Сергей Гусев-Оренбургский - Глухой приход
— Что вам надо? Кто вы такой?
— Служитель Божий, — ответствовал дьякон.
— Посторонитесь с дороги!
— Не могу.
Духовный вспыхнул.
— Что за непристойные шутки!
— А мы шутки отбросим в сторону и серьезно поговорим. Из какого прихода будете?
— Вам что за дело?
— Потом объясню.
Духовный впивался в него взглядом.
— Странно, странно… Я Никольского поселка священник Поливанов, а вы кто такой?
— Я Черновского прихода дьякон Косоротов. Честь имею представиться.
Дьякон снял шляпу и солидно поклонился.
— Бонжур!
— Что такое, что такое?.. — кричал духовный в сердитом недоумении, — что вы такое говорите? Зачем остановили? Я к службе тороплюсь. Что за знакомство на большой дороге! Какие ваши цели? Кабы не духовная одежда ваша, Бог знает что подумать можно…
Он глядел уже с опаской на подходившего дьякона.
— Слезайте, — сказал спокойно и повелительно дьякон, — я вас давно поджидал. Имею секреты, от самого владыки исходящие. Поговорить надо.
Священник с ужасом смотрел на дьякона.
— От владыки? — еле выговорил он.
— Да, да. Слезайте!
Священник совсем растерялся. Не спуская глаз с дьякона, он слез с тарантаса и покорно последовал к ковру с закусками. Необычайность обстановки, какие-то вести от владыки на большой дороге ошеломили его, потому что на совести его не всё было спокойно.
— Не по Михайловскому ли делу? — спросил он шепотом.
Дьякон пытливо посмотрел на него.
И кратко ответил:
— Да.
Духовный весь сжался и стал тише воды. Он с ужасом наблюдал, как дьякон отдавал какие-то распоряжения верховому и старался представить в растерявшемся уме своем, откуда появился этот таинственный дьякон и что за связь у него с епископом. Стало быть, была погоня за ним и дело повернулось весьма серьезно? Он покорно принял из рук дьякона стакан с чаем, даже попытался пить его, хотя сейчас же и обжегся, но не подал виду. Робко наблюдал он за дьяконом, как тот солидно, не торопясь, наливал себе чаю, и весь вздрогнул, когда дьякон громогласно рявкнул:
— Запрягать!
И дьякон солидно принялся за чаепитие.
Было тихо.
Река монотонно шумела на перекатах и всё плескалась в ней большая рыба. Солнце начало краснеть и опускаться к закату, бросая на степь багрянец. Звякали колокольчики — староста с работником запрягали лошадей.
Духовный прервал молчание.
— В чем же дело?
Но едва он это произнес, как вскочил подобно ужаленному ядовитым змеем. По дороге клубилась белая пыль и в облаках этой пыли уносился в неведомую даль его тарантас под экскортом двух верховых. Растерявшийся духовный бросился за ним, но, увидя тотчас всю тщету своей погони, обернулся к дьякону с опрокинутым лицом.
— Что это значит?
— Это значит, — спокойно отвечал дьякон, — что ваш работник поехал в Никольское.
— Зачем?!
— С письмом к вашей матушке, что вы до понедельника не вернетесь.
Батюшка совсем растерялся и перепугался.
— Почему? — еле выговорил он.
— Потому что вы арестованы.
Дикая мысль простучала в голове священника: так значит, это правда, это епископ послал за ним и сейчас повезут его на страшный владычный суд, не помогли никакие хлопоты… Ноги его подогнулись, и он невольно оперся рукою о повозку.
А дьякон вежливо раскланялся.
— Извините, батюшка… но мера сия необходима. Мы в черновском приходе полгода живем без священника. Треб накопилось невообразимое количество. Благочинный же, заведующий приходом, не ездит туда. Другие священники опасаются благочинного. Путь к ним ко всем больше сорока верст, да и берут они сверх меры. Зачем же тогда и церковь в Черновском, рассудите. Вот мы и решили на совете старейшин…
По мере того как говорил дьякон страх батюшки прошел, но зато ярость даже подняла волосы на голове его. Он сделал к дьякону несколько шагов, широких и несуразных, остановился, откинул руки, сжал их в кулаки, выпятил грудь.
— Ка-а-а-а-к! — закричал он. — Обмаа-н! Похи-щение… на большой доро-о-ге?!
Дьякон развел руками.
— Необходимость.
— А секреты владыкины?
—В том и секреты его, что попа не дает.
