Пётр Загоруйко - Евангелие для цыганского барона
— Заходите, располагайтесь! Но сегодня работать не будете. Этот калинько (черненький) – именинник, – указал он на малыша, голышом стоящего у его ног и ухватившегося за его красные шаровары.
— Сичас будэ (сейчас будет) баран, будэ шашлык, будэ плов, цыганский плов – пальчики оближешь!
По его команде зашевелились несколько женщин, накрывая стол. В самом углу двора кипел большой котел, стоящий на костре и испускал необычайный аромат. За углом флигеля несколько молодых цыган бросали ножи в мишень, постигая это проклятое ремесло.
Ипан, так звали старшего сына барона, упражнялся с кнутом – установив на перевернутых кастрюлях зажженные свечи, вырабатывал точность удара, чтобы кончиком 3-4 метрового кнута сбить пламя, не затронув самих свеч. Возле кастрюль валялось десятка два перебитых свеч, видимо это "искусство" давалось непросто.
Невдалеке от установленных свечей стояла красивая молодая цыганка, держа в руках зажигалку-пистолет, терпеливо и даже с каким-то наслаждением поправлявшая и зажигавшая сбитые свечи. Среди других она выделялась не только красотой и аккуратной одеждой, но и добродушным взглядом и ласковым обращением! Вот и сейчас, подойдя к отцу, она обратилась к нему не дадо (отец), а:
— Даделэ (батюшка), это те люди, которые будут у нас красоту наводить?
— Ай, моя чергэн (звезда), Наида.
И, уже обращаясь к художникам-оформителям, добавил:
— Это Наида – моя любимая чае, по-вашему – дочь. Вот за нее я бы и жизни не пожалел. Скоро ей будет 16. Такой банкет закатаю (устрою), какого наши ромалэ отродяся не видывали.
В проеме двери, ведущей во флигель, видно было троих цыган, игравших в карты на деньги. Между ними была ругня.
На крыльце дома, где предстояло делать ремонт или, как выразилась Наида – "красоту наводить", – сидела старая гадалка, набивая курительную трубку табаком. Перед ней лежали разложенные карты, над которыми она шептала. Лицо, изрезанное морщинами, костлявые руки, крайне смуглая кожа и необыкновенно черные глаза делали ее какой-то таинственной и неприятной – на ней лежала печать сатаны.
"Куда я попал! Это же и есть ад!" – думал Андрей, переводя свой взгляд с одной картины цыганского бытия на другую. "Разве я смогу остаться христианином в этом аду? Здесь все покрыто мраком греха". Казалось, даже воздух был наполнен парящими демонами.
"Срочно надо что-то придумать, чтобы уехать отсюда. Ни о какой работе и речи быть не может!" – решил он.
Голубенко посмотрел на своих необращенных коллег, но те ничего этого не понимали. Их глаза предвкушали сытный обед, необыкновенный обед, подаваемый на мраморный стол позади двора. Не успел еще Андрей справиться с этими мыслями, как к дому подъехали уже знакомые нам машины, из которых на этот раз вышли пышные женщины в пестрых многоэтажных юбках, волочившихся краями по земле. Уверенной поступью во двор вошла жена барона, Румида, и невестка, Мирка, жена Ипана, за ними шли трое молодых цыган и русский шофер.
— Нэ, парны, бут рэстем? (Ну, бледнолицая, много достала?) – спросил барон.
— Кицы трэби, (Сколько надо), – ответила Румида.
Бледнолицей главный Рома назвал свою жену потому, что она была украинкой, прожив всю свою жизнь среди цыган. Это была "золотая ручка" – т.е. особо "даровитая" в ловкости рук, извлекавших чужие кошельки. Такая профессионалка могла в день приносить непредсказуемые деньги от нескольких сот долларов до тысяч, если удавалось почистить доверчивых иностранцев в аэропортах и специальных магазинах. Но если она ловилась, то выкуп за нее мог составлять 10-15 и более тысяч долларов, иначе тюрьма.
— Настя, чи ты заснула, полчаса стол накрываешь, – крикнул барон, – у мэнэ вжэ пуп до спыны прылып.
Цыгане рассмеялись, не столько из-за шутки, сколько зная, что это невозможно, ведь из-за своего живота барон никогда не видел собственных ног: его всегда обувал кто-то другой. Жертва объядения уже постукивал раздраженно ложкой по столу, как наконец, показалась русская прислуга по кухне.
— Ну ты ж у мэнэ и хуланы дыя! (хозяйка дома). Зовсим лодом прыморыла. Скоро менять буду. Настя никак не среагировала. Видимо, было ей не впервой.
