Василий Быстров - О догмате Искупления
По отношению к догмату Христа Спасителя св. Иоанн Дамаскин делает следующее применение только что изложенного святоотеческого учения о едином естестве человеческом:
“Естество, – говорит он, – усматривается или чистым умозрением, ибо само по себе не имеет самостоятельности; или сообща во всех однородных ипостасях, как взаимно связующее их и [в таком случае] называется естеством, созерцаемым в [известном] роде [существ]; или же совершенно то же самое [естество] с присоединением случайных принадлежностей в единоличном существе и называется естеством, созерцаемым в неделимом, будучи тождественным с тем, которое созерцается в [целом] роде. Итак, Бог Слово, воплотившись, воспринял не то естество, какое усматривается в чистом умозрении, ибо это было бы не Воплощение, но обман и призрак воплощения, а равно [воспринял Он] и не то естество, какое созерцается в [целом] роде, ибо Он не воспринял всех личностей [человеческого] естества, но [Он воспринял] то, которое в неделимом, тождественное с тем, которое в роде. Ибо Он воспринял основу нашего состава; не такой, который сам по себе существовал бы, и прежде назывался неделимым, и в таком виде был бы Им принят, но [наше естество], которое получило бытие в Его Ипостаси” [XVII] .
Выражение “естество Слова” или “естество Слова в неделимом” “в собственном и исключительном смысле не означает ни неделимого, то есть лица, ни совокупности [to koinon] лиц, но общее естество, созерцаемое и познаваемое в одном из лиц” [XVIII] .
Наконец, у св. Иоанна Дамаскина учение о едином естестве человеческом сопоставляется с учением об едином естестве Божественном и определяется их взаимное различие.
“Должно знать, – говорит Святой отец, – что иное созерцание делом, другое – разумом и мыслью. Во всех созданиях различие лиц созерцается делом. Ибо [самим] делом созерцаем, что Пётр отличен от Павла. Общность же, и связь, и единство созерцается разумом и мыслью. Ибо умом замечаем, что Пётр и Павел одной и той же природы и имеют одно общее естество. Ибо каждый из них живое существо, разумное, смертное; и каждый есть плоть, одушевленная душой, как разумной, так и одаренной рассудительностью. Итак, эта общая природа может быть созерцаема разумом, ибо ипостаси их не находятся друг в друге, но каждая особо и порознь, то есть поставленная отдельно сама по себе, имея весьма многое различающее её от другой. Ибо они и отделяются местом, и различаются по времени, и отличаются по уму, и по силе, и по наружности, то есть форме, и по состоянию, и по темпераменту, и достоинству, и образу жизни, и по всем характеристическим особенностям. Более же всего отличаются тем, что существуют не друг в друге, но отдельно. Почему и называются и двумя, и тремя человеками, и многими. Это же можно усмотреть и во всей твари.
“Но в Святой и пресущественной [сверхприродной], и высшей всего, непостижимой Троице – противоположное, ибо там общность и единство созерцаются [самим] делом, по причине совечности [Лиц] и тождества Их сущности и деятельности, и воли, и по причине согласия познавательной способности и тождества власти и силы, и благодати. Я не сказал: подобие, но тождество, так же единство происхождения движения. Ибо одна сущность, одна благость, одна сила, одно желание, одна деятельность, одна власть, одна и та же самая; не три подобные друг другу; но одно и то же движение Трёх Лиц. Ибо каждое из Них не в меньшей степени имеет единство других, чем Само с Собой. Это потому что Отец и Сын и Святый Дух суть во всём едино, кроме нерождаемости и рождения, и исхождения, мыслью же разделенное, ибо мы знаем единого Бога. Но замечаем мыслью различие в одних только свойствах, как отечества, так и сыновства и исхождения, как относительно причины, так и того, что ей произведено и исполнение Ипостасей, то есть образа бытия. Ибо в отношении к неописуемому Божеству мы не можем говорить ни о местном расстоянии, как в отношении к нам, потому что Ипостаси находятся Одна в Другой, не так, чтобы Они сливались, но так что тесно соединяются, по слову Господа, сказавшего: “Аз в Отце и Отец во Мне” (Ин. 14:2), ни о различии воли или разума, или деятельности, или силы, или чего-либо другого, что в нас производит действительное и совершенное разделение” [2] .
