Александр Мень - Почему нам трудно поверить в Бога?
Приходится признать, что религия как средство практического воспитания себя ни индивидуально, ни исторически не оправдывает. Более того, есть основания подозревать ее в историческом торможении нравственного прогресса. Узурпировав эту сферу, она веками не допускала к ней творческий разум, который направил свои усилия в нравственно нейтральные или поливалентные области — науку, искусство, хозяйство и пр.
Уже хрестоматийными стали примеры религиозного оправдания преступлений против нравственности и человечности, да и прямого их провоцирования и совершения именем религии. Можно ответить: религия не виновата, виноват человек. Но зачем такая религия, которая не в состоянии изменить человека?
О. АЛЕКСАНДР: Христианство — богочеловеческая религия. Значит, активность человека здесь должна быть полной. Если мы будем думать, что по щучьему велению, каким-то гипнотическим способом происходит всеобщее изменение — как, помните, у Уэллса было в дни кометы: вот прошла комета, какой-то газ подействовал на людей, и все стали добренькими и хорошими. Чего стоит это добро?
Нет, от нас ждут постоянных и активных усилий. И если человек не входит в этот мир Христов, если он не черпает силу в благодати, он может тысячу раз числиться христианином, православным, католиком, баптистом — и оставаться им только формально. Таких номинальных христиан у нас полно. Так хочется, чтобы какая-то рука простерлась — и повернула все, и изменила.
Если кто из вас читал Стругацких, «Гадкие лебеди», то вы помните, что они, изображая маразм общества, не придумали ничего другого, кроме вторжения неких «мокрецов», которые по волшебству выметают метлой всю эту гадость и создают что-то новое.
Евангелие дает нам иную модель, а именно модель соучастия человека в творческом процессе. Оно говорит о подлинной ответственности человека, подлинной активности человека. Мы творцы, соучастники, соответчики. Если мы полностью поймем всю важность христианской ответственности, мы увидим, что некоторые из нас искали в Церкви совсем иного.
Я вспоминаю слова французского писателя Рода, который в конце прошлого века писал: «Я вошел в церковь (он был позитивистом), и меня убаюкали звуки органа, я вдруг почувствовал — вот это то, что мне надо, это корабль, который стоит неподвижно; мир проходит, а это все остается, небесные звуки органа… И мне показалось, что все мои проблемы и проблемы этого мира — пустяки, и что вообще надо отдаться потоку этих звуков…» Это не христианство, это опиум.
Я очень ценю слова Маркса об опиуме, они всегда являются напоминанием христианам, которые хотят превратить свою веру в теплую лежанку, в убежище, в тихую пристань. Соблазн понятный, распространенный, но тем не менее это только соблазн.
Ничего похожего на лежанку или на тихую пристань Евангелие не содержит. Принимая христианство, мы принимаем риск! Риск кризисов, богооставленности, борьбы. Мы вовсе не получаем гарантированных духовных состояний; «блажен кто верует, тепло ему на свете», как часто повторяют. Нет, вера вовсе не печка. Самые холодные места могут оказаться у нас на пути.
Поэтому истинное христианство — это, если хотите, экспедиция. Экспедиция необычайно трудная и опасная. Именно поэтому так часто происходит подмена, и многие люди остаются у подножия горы, на которую надо взойти; сидят в теплых шалашах, читают путеводители и воображают, что они уже на вершине этой горы.
Некоторые путеводители очень красочно описывают и восхождение, и саму вершину. Так получается иногда и у нас, когда мы читаем писания мистиков или что-нибудь подобное у греческих подвижников и, повторяя их слова, воображаем, что все в общем-то уже достигнуто.
В словах Христа и в Его призывах не было ничего манящего. Он говорил: «Трудно богатому войти в Царство Божие, скорее верблюд войдет в игольное ушко»[4]. А богаты были все, каждый из нас волочит на себе какие-то мешки. И пролезть не может в это отверстие. «Тесны врата, и узок путь»[5], — говорит Он, то есть это, оказывается, трудно.
Куда же ведет этот путь? Что обещал Христос? Нравственное перевоспитание общества? Нет и еще раз нет. Это лишь один из аспектов. Нравственное воспитание занимало в свое время стоиков. Они создали замечательные книги о морали. Но ничего подобного христианство создать не могло. Христос не сказал ученикам: вы будете замечательными нравственными людьми, вы будете вегетарианцами или что-нибудь в этом роде. Он сказал: вы будете наступать на змей и на скорпионов, вы будете пить яд, и он вам не повредит, вы будете повелевать миром. То есть Он хотел, чтобы человек начал путь восхождения на новую стадию своего существования. Почему Христос исцелял? Он действительно был уже в ином измерении. И это не было симптомом или признаком его сверхчеловеческого начала.
