмолвников.
18 сентября
Молитва шла обычно в немощи и на утрене, и на часах. Извещение о смерти наместника нашего Русского Монастыря и одного схимонаха того же монастыря — знакомых моих — как вестники и о моей близкой, но не известной когда и как, кончине по жестокости сердца моего не воспринявшего в чувстве молитвенного сокрушения о себе самом по погибших. Так же сегодня и завтра справлять будем память годовщины смерти моего старца по постригу и сослужителя на Каруле иеросхимонаха Игнатия, во всем близкого ко мне человека. Господи, упокой души их и за молитвы их даруй и мне живую память собственной моей смерти, которую святые египетские отцы соединяли с умною молитвою для большаго успеха в ней. «Добрый педагог телу и душе», говорит преподобный Исихий Иерусалимский, «есть незабвенная память смертная, и то, чтобы, минуя все посреде сущее (т. е. между настоящею минутою и часом смертным), ее всегда перед собой зреть, и тот же самый одр, на котором имеешь лежать, разлучаясь с телом» и прочее (Душеспасительное и полезное слово о трезвении и молитве, гл. 95. Преп. Исихия Иерусалимского).
19 сентября
Переживаю после болезни рассеянность и охлаждение в молитве. И не разберу от немощи болезни, или от лености, то и другое требует от меня смирения пред Богом и усердного прошения Его помощи, как сказал Он Сам: «Яко без Меня не можете творити ничесоже» (Иоан. 15, 5).
Конец дневнику Старца.
20 сентября Старец слег в постель и уже не мог записывать дневника своего, а 2 октября преставился ко Господу.
Заключение
После 19 сентября Старец дневника своего уже не писал и обычное молитвенное правило перестал совершать, а лежал в постели и переживал болезненное состояние. С этого дня и не вставал с постели до самой смерти.
Болезнь его началась 7 сентября от простуды. Последнее время Старец после обеденного отдыха до вечерни два часа уделял для писания, т.е. сокращал Жития Святых (см. 18 августа), и в этот день он открыл оба окна в своей двухметровой келий для пролетного ветерка, чтобы было не так душно ему. Хотя и ветерок то был маленький и не так еще холодно, но как он всегда слабенький, то его и просквозило. Потом каждый день ощущал маленькую лихорадку; под вечер озноб и жар по ночам. Но правила своего молитвенного он не оставлял до тех пор, пока не слег уже окончательно в постель. К лихорадке пристала еще болезнь в животе с коликами, а как от нашей пустыни далеко живет доктор и позвать его не на что было, да и сам Старец к нему не расположен был, и лекарства не было никакого, так и терпел он без всякого лечения… Очень хотелось ему помереть без людей. Для этого не велел мне никому сказывать, что он больной уже к смерти. Ему было таинственное извещение, что он помрет на Покров, и за неделю, совершив елеосвящение над больным учеником своим схимонахом Алипием, сказал ему: «Я помру на Покров, а ты на третий день после меня». Так и сбылось.
Готовясь к смерти, Старец каждые последние десять дней ежедневно причащался Святых Христовых Тайн Тела и Крови Господней. Сам уже не мог ходить в церковь, то я, как иподиакон, приносил ему в келию запасные Св. Тайны и он причащался ими. Я не выдержал и сильно ослабел без сна, служа Старцу один, и потому за пять дней до смерти вынужден был позвать других на помощь, чтобы по очереди дежурили днем и ночью. У него напоследок стало болеть еще и в груди под ложечкой и к этому открылась почти непрестанная икота и кашель, и по ночам сильный жар и пот. Сердцебиение доходило до 110 ударов в одну минуту. Часто меняли белье, а к тому еще не мог он терпеть и десяти минут в одном положении. Требовалось переворачивать его через каждые десять минут то на один бок, то на другой, и на спину, и сажать на постели, склонясь головою на стол. Сна почти совсем не употреблял.
28 сентября с вечера от 10 часов до пяти часов ночи (счет времени по–византийски) Старец был спокоен, а с пяти часов открылся сильный жар, а также и кошмар. С шести часов уснул и спал до утра. Утром выпил три чашки чаю без всего и был спокоен. Приходил духовник. Поговорил с ним немного, выразил тяжесть продолжать беседу. После ухода духовника Старец вспомнил, что забыл сказать ему, что он на яву видел злобу вражию. Велел мне после передать ему.
«Предстала предо мною злоба вражия, подобно злому зверю — льву или собаке с ярыми глазами и в сильной, очень сильной злобе хотел броситься на меня и пожрать меня, но благодать Божия не допустила. Это было может в продолжении минуты или полминуты». Я спросил: как, Батюшка, Вы видели эту злобу телесными глазами или умом? Он сказал: «Умственными очами».
К вечеру, в 8 часов опять открылась икота и продолжалась до 11–ти часов. Обращаясь ко мне, Старец сказал: «У меня уж рассудок естественный теряется», и вроде как бы в кошмаре, начал рассуждать о духовнике своем с немногою неприязней и спросил меня, что может это нехорошо. На это я ему сказал: «Да, Батюшка, нехорошо. По вашему теперешнему состоянию ничего не надо рассуждать, а только молиться, а то враг запутает вас». Он послушался, успокоился, перестал и икать, и с усердием слушал мою молитву, даже и не шевелясь, как бы замер. Во все время болезни его я, сидя около него, вслух раздельно каждое слово читал Иисусову молитву краткую: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», помогая ему повторять умом за мною. Я спросил его, держится ли молитовка–то? Он ответил: «Чуть–чуть».
В другое время бес представил Старцу горделивый помысл, желая уловить его высокоумием. Говорит мне Старец: «Вот, мне кажется, что я, страдая в такой болезни терплю больше, чем Христос на кресте». Видя, что это с ним уже от слабости ума, я ему сказал: «Что вы, Батюшка, опомнитесь. Ведь это вам от врага. Как можно подумать, что вам тяжелее, чем Господу было на кресте. Ведь Его–то все оставили, и Он один страдал, никто не помогал Ему. А вам–то неотступно я служу и спрашиваю, чем могу помочь». От этих слов Старец успокоился и чуточку прослезился.
Это было под Покров, наш второй престольный праздник. После этого у Старца отнялся язык и говорил он духом, сопом, мне одному только все было понятно. Так духом говорил и Святитель Тихон Задонский перед смертию со своим только келейником Иоанном.
В этот день все духовные его чада приходили прощаться с ним. Просили кому что надо, и он через меня давал им последние советы, и говорил мне духом, и все мне было понятно, и тогда я уже каждому передавал его слова. Это было прямо чудо. А еще к заходу солнца у нас остановились часы и не знали сколько время, а было пасмурно. И мы спрашиваем, сколько теперь времени? А Старец отвечает духом мне: «Постановите 11 часов». А когда проверили на другой день по солнцу, то точно так и было. Когда Старец всех благословлял, а меня благословить окончательно все отлагал, то я стал уже побаиваться, что Старец, не успев благословить меня, умрет. Тогда я посмел даже напомнить ему еще: «Батюшка, я боюсь, что вы не успеете благословить меня и помрете», на что он ответил: «Успею».
