Джозеф Кэмпбелл - Тысячеликий герой
Пожалуй, можно упрекнуть меня в том, что, пытаясь выявить соответствия, я пренебрегал различиями в традициях Востока и Запада, нового времени, древности, примитивных народов. Однако подобное возражение можно выдвинуть и по отношению к любому пособию по анатомии, где явно пренебрегают расовыми отличиями в физиологических характеристиках ради фундаментального общего понимания физической природы человека. Существуют, безусловно, различия между многочисленными мифологическими и религиозными системами человечества, но эта книга посвящена, собственно, их общим основаниям; и коль скоро мы это уясним себе, мы обнаружим, что различия здесь не столь велики, как это принято считать в широких кругах непросвещенной публики (и, конечно же, среди политиков). Я надеюсь, что такого рода сравнительное исследование внесет свой вклад в, пожалуй, не совсем безнадежное дело тех конструктивных сил, которые делают ставку на универсализм в современном мире, — не во имя некой империи, будь то политического или же церковного толка, но во имя взаимопонимания между людьми. Как сказано в Ведах: «Истина одна, мудрецы говорят о ней, используя многие имена».
Я бы хотел выразить признательность господину Генри Мортону Робинсону, чьи советы во многом помогли мне на начальной и заключительной стадиях многотрудной работы, связанной с приведением собранных мною материалов в удобочитаемую форму, а также госпоже Питер Джейджер, госпоже Маргарет Уинг и госпоже Хелен МакМастер, за их бесценные предложения после многократного чтения моих рукописей, и наконец, моей супруге, которая работала рядом со мной с первого до последнего дня, слушая, читая и перепроверяя написанное.
Нью — Йорк, 10 июня 1948 года,
Дж. К.
ПРОЛОГ. МОНОМИФ
1. Миф и сновидение
Слушаем ли мы со снисходительным интересом какого-нибудь конголезского колдуна с горящими глазами или читаем с изысканным восторгом утонченные переводы мистической поэзии, Лао Цзы; пытаемся ли вникнуть в сложную аргументацию Фомы Аквинского или внезапно улавливаем удивительный смысл причудливой эскимосской сказки — всегда мы встречаем одну и ту же, изменчивую по форме, но все же на удивление постоянную историю и, вместе с тем, один и тот же вызывающе настойчивый намек на то, что неизведанное, где — то ждущее нас, много больше, чем когда — либо можно будет познать и поведать.
По всему населенному миру, во все времена и при любых обстоятельствах человеческое мифотворчество никогда не увядало; всякое порождение человеческого тела и духа есть плод вдохновения, черпаемого из этого живого источника. Не будет преувеличением сказать, что миф является чудесным каналом, через который неистощимые потоки энергии космоса оплодотворяют человеческую культуру во всех ее проявлениях. Религии, философии, искусства, формы социальной организации первобытного и исторического человека, озарения первооткрывателей в науке и технике, сами сновидения, вспышками врывающиеся в наш сон, — все это зарождается в изначальном, магическом круге мифа.
Просто удивительно, что самая незатейливая детская сказка обладает особой силой затрагивать и вдохновлять глубокие пласты творчества — так же, как капля воды сохраняет вкус океана, а яйцо блохи вмещает в себе все таинство жизни. Ибо мифологические символы — не продукт произвола; их нельзя вызывать к жизни волею разума, изобретать и безнаказанно подавлять. Они представляют собой спонтанный продукт психики, и каждый из них несет в себе в зародыше нетронутой всю силу своих первоистоков.
В чем же заключается секрет этого неподвластного времени видения. Из каких глубин мозга оно берет свое начало? Почему за многообразием своих одежд мифология повсюду оказывается одинаковой? И чему она учит?
Сегодня многие науки занимаются решением этой загадки. Археологи проводят раскопки руин Ирака, Крита и Юкатана. Этнологи расспрашивают хантов, живущих на берегах Оби, и буби из африканских племен, живущих в долинах Фернандо-По. Генерация ориенталистов не так давно открыла для нас священные писания Востока, а также доиудейские источники нашей Библии. Между тем, другая армия ученых — настойчивых исследователей — еще в прошлом столетии начала работу в области этнопсихологии, пытаясь установить психологические основы языка, мифа, религии, развития искусства и моральных норм.