Он сказал ученикам: то, что Я творю, вы будете творить, и больше того[6]. Он это говорил не раз. Кто думает Его чудесами доказать или опровергнуть Его сверхчеловеческую тайну, ошибается. Когда он посылал учеников, Он говорил им: идите и исцеляйте! Если мы не исцеляем, то только потому, что оказываемся слабыми, недостойными и неспособными.
На самом деле христианство есть религия отдаленного будущего. Я всегда ощущаю христиан прошлого как наших предтеч и вместе с ними нас, современных христиан, как недохристиан: христианство — это религия абсолютная, а мы идем еще где-то в предрассветных сумерках.
Проповеди Христа были остро современны, были словом живого к живущим. Церковь же сегодня оставляет такое впечатление, что последующих без малого 2000 лет не было. Ложное ли это впечатление?
О. АЛЕКСАНДР: Если говорить о среде, в которой мы живем, то это впечатление не ложное. Бесспорно, люди, которые должны сейчас нести духовную истину, в большинстве своему призванию не отвечают. Так исторически сложилось. И помехи можно убрать только одним способом — самим проникнуть и добраться до этой сути. Когда так спрашивают христиане, члены Церкви, я им всегда отвечаю: Церковь — это не кто-то извне приходящий, не какая-то институция, которая вам что-то предлагает, иногда даже навязывает, а это вы сами. Она не снимает ни с кого ответственности — напротив, каждый из нас должен чувствовать себя частью Церкви, ее носителем, а не ждать, что кто-то нам преподнесет эти истины. Тем более что на протяжении веков было достаточно светлых умов, выдающихся людей, которые умели говорить совершенно актуально.
Например, в Польше Церковь совсем не выглядит так, как написано в этой записке. Почему? Что там, лучший епископат, священники? Нет, эти епископы и священники таковы не случайно, такова основная масса Церкви. Этот процесс развивался в недрах всего церковного общества в целом. Именно оно позволило совершиться такому резкому броску в социальных условиях, в общем, сходных с нашими. Люди не ждали, что им что-то дадут сверху, они сами вынесли на своем гребне достойных священников, епископов, богословов.
Бесспорно, сейчас возникла такая ситуация, что множество людей, молодых и менее молодых, которые ищут веры, и не просто веры субъективной, касающейся только внутреннего, сокровенного, а веры, которая реализуется вовне, которая выплескивается в нашу деятельность, причем повседневную, обыденную деятельность, — не находят ответа у внешних инстанций. Они приходят в храм, и, кроме некоторых эстетов, многие там смущаются, многие не чувствуют, что это тот язык и та форма, которые им соответствуют. Но причина здесь одна.
На протяжении последних десятилетий основную массу людей, которые формировали общецерковное сознание, составляли консерваторы, пожилые люди, люди, которые вовсе не стремились к тому, чего ищет автор этой записки. Не стремились к тому, чего очень многие ищут сейчас — нового языка. Отцы Церкви всегда были «модернистами». Апостол Павел был радикальнейшим модернистом — преобразователем. Почти каждый великий святой христианства был духовным революционером, совершившим определенный переворот.
Сейчас нам это трудно понять, так же, как трудно понять, насколько революционной, скажем, была поэма Пушкина «Руслан и Людмила». Как вы помните, эта вещь произвела скандал, когда ее читали в салонах Петербурга. То же самое происходило и в области духовной. Это было всегда новое, всегда свежее, всегда актуальное. Сейчас у нас просто особые ненормальные условия, и некоторые сваливают вину на атеистов, но я не хотел бы поступать так, потому что сам атеизм в значительной степени есть порождение недостоинства и несовершенства верующих.
«Я не могу верить чужим домыслам и речам о Боге», — говорится в записке. Да, конечно, нельзя этому верить, и никто никогда не верит, потому что вера — это есть твое особенное внутреннее открытие, которое потом уже ты подтверждаешь и которым делишься с другими. У нас слово «вера» часто понимается совершенно неправильно, как слепое доверие к чужим словам. Мне сказали, предположим, что где-то есть красивый дом. Я не проверял, но поверил. Это не имеет ничего общего с верой.