Барон пригласил всех за стол, кроме детей; они были собраны во флигеле, куда каждый из них принес из машины арбузы.
— Ну шо, баптист, Лаварик говорил, что ты за столом молыся (молишься). Ну давай, ны стисняйся. Я подылюсь можэ вода стане выном, а гарбуз кавуном. (Я посмотрю, может вода станет вином, а тыква арбузом).
Все дружно рассмеялись, но тем не менее Андрея это не смутило, он привык к насмешкам, а поэтому спокойно сказал:
— Нет надобности тыкву делать арбузом. А вот твое сердце я хотел бы, чтобы Спаситель переделал. Ну а что до моей молитвы, то если вы уважаете Иисуса Христа – то встаньте и я с удовольствием помолюсь. Но если вы не хотите этого сделать, то я буду отдельно кушать, а значит и молиться.
— Ну цэ мы ще побачимо, чи то Бог пэрэкуе сэрцэ, чи я твое (Ну это мы еще увидим, или Бог перекует мое сердце или я твое). А втим (впрочем), я встану, но ради Бога.
Удивительно, но собравшиеся за столом встали и смотрели, что будет делать Андрей и как. Голубенко просто, но отчетливо сказал:
"Боже, по милости Твоей благослови эту пищу, но особенно прошу Тебя, дай этому дому вкусить Твою нетленную пищу – Слово Твое. Аминь".
— Странные слова ты сказал, еврей. У нас по такому случаю говорят: "Лавэндыр чяло на явэса" – "Словами сыт не будешь".
— А у нас, христиан, по такому случаю и по всем другим случаям говорят то, что сказал Сам Христос диаволу: "Не хлебом одним будет жить человек, но всяким Словом Божиим". Хотелось бы мне знать, почему ты меня назвал евреем? – Я ведь украинец, хотя неплохо, думаю, было бы родиться среди избранного Богом народа.
— А назвал я тебя евреем потому, что ты и есть еврей, потому что ты умеешь все делать, а это могут только евреи.
Ты не обижайся, Андро, но ты просто ничого нэ знаеш про свою нацию. Бо колы в вийну булы нимци, то щоб вас нэ рострилялы, батькы (Когда была война... то чтоб вас не расстреляли, родители... ) поминялы фамилию, то ты и став хохлом, хоч в тэбэ и тэче (течет) еврэйська кров. Андрей не привык спорить, а потому только улыбнулся скороспеченной легенде, сказав при этом:
— Отчасти ты прав, поскольку Христос был евреем, а мы, христиане, Его братья.
Беседа затянулась надолго. Барон задавал разные вопросы из Библии. Но по всему было видно, что он не читал Писания, а пользовался суррогатами (искаженными заменителями) людей, кощунствующих над истиной. Поэтому Андрей прилагал все усилия, чтобы цыган понял необходимость личного исследования Евангелия.
Марц, видя, что их разговор о Боге приятен Голубенко, приказал принести "божественные", как он выразился, книги из своей библиотеки, привезенные из Москвы.
Андрей удивился, увидев знакомые издания: иллюстрированную "Детскую Библию", "Библию", изданную Московской патриархией, "Жития святых" и др., но понял, что сердце барона очень и очень далеко от внутренней силы этих книг, а показывал цыган эти книги только лишь из тщеславия, потому что эти книги для него были такими же "ценными" как и "Практическая магия", "Белая магия", которые были принесены в числе "религиозных" книг.
Постепенно, даже в течение этого дня, решение Андрея – во чтобы то ни стало уехать домой – было приторможено интересом Марца, пусть и не вполне искренним, но все же дававшим маленькую надежду на то, что его любовь, как христианин этом доме будет небезрезультатна.
Глава 3
Пока коллеги Андрея оборудовали место под мастерскую, Марц водил Голубенко по всем комнатам, объясняя свое желание относительно каждой из них – в какой обтянуть стены кожаными пуфиками, где установить какую лепку, где подшить подвесные потолки... Войдя в зал, он указал на косяки проемов:
— Здесь поставишь анталтов, поддерживающих потолок.
— Атлантов – поправил Андрей.
— Ну, хорошо, пусть будет адландов, какая разница?
Но эта разница резала слух Голубенко своей неграмотностью, смешением языков: русского, украинского, цыганского, отчасти молдавского. Иногда нужны были большие усилия, чтобы не засмеяться, не унизить того, кто в своих глазах был самым-самым, к тому же повелителем, судьей отцом ромалэ. Мало-помалу день склонился к вечеру и ромалэ стали задавать друг другу вопросы, озадаченные где их гости изберут себе ночлег. Несколько позже, двоих коллег Андрея определили во флигель.
