Адин Штайнзальц - Социология невежества
Следует обратить внимание и на другие профессиональные тайны, многие из которых представляют собой благодатную почву для исследований. Значение промышленной тайны вышло в наши дни за рамки личных проблем и приобрело социально-экономический характер. Двойственное отношение к практике патентования указывает на то, что, с одной стороны, получение патента является свободной процедурой, но, с другой стороны, выдача патента — это свидетельство о существовании некой тайны. Иными словами, патент — это в некотором смысле почти неприкрытое признание того, что в определенной сфере существует тайна, которую человек хочет сохранить. При этом промышленно-экономическая тайна является инструментом, имеющим политические масштабы, и обладает внутренним смыслом, меняющимся в зависимости от страны.
Профессиональная тайна существует до сих пор среди таких профессий, которые позволительно назвать гильдиями, — например, среди бухгалтеров и адвокатов. Они тоже охраняют профессиональную тайну: иногда из соображений защиты личной тайны клиентов, иногда — руководствуясь характером своей профессии, заставляющей использовать стратегию утаивания и дезинформации, а иногда потому, что углубление невежества отвечает некой потребности в распространении общего недостатка знаний. У такой потребности имеются в числе других и социальные источники: она, как мы объясним в дальнейшем, возникает из стремления сохранять закрытость профессии и то положение вещей, при котором профессиональное знание является не столь общедоступным, каким оно должно быть согласно теории.
Другую разновидность намеренного замалчивания знаний можно охарактеризовать как педагогическое невежество. Здесь имеется в виду не невежество педагогов, что представляет собой отдельную тему, а такое невежество, которое является методическим средством воспитания. В свое время об этом писал Моше Маймонид в предисловии к своей книге Морэ невухим, и с такого рода вещами сталкивался на собственном опыте каждый воспитатель. В любой заслуживающей упоминания книге по педагогике содержится мысль, продиктованная заботой о пользе ученика, что в процессе обучения ученику не следует сообщать все сведения, относящиеся к теме. Это идея основывается на справедливом иногда предположении о том, что избыточная информация, которую ученик не в состоянии усвоить, не только не приносит дополнительных знаний, но и мешает ученику продвигаться в обучении. Здесь, разумеется, возникает вопрос, до каких пределов преподаватели (или учебное ведомство) должны допускать такого рода невежество, чтобы оно оставалось временным явлением, а не прогрессировало, углубляясь в процессе обучения от этапа к этапу. Примером сознательного педагогического невежества может послужить преподавание математики: на определенных этапах обучения вниманию учеников не предлагают полноценные математические доказательства. Для достижения педагогических целей такие доказательства следует пропустить и не углубляться в тонкости существующих принципов математического вывода. Причина для подобного рода невежества имеется, например, и в сфере судопроизводства. Это то невежество, в котором должен пребывать присяжный заседатель. Всюду, где существует соответствующая судебная практика, присяжному заседателю рекомендуют воздерживаться от чтения газет, чтобы быть свободным от чужого мнения о деле. Мало того, кое-где бытует убеждение в том, что присяжный заседатель не должен хорошо разбираться в законодательстве, поскольку предполагается, что знание законов не столь способствует принятию решения, как намеренное невежество. Иными словами, присяжному поверенному надлежит установить истинность или ложность предъявленных ему фактов, а не пускаться в рассуждения о характере и юридических последствиях этих фактов.
Точно так же практикуется намеренное невежество в тех случаях, когда требуется, чтобы свидетель ничего не знал о показаниях других свидетелей; очевидно, что здесь мы имеем дело с сознательным сокрытием информации, хотя сокрытие это носит лишь методологический характер, облегчая выяснение обстоятельств дела. В более широком смысле такое сохранение тайны является техническим приемом некоторых жанров литературы и театра, в той мере, в какой знание читателем или зрителем сюжетной развязки наносит ущерб эстетическому восприятию художественного произведения. Стало быть, и в этом случае имеет место процесс намеренного утаивания с целью создания невежества, процесс, который в любом случае следует охарактеризовать как положительный. То есть в этих случаях речь идет не о постоянном, сохраняющемся как можно дольше невежестве, а о неком воспитательном процессе, во время которого шаг за шагом приподнимаются покровы тайны и увеличивается знание. Вместе с тем, также и в основе этого процесса лежит хорошо продуманная, расчетливая и запланированная политика утаивания соответствующих сведений, преследующая воспитательные, художественные или юридические цели ради достижения определенных результатов.
