Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы
Я хотела ей сказать, что фрукты надо мыть ночью, когда все спят, а разные цветные обертки от масла, сыра, шоколада надо изнанкой наружу упаковывать в мусорный пакет, чтобы соседи не завидовали. Они-то хорошей еды лишены, все их доходы уходят на дешевую водку. И такую же дешевую закуску и сигареты. Конечно, им ничто не мешает на завтрак есть яйцо всмятку или овсяную кашу и выжимать натуральный сок из фруктов, их зарплат хватает на теплую одежду и добротную обувь, а если подкопить, вполне могут со временем приобрести малосемейку или частный дом, на худой конец — половину частного дома. Или земельный участок, на котором со временем можно будет построить дом. Но, увы. Они живут по принципу: от зарплаты до зарплаты, львиную долю выделяя на спиртное. Они не думают о будущем. У них его нет.
Большинство из них не имеет сменного белья, и, когда дядя Паша в субботу идет в душ на второй этаж и просит у жены что-нибудь чистое «на сменку», она чаще всего советует, чтобы он трусы надел с лицевой стороны, вторые постирать не успела…
Танцовщица приходила домой усталая, но ее походка оставалась летящей; казалось, эта женщина почти не касается земли. Я не интересовалась, где она танцует и что, мысленно представляя ее кружащей фуэте. Слишком много свободы и воздуха было в ее движении. К тому же я немного стыдилась своей неуклюжей походки, я никогда не занималась ни танцами, ни спортом, предпочитая книги физкультуре; но, даже читая романы французских и итальянских авторов, никогда не видела себя танцующей. А жаль… Теперь легко могла бы кружиться в ритме танца. Впрочем, возраст дает мне надежду исправиться.
Обычно мы с ней просто здоровались и тут же расходились по своим делам. До появления танцовщицы в общежитии белой вороной была я. Но я благодарила судьбу за отдельную муниципальную комнату, все-таки снимать не надо было. Раз, хлебнув горя со съемным жильем, начинаешь бесконечно благодарить Бога за маленькое счастье иметь что-то временно свое, пусть с общим душем, туалетом и кухней. Пусть и с соседями, закупающими к Новому году или Восьмому марта по десять бутылок водки на человека. Каждый праздник проходил по одинаковому сценарию с обязательной дракой, кражами, взаимными обвинениями, испражнениями во всех углах коридора. Однажды я стала обладательницей относительно ценной находки. Утром, открыв дверь и привычно зажав нос, я приготовилась идти по осколкам битой посуды, как среди мусора увидела валяющиеся зубы. Не помню, сколько их было, но один из них сверкал золотом; достав из кармана бумажный платок, я осторожно его взяла. В такие дни я старалась уходить из дома утром, пока все спят, если же по каким-то причинам задерживалась, то мне приходилось общаться с милицией, которая просила меня выступить понятой: соседи все время что-то воровали друг у друга, и виновная сторона каждый раз вызывала участкового. Случалось и такое: милиция искала украденный магнитофон — и неожиданно находила утюг, пропавший у других соседей, а у тех, в свою очередь, обнаруживала чужой чайник. Заодно и я видела свои, случайно оставленные на кухне вещи, но при милиции сказать не решалась, мне казалось, что это некрасиво выглядит, совершенно предательски: указывать на то, чем люди так уверенно пользуются, к чему они привыкли. К тому же я не смогла бы пользоваться своими вещами после соседей. Я себя знаю. По-своему мне было соседей жалко, но я старалась этого не показывать, а то они тут же воспользовались бы этим. Сегодня искали приставку к видеомагнитофону, меня накануне участковый поздравил с тем, что за последнюю неделю я третий раз выступаю понятой.
— Везет вам на приключения, — сказал он.
Приставку мы не нашли, как стало известно после, ее успели продать и купить водки — «пропить». Зато у Гали в комнате я увидела красивое белье. Кружевные трусики, лифчики, полупрозрачные топики сушились на веревке, было видно, что Галя ими пользовалась и не раз. Я не выдержала и рассказала об этом участковому на правах старой знакомой.
— Чье белье? — спросил он без обиняков у Гали.
— Мое, — уверенно сказала та, с вызовом глядя ему в глаза.
— Где взяла?
— Купила на рынке.
— За сколько?
Тут Галя замешкалась, она посмотрела на тонюсенькие ажурные подвязки для чулок, как бы прицениваясь, сколько они могут реально стоить, и ответила:
— За две тысячи.
— А сколько ты получаешь? — не отставал участковый.
— Четыре шестьсот в месяц вместе с премиальными.
— Так, — повернулся он к дежурному, — зовите сюда балерину.
Она вошла, немного растрепанная и невероятно красивая. Милиционеры невольно отпрянули.
— Ваше? — указал пальцем на белье участковый.