Однако наиболее поразительны откровения, пришедшие к нам из психиатрических клиник. Смелые и поистине эпохальные работы психоаналитиков незаменимы для изучающего мифологию; ибо, как бы мы ни оспаривали детали их подчас противоречивых толкований конкретных случаев и проблем, Фрейд, Юнг и их последователи неопровержимо продемонстрировали, что логика мифа, его герои и их деяния актуальны и по сей день. В отсутствие общезначимой мифологии каждый из нас имеет свой собственный, непризнанный, рудиментарный, но тем не менее подспудно действующий пантеон сновидений. Новейшие воплощения Эдипа и персонажи нескончаемой любовной истории Красавицы и Чудовища стоят сегодня на углу Сорок второй стрит и Пятой авеню, ожидая, когда поменяется сигнал светофора.
«Мне приснилось, — написал молодой американец автору одной из постоянных рубрик в агентстве печати, — что я перекрываю крышу своего дома. Внезапно я услышал доносящийся снизу голос своего отца, который обращался ко мне. Я резко повернулся, чтобы лучше слышать, и в это время молоток выскользнул из моих рук, пополз вниз по покатой крыше и исчез за ее краем. Я услышал глухой удар, как при падении тела.
Сильно испугавшись, я спустился по лестнице и увидел своего отца, лежащим на земле; его голова была в крови. Убитый горем, рыдая, я стал звать свою мать. Она вышла из дому и обняла меня. ‘Успокойся, сынок, это несчастный случай, — сказала она. — Я знаю, ты будешь заботиться обо мне, даже если его не стало’. Когда она поцеловала меня, я проснулся.
Я самый старший ребенок в семье, мне двадцать три года. Уже год, как я не живу со своей женой; почему — то мы не можем с ней поладить. Я очень люблю своих родителей, и у меня никогда не возникало никаких проблем с отцом, за исключением того, что он настаивал, чтобы я вернулся к жене, а я не мог быть счастлив с ней. И никогда не буду» [6].
Здесь незадачливый муж открывает нам с поистине удивительным простодушием, что вместо того чтобы направлять свою духовную энергию на любовь и проблемы супружества, в тайных уголках своего воображения он остается зависим от теперь уже нелепо анахроничной драматической ситуации своего первого и единственного эмоционального опыта, трагикомического детского любовного треугольника — сын, соперничающий с отцом из — за любви матери. Очевидно, самыми долговременными из склонностей человеческой психе являются обусловленные тем фактом, что изо всех животных мы дольше всех остаемся у материнской груди. Человеческие существа появляются на свет слишком рано; они еще незавершенны, еще не готовы к встрече с миром. Поэтому всей их защитой от опасностей вселенной является мать, опекой которой продлевается внутриутробный период развития [7]. Поэтому спустя месяцы после катастрофы рождения зависимый ребенок и его мать составляют одно целое не только физиологически, но также и психологически [8]. Любое продолжительное отсутствие родительницы вызывает у младенца чувство беспокойства и как следствие этого — импульс агрессивности; когда мать вынуждена останавливать в чем — то ребенка, это также вызывает агрессивную реакцию. Таким образом, первый объект враждебной настроенности ребенка оказывается тождественен объекту его первой любви, и его первым идеалом (который впоследствии сохраняется в качестве бессознательной основы всех образов блаженства, истины, красоты и совершенства) является идеал двуединства Мадонны и Младенца [9].
Несчастный отец является первым радикальным вторжением инородной реальности в блаженство этого земного воплощения совершенства внутриутробного состояния; поэтому он в первую очередь воспринимается как враг. На него переносится заряд агрессивности, первоначально направленный на «плохую» или отсутствующую мать, в то время как сильное стремление к «хорошей», находящейся рядом, кормящей и оберегающей матери (обычно) остается. Это имеющее решающее значение детское распределение импульсов смерти (танатос: дестру — до) и любви (эрос: либидо) формирует основу хорошо известного теперь эдипова комплекса, на который около пятидесяти лет тому назад указал Зигмунд Фрейд как на одну из основных причин неспособности нас, взрослых, вести себя как разумные существа. Как выразился Фрейд: «Царь Эдип, убивший своего отца Лая и женившийся на своей матери Иокасте, является просто олицетворением исполнения наших собственных детских желаний. Но мы оказались более удачливыми, чем он, так как, не став психоневротиками, все же смогли отвратить наши сексуальные побуждения от своих матерей и забыть нашу ревность к своим отцам»[10]. Или, как он пишет: «Таким образом, в каждом зафиксированном отклонении от нормальной сексуальной жизни мы должны были увидеть задержку в развитии и инфантилизм» [11].