Что касается нашего примера, в котором сохранение в тайне сюжетной развязки преподносится как идеал занимательности, то следует обратить внимание на социальную обусловленность этого явления. Как известно, удовольствие, которое древний эллин получал от трагедии, совершенно не требовало неведения им перипетий сюжета. Он прекрасно знал сюжет, а удовольствие получал от самого зрелища. Лишь в новую эпоху, благодаря социальным причинам, которые связаны с развитием общественных идеалов, возник новый идеал или новый тип эстетического наслаждения, ставящий во главу угла динамику развертывания действия во времени.
Наряду с этими разновидностями невежества, возникшего благодаря запланированному дефициту знания, существует еще такое знание, доступ к которому совершенно открыт, но общество или определенные общественные институты объявляют это знание вредным или неуместным.
Возьмем, например, астрологию. В древности, а также в средние века, астрология считалась наукой, то есть была признана релевантным знанием для тех, кто занимается ею профессионально. Астрология являлась вполне уместным знанием, поскольку считалось, что во вселенной, чьи масштабы конечны и ограничены и у которой имеется фиксированный центр, а именно земля, вокруг которого обращаются планеты и звезды, существует взаимосвязь между движением небесных тел и процессами, происходящими на земле, и что положение светил влияет на земные события или, как тогда выражались, на подлунную сферу.
Однако с появлением классической физики, и именно тогда, когда вселенная вдруг стала бесконечной, а земля перестала быть центром мироздания, а точнее говоря, мироздание вовсе оказалось без центра, астрология перед лицом астрономии превратилась в нерелевантное знание. При этом нельзя утверждать, что астрология была окончательно отвергнута, поскольку у астролога всегда остаются аргументы, объясняющие, почему его предсказания не сбылись или же сбылись лишь отчасти. Астрология, как и любая другая наука, не может быть опровергнута, если кто-то отрицает ее исходные предпосылки. Но астрология превратилась рядом с астрономией в неуместное знание. Здесь не место останавливаться на связях астрологии и астрологического учения, поскольку это учение формировалось тысячелетиями, с современной астрофизикой. Астрономическая критика релевантности астрологии не превратила астрологию в знание, неуместное для общества. Общество (включая и астронома) все еще готово настойчиво утверждать, что знание это небезразлично для него, как это происходит в наше время во многих странах (и касается, по неофициальным сведениям, многих государственных деятелей). Вместе с тем научное сообщество не только воздерживается от занятий астрологией, но и считает такие занятия неприличными, поэтому астрофизик наших дней, который признается в том, что он сведущ в астрологии, будет заподозрен в профессиональной непригодности, если он, конечно, не объяснит, что интересуется астрологией лишь в историческом плане или же находит в ней материал для иронии и шуток.
То же самое относится к области медицины. Врач, который обнаружит хорошее знакомство с гомеопатией или с другими лечебными системами, которые медицина, однако, не считает полностью несостоятельными (ибо научная теория не может быть окончательно опровергнута, как не может быть раз и навсегда доказана), но рассматривает их как нерелевантные учения по сравнению с официально признанной доктриной, — итак, врач, который окажется сведущим в гомеопатии или в народной медицине, будет выглядеть весьма подозрительно, особенно в глазах собратьев по профессии.
Точно таким же образом психологи относятся к парапсихологии, которая сама по себе является серьезной и вызывающей интерес темой. Здесь мы можем увидеть, что психологи, даже не являющиеся бихевиористами, отрицают существование парапсихологических фактов. Мало того, когда в некоторых солидных научных учреждениях осуществляются эксперименты, вроде бы доказывающие справедливость тех или иных парапсихологических теорий, возникает любопытный феномен: когда комиссия психологов, занимавшаяся исследованием парапсихологических явлений, приближается к выводу о том, что на основании статистических данных эти явления можно объяснить лишь в том случае, если предположить верность утверждений парапсихологии, всегда находится один из членов комиссии, который заявляет, что следует усомниться в научности самой статистики, а двое других настаивают на том, чтобы выводы комиссии не публиковались. И это еще один пример сознательного замалчивания знания, благодаря чему о знании этом распространяется мнение, что оно неуместно, не соответствует истине, а потому не заслуживает внимания. Таким образом, помимо сниженного интереса к некоторым разделам знания (что связано с соответствующей оценкой их научной состоятельности), существует соглашение общества или определенных социальных кругов игнорировать это знание. Недостаток сведений (или невежество) создается в этом случае вполне намеренно и сознательно. Общество провозглашает, что определенные науки относятся к разряду таких вещей, о которых лучше ничего не знать.