— Мамма мия! — воскликнула она. — Мой корсет, и бюстгалтер мой… — Тут она беспомощно открыла рот, стала похожа на раненую птицу, повернулась к нам и полушепотом сказала:
— Я не смогу это взять. Я никогда не смогу больше это носить, понимаете?
— Неприятно, конечно, — начал почему-то оправдываться участковый, — но если постирать, прокипятить, почему бы и не надеть?
— Застежки на корсете, — сказала, краснея, она, — не все, сразу видно, — у дамы, которая надевала, другая талия….
— Ясно, что другая. Это как на корове седло.
— И аура, понимаете, это не отстирать. Это… мое… сокровенное… а к этому прикасались чужие руки.
— Да не одни, — вошла другая соседка. — Эти фигуристые трусы и цветастые финтифлюшки носила Светка, Галкина дочка, даже стриптиз танцевала на подоконнике, чтобы всей округе было видно, а потом с Вовкой в туалете закрылась, ребятишки в замочную скважину смотрели. Они давай стучать, значит, пустите, мол, извиняюсь при культурных людях, пописать, а той нипочем, глаза закатила, и, как показывают в американских фильмах, стонет… Ладно бы дело было вечером, когда, понятно, все бухие, а то прям с утра, день-курва только начинался, двенадцати еще не было.
— Я не смогу это носить никогда, — твердо сказала танцовщица, — поймите…
— Заявление писать будете? — осведомился участковый.
— Нет. Бог им судья.
— Ишь ты, ишь ты, — скривилась соседка, — гордая, значит. Погоди, поживешь с нами, слетит с тебя, милая, спесь. Привыкла среди больших людей хвостом вилять, а ты тут протяни среди работяг, говна понюхай. Журналисточка, — кивнула она на меня, — тоже поначалу все дезифинцировала, про микробы всем уши прожужжала, а теперь моет только то, что ее касается, и вообще не видно ее целыми днями. И ребенка своего не показывает, боится, сглазим.
— Всего доброго, — танцовщица повернулась и ушла.
В тот день в наш город приехала балетная труппа из Москвы. И я сына первый раз в жизни повела на настоящий балет, ребенок отбрыкивался, не хотел идти. «Вот если бы там были настоящие черепашки ниндзя», — мечтал он.
— А знаешь, — сказала я, — балерины в фуэте чем-то похожи на ниндзя.
— Правда, мам?
— Да!
Я накануне ему рассказала, в каком месте и сколько раз должно быть фуэте. Сын увлеченно считал, но каждый раз не досчитывался, то пять раз, то восемь, а то целых одиннадцать. Вот что значит провинциальная публика. Она лишена полноценного балета…
Однажды я забыла закрыть дверь, и сынишка убежал играть в коридор, я так была занята, что не сразу заметила, когда нашла его, изумилась: мой малыш стоял и смотрел, как старшие дети поймали кота и кошку и укладывали друг на друга.
— Господи, что вы такое делаете?
— Мы хотим, чтобы были котята, — ответила маленькая девчушка, наверное, ровесница сына.
Быстро схватив своего ребенка, я отвела его домой; объяснять общежитским детям, что мучить животных нельзя — бесполезно; мне кажется, легче собаку научить говорить.
Но той девчушке, видимо, приглянулся сынуля и она во что бы ни стало решила с ним подружиться: крутилась у нашей двери, а когда видела, как мы возвращаемся откуда-нибудь, обязательно шла рядом, рассказывая местные новости.
— А наша семья лучше вашей, — заявила как-то она, — бе-бе-бе!
— Почему? — спросил сын.
— Потому что у нас есть дедапапа…
— А это кто? — удивился мой мальчик.
— Дедапапа — это папа и деда…
К счастью, я быстро справилась с замком и впихнула сына в комнату. Не приведи Господь моему малышу знать, что семья этой девчушки состоит из матери и бабушки, которые живут с одним мужчиной в одной комнате… Но хуже всего, что они в общежитии не одни такие. Сожительство с отчимом не считается зазорным, если отец в тюрьме или его нет.
В тот момент я окончательно решила подружиться с танцовщицей, чтобы можно было хоть к кому-нибудь элементарно зайти в гости или одолжить что-нибудь, например, соль или горчичники. А еще лучше — поделиться. Есть люди, с которыми просто хочется поделиться. Но вдруг нам повезло: я выиграла престижный конкурс, и мне с сыном оплатили авиаперелет и проживание в столице. Мы быстро собрались и уехали, и нас долго не было. Кусок той жизни был похож на сказку, после которой хочется чуда. Вернувшись в свой город, я быстро нашла более оплачиваемую работу, и мы уехали из общежития. Танцовщица совсем выпала у меня из виду. Помню нашу последнюю встречу, она, невероятно расстроенная, спускалась по лестнице, а я поднималась.