Батюшка в припадке ярости ухватился руками за голову и принялся отчаянно ругаться и грозить. Ругался он артистически, с употреблением славянских слов. Он грозил судом епископа, грозил жалобой губернатору, святейшему Синоду, правительствующему Сенату. Упоминал даже более высокие места. Наконец, исчерпав весь запас жупелов земных, обратился к небесным и стращал судом Божиим и муками ада. Дьякон спокойно и молча, скрестив руки, принимал на себя поток бешеных слов. Когда же были готовы лошади, он с поклоном указал на повозку.
— Пожалуйте, милости прошу.
Ничего не оставалось батюшке, как сесть, что он и сделал, продолжая ругаться. Он ругался всю дорогу, совершенно не смолкая, ругался до хрипоты в голосе. Очень это был сердитый и раздражительный человек. Он ругал дьякона, старосту, ямщика, перебирал всё начальство, которому будет жаловаться. Наконец, принялся корить лошадей за то, что плохо бегут, и повозку за ее тесноту и неудобство.
Дьякон молчал.
Ему казалось, что около него жужжит большая муха, попавшая в тенета, он дремал и просыпался от этого жужжанья. Надоело это ему страшно и, когда батюшка на минуту примолк, он сказал потихоньку:
— Ведь вы получите пятьдесят рублей… разве этого мало?
Батюшка продолжал ругаться, но уже значительно тише.
В два часа ночи отчаянный звон тонкоголосого колокола взбулгачил весь поселок. Собрались в церковь все, от мала до велика, словно в большой праздник, и с удивлением увидели сердитого священника, бродившего в облачении по церкви в сопровождении дьякона со свечой и яростно махавшего кадилом.
Служба продолжалась долго и торжественно.
Дьякон превзошел себя, произнося ектении в октаву и с раскатом. Даже стекла по временам отзывались. На литии он раздельно и ясно читал поминанья и произносил имена с таким чувством, что бабы плакали. Увлекся под конец службой и батюшка. У него оказался недурный голос. За обедней он по совету и просьбе дьякона произнес проповедь на тему о малом стаде, которому не надо бояться, ибо Христос всегда с ним. Обедня кончилась на рассвете, и уже на обширной площади дожидались благословения стада коров, быков, лошадей, овец и десятка два верблюдов, подобно жирафам вытягивавших шеи.
Батюшка вышел на площадь.
Он уже смирился и во всем слушался дьякона. Терпеливо благословлял он и кропил святою водой мятущихся животных и звонким голосом пел призывы к святым. Потом пели по избам бесконечные молебны, со вздохом облегчения усаживались за столы, угощались, выпивали и шли дальше уже более веселыми ногами1. Наконец отправились в поля. И вернулись только вечером, усталые, но довольные. Прошли прямо в церковь. И когда здесь, в присутствии всех прихожан, была сломана печать на церковном ящике, пересчитаны и вручены дьякону деньги, а он в свою очередь отсчитал и вручил батюшке пятьдесят рублей, батюшка даже расчувствовался и принялся пожимать руки дьякону.
— Забудем распрю свою!
Дьякон взглянул недоверчиво.
— А вы забудете?
— Конечно! — отвел батюшка глаза.
Но дьякон ему не поверил.
Он почтительно усадил его в ожидавшую подводу и долго в задумчивости смотрел ему вслед на клубившиеся столбы пыли.
— Фру-у-кт! — гудел он.
Через неделю дьякон прощался с приходом. Жалко было прихожанам отпускать его, да они понимали безвыходность положения.
— Уж мы такие несчастные! — говорили они.
Жалко было и дьякону расставаться.
— Будь я священником, не ушел бы… ведь мне немного надо.
— А за чем же дело?
Дьякон коснулся пальцем лба своего.
— Всем я хорош, одним не вышел: не имею образования… из простецов!
И он уехал.
…Он был уверен, что епископ наконец смилуется: не погибать же с голоду! А ведь он полгода терпел. Но по мере того как он приближался к городу, уверенность его таяла и сменялась неопределенными опасениями, ибо видел он, что слава о похищении на большой дороге священника разбежалась уж чуть ли не по всей епархии. Иные прямо встречали его:
— Вот он… вот… похититель!
Иные же только рассказывали ему об удивительном приключении, не подозревая, что он и есть герой, ибо не знали имен.
Когда же дьякон вошел в архиерейскую приемную и увидал выходящим с приема никольского священника, он почувствовал, что дело его плохо. С душевным трепетом вошел он в обширную залу пред лицо епископа.
Но, к удивлению его, строгий Виталий встретил его без гнева. Он только томительно долго смотрел в лицо ему, перебирая четки сухими, нервными пальцами. Потом о чем-то отдал распоряжение келейнику. Через минуту в зале появился никольский батюшка. Епископ сказал ему со строгим спокойствием:
