Владимр Кожевников - Мысли об изучении святоотеческих творений
Не думаем и мы отрицать их! Но в указанном сейчас направлении мы имеем дело с незамечаемым или дурно замаскированным заблуждением, а не трезвою научностью! В самом деле, высшим проявлением как раз ненаучности и должно считать игнорирование в области исследования предмета или явления того начала, которое составляет их жизненную атмосферу и их первоисточник. А это именно и делают те, которые при изучении творений, созданных Отцами Церкви в духе церковном, порожденных живейшею верою церковною, отрицают принципиальное значение и влияние Церкви, ее вероучения и ее предания, говоря, что "до всего этого им и дела никакого нет". Если этот основной элемент столь развязно отстраняется прочь исследователем, если он самим им слишком мало воспринимается или совсем не ощущается как родственное, органически понятное и близкое начало, - тогда не помогут, не возместят этого пробела никакая полнота эрудиции, никакое усердие в научных поисках, никакая проницательность и тонкость критических суждений: ученость окажется грудой мертвых костей, безнадежно ждущих духа воскрешающего, усердие в труде - не животворящею, а разлагающею силою, а проницательность и тонкость в расценке сравнительных мелочей не избавит от слепоты в главном, в духовном. Тогда до содержания внутреннего, до души явлений и учений действительно уже не будет дела! Но зато что же и останется? Одна только муравьиная работа над формами внешними, скрывающая под кропотливо вытканным узором исторической критики внутреннюю пустоту и гниль.
Вот трагический исход ученых трудов, не озаряемых светом веры в применении к расследованию святоотеческих творений, трудов, умышленно или бессознательно вынимающих из этих творений "душу живую", заменить которую нечем, ибо, по слову Писания, нет выкупа за эту драгоценность. Сознавши это, почерпнем же в единении с духом церковным главную способность к уразумению святоотеческих творений, способность сродственно и жизненно постигать их как выражение именно жизненного духа Церкви. Трудности останутся, конечно, и для проникшегося этим настроением; но, по крайней мере, будет прочная основа для отношения к затруднениям и для посильного превозмогания их. А раз это будет, малодушно из-за трудностей сторониться от изучения области, неведение в которой, как мы уже сказали, недопустимо в уме действительно просвещенном, каков бы он ни был, верующий или отрицающий религиозное.
Но небрежность, непозволительная с научной точки зрения в отрицателе, становится в лице верующего непростительною уже и в нравственном смысле, как небрежение к сокровищу, принципиально признаваемому, а практически заброшенному. Не странно ли, в самом деле, что святоотеческие творения в наши дни лучше известны верующим среднего и малого уровня образования, нежели верующим более просвещенным в других отношениях? И не еще ли удивительнее встречать нередко самих пастырей или служителей Церкви, живо интересующихся сравнительной мифологией, спорами о "Babek und Bibel", буддизмом, спиритизмом, теософией и равнодушных к сокровищам святоотеческих творений, столь поверхностно известным или забытым, и к памятникам ранних дней христианства, вновь открываемым?.. Пора восполнить эту духовную недоимку! Пора заглянуть впервые или вновь пристальнее всмотреться в этот мир величавой духовной красоты и глубины мысли, которую только недавно начали ценить и с чисто философской стороны!
Необходимо это и в целях апологетических. На тех, кто живет и мыслит в духе христианской церковности, лежит обязанность дать, в случае надобности, отчет в своих церковно-христианских убеждениях иначе мыслящим и противопоставить веские факты и строгие выводы возражениям, столь часто в наши дни раздающимся против Церкви вообще, против авторитета и строя православной Церкви в частности. Но как выполнить эту почетную обязанность перед собою и другими при незнакомстве с историческими опорами этой стороны наших религиозных убеждений? А между тем можно с уверенностью сказать, что усилия почерпнуть подкрепления этого рода в памятниках древнего христианства, в творениях Отцов Церкви в особенности, окажутся удивительно плодотворными: многие из предубеждений против Церкви, ее авторитета, ее организации рассеются, когда от суждений обо всем этом понаслышке, по неточной либо неверной передаче мы обратимся непосредственно к первоисточникам, к свидетельству очевидцев, устроителей Церкви и достойных носителей ее духа. Как многое из того, что ныне выдается за неважное, искусственно или расчетливо придуманное, или за порождение позднейшего времени, либо за искажение первоначального, окажется существенным, естественно возникшим, изначальным или глубоко древним, необходимым для своего времени, драгоценным и для нашего!