Из изложенного учения св. Иоанна Дамаскина о естестве человеческом можно сделать следующие выводы:
Наименование “естества” в применении к человеку употребляется у отцов Церкви в двояком смысле: а) в отвлеченном оно обозначает логическое понятие человека как такового; б) в эмпирическом – оно служит собирательным обозначением всего человечества, существовавшего в прошедшем, существующего в настоящем и имеющего существовать в будущем.
Для объяснения тайны Воплощения Христа Спасителя наименование единого естества человеческого не может быть употребляемо ни в логическом, ни в эмпирическом указанных смыслах.
При логическом отвлеченном понимании единого естества человеческого учение о Воплощении и страданиях Христа Спасителя получило бы докетический характер, а при эмпирическом – пантеистический, поскольку в последнем случае предполагало бы вхождение в Ипостась Спасителя человеческого естества со всей совокупностью его ипостасей.
Понятие единого естества в этом случае берётся у отцов Церкви в особом значении. Именно, когда говорится, что при Воплощении Христос Спаситель воспринял человеческое естество, единосущное нам, то этим означается собственно то, что Он воспринял в Свою Ипостась человеческую природу, во всём сходную с нашей природой за исключёнием греха.
В отношении же ко всему человеческому в собирательном значении этого слова Спаситель является лишь “начатком” обновленной человеческой природы.
Никакого метафизического учения о едином естестве человеческом в том смысле, в каком развивает его митр. Антоний, у отцов Церкви не имеется.
Митр. Антоний определяет естество, как единую силу и единую волю. Но в святоотеческой литературе сила и воля являются лишь принадлежностями человеческого естества, но не составляют самого естества. (См. [XIX]).
Только в отношении к Божественному естеству слова “единое естество” употребляются у отцов Церкви в абсолютном смысле, поскольку Божественное естество абсолютно едино и в понятии, и в действительности. В отношении же к неделимым тварного естества, и в частности к людям, понятие “единого” берётся в смысле безусловного единства только отвлеченно, поскольку всякое понятие рода или вида одно. В применении же к действительности оно указывает лишь на одинаковость природы всех неделимых данного рода.
С точки зрения изложенного святоотеческого учения о едином естестве человеческом, как оно сформулировано у св. Иоанна Дамаскина, нужно рассматривать и приводимые митр. Антонием в подтверждение своего учения места из свв. Василия Великого и Григория Нисского.
Изучая творения Василия Великого, прежде всего видим, что он употребляет наименование единого естества в приложении к человеку в логическом отвлеченном смысле. Обстоятельное выяснение такого значения наименования “естества”, мы находим в особом послании Василия к Григорию-брату, то есть Григорию Нисскому, в котором он, опасаясь, чтобы Григорий подобно многим современникам не стал смешивать понятия “сущность” и “ипостась”, объясняет различие этих понятий следующим образом:
“Чтобы выразить в немногих словах, – говорит он, – понятие упомянутых речений есть следующее. Одни именования, употребляемые о предметах многих и численно различных, имеют некое общее значение; таково, например, имя “человек.” Ибо произнесший слово сие, означив этим именованием общую природу, не определил сим речением одного какого-нибудь человека, собственно означаемого сим именованием; потому что Пётр не больше есть человек, как и Андрей, и Иоанн, и Иаков. Посему общность означаемого, подобно простирающаяся на всех подводимых под то же именование, имеет нужду в подразделении, чрез которое познаем не человека вообще, но Петра или Иоанна. Другие же именования имеют значение частное, под которым разумеется не общность природы в означаемом, но очертание какого-либо предмета по отличительному его свойству, не имеющее ни малой общности с однородным ему предметом; таково, например, имя Павел, или Тимофей. Ибо таковое речение ни мало не относится к общему естеству, но изображает именами понятие о некоторых определенных предметах, отделив их от собирательного значения. Посему, когда вдруг взяты двое или более, например: Павел, Силуан, Тимофей, тогда требуется составить понятие о сущности людей; потому что никто не даст иного понятия о сущности в Павле, иного – в Силуане, и иного – в Тимофее, но какими словами обозначена сущность Павла, те же слова будут приличествовать и другим; ибо подведенные под одно понятие сущности между собой единосущны. Когда же, изучив общее, обратится кто к рассмотрению отличительного, чем одно отделяется от другого, тогда уже понятие, ведущее к познанию одного предмета, не будет во всём сходствовать с понятием другого предмета, хотя в некоторых чертах и найдется между ними нечто общее” [XX].