Таковы разнообразные общего свойства побуждения к занятиям творениями Отцов Церкви для просвещенных людей нашего времени. Необходимо присоединить еще одно соображение, касающееся особо нас, как православных. Патрологию, в противоположность протестантам, разлагающим ее в историю личных и случайных мнений, без связи с учением Церкви, католики самодовольно назвали, не без некоторого основания, наукою католическою. Но гораздо правильнее считать и звать ее кафолическою и в этом смысле - православною, так как православие и есть кафоличность, вселенскость, одинаково добровольное церковное объединение, одинаково далекое, с одной стороны, от католического иерархического ига, угнетающего личность, а с другой - от протестантской индивидуалистической розни, разрушающей единство. Патрология, по самой природе своего предмета, по содержанию его, по способу соглашения и убеждения посредством вселенского признания основ веры и церковного предания о них, есть дисциплина примиряющая, отрасль знания, воспитывающая чувство духовного родства, органическую солидарность в высшей человеческой семье, самой емкой в ширину, самой содержательной в глубину - в Церкви. Недаром это - "наука об Отцах"! Болезненно напряженному, крайнему индивидуализму наших дней, бессильно, хотя и пламенно мечтающему о солидарности и не умеющему, однако, даже приблизиться к ней в своей бессердечной борьбе за существование, с одной стороны, и в своем надменном умственном аристократизме - с другой, нашему веку всевозможных распадов и противоречий идеал органического духовного единства, данный в Церкви, идеал не вырождающийся ни в угнетении личности, ни в произволе ее, должен бы стать особенно дорогим, если бы он не был забыт по неведению и неблагодарности или искажаем по предубеждению. Православию же, как зиждущемуся на начале братского, соборного, добровольного единения в существенном, с сохранением свободы и различий во второстепенном, временном и местном, свободы к развитию мысли и жизни церковной на условии сохранения верности основному, незаменимому и потому неотменному, Православию, повторяем, "страна Отцов", то есть творения и дух их, должна быть, преимущественно перед инославием, дорогою, возлюбленною родиною. Ввести в нее незнакомых с нею, вернуть ученых сынов, заблудившихся по распутиям и околицам, на исконный и широкий путь, по которому шла Вселенская Церковь от ее колыбели до рассвета, есть настоятельнейшая потребность современной русской богословской науки, в которой богатству знаний и обилию ученых сил и способностей далеко не всегда соответствует проникновение духом подлинной православной церковности.
Но так же задача, в известной степени и в иной, разумеется, постановке, относится и ко всему нашему общественно-религиозному сознанию, которое до тех только пор и было самобытно и стройно, пока черпало основы своего нравственно-духовного устроения в значительной мере из глубокого и здорового источника церковно-отеческой мудрости. Мудрость эта предназначалась, да и теперь относится, не к одним избранным умам, а ко всем душам верующим, жаждущим духовного, "умного" ведения. В ней надо искать не одного научения, но и поучения, не одного удовлетворения духовного сознания и настроения в положительно христианском, церковном смысле. И эту цель мы не колеблемся поставить на главном, на первенствующем месте. Она и доступнее, и важнее: доступнее, потому что не требует трудно осуществимого для многих сосредоточения внимания и времени на объемистом, сложном и не легком для усвоения ученом аппарате современной патрологии; важнее же поучительная цель, сравнительно с научительною, настолько, насколько целая жизнь, устрояемая в духе христианском по образцам праведников и святых Божиих и по завету церковному, ценнее одного из самых драгоценных средств должного устроения жизни - знания. Я говорю "средств", а не "целей", потому что при всей своей высокой ценности самодовлеющей, верховною целью, самоцелью знание быть не может. Верховною целью жизни может быть не знание, а дело, высшее, всем доступное, но и для всех обязательное, хотя и добровольное, дело личного и общего спасения через единение с Богом и преобразование себя и других, мира и жизни в новую тварь во Христе при помощи Его благодатных даров, ниспосылаемых Им в Церкви. Более чем в какой-либо иной отрасли знания, цель эта должна быть непрестанно перед нами в "науке об Отцах", и менее, чем где-либо, может она здесь навлекать упрек во внесении какого-то принципиального раздвоения или противопоставления в предмет занятий, в объект исследования. Своеобразная красота и величавость "науки об Отцах" при церковной, основной точке зрения на нее именно и состоит в гармонии запросов веры и ответов знания. Пусть не на все исторические и критические запросы сможет ответить здесь знание! Но не на все и призвано оно отвечать в области ведения религиозного, у которого даже исторические стороны в своих сокровеннейших глубинах разоблачаются не при дымном, ветром колеблемом факеле ученой критики, а при ясном озарении луча веры. Именно здесь недомолвки и пробелы знания - еще не основание для отрицания: молчание письменных памятников - еще не опровержение того, что приемлется Церковью за реальное, за бывшее и пребывающее; вера Церкви, зиждущаяся на Священном Предании, - не меньшее доказательство, чем временем изъеденные хартии и свитки, чем обломки черепиц и мраморных плит, испещренных полустертыми надписями! Молчание веков, столь долгое, столь упорное по отношению ко многому, не раз прерывалось на наших глазах: открытия затерянных, забытых или не обращавших на себя внимания памятников христианской древности блестяще пополняют пробелы, разъясняют недоумения и, по признанию самого вождя западной историко-богословской науки Гарнака, все время говорят во укрепление истины и точности церковного предания.
