Жан-Мари Гюстав Леклезио - Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации
Конечно, их нищета и отъединенность от мира не таковы, как во времена энкомьенды, феодальной опеки. Но современное общество окружило их глухой стеной молчания, обрекло на тотальную бедность. Как и его не столь далеким предкам, индейцу предоставлен только один выбор: либо забыть, кто он есть, либо исчезнуть вовсе.
Однако сегодня мы сталкиваемся с новым представлением о мире американских индейцев. Вне условностей фольклора и сентиментализма XIX века. Мексика, как утверждал еще Антонен Арто, не способна существовать без своей индейской составляющей, сопротивляющейся дегуманизирующей технократии, и безграничной, катастрофической урбанизации. Современная мексиканская литература — от Хорхе Куэсты до Октавио Паса, от Ортиса де Монтеллано до Хуана Рульфо, прежде прочего выражает эту магическую компоненту, столь мощную в индейском социуме. Именно в среде последних представителей этой субкультуры вызревает новая эра Латинской Америки. Недавняя история подтверждает справедливость вышесказанного; ни в Чьяпасе, ни в Мичоакане, ни в бразильских лесах, ни на высоких горах Перу и Боливии, ни в сельских районах Гватемалы социальное развитие не стало возможно без достижения некоего равновесия между технологической мощью и ее региональными традициями. Перед лицом современности, в мире, где доминирует идея наживы, сообщество коренных жителей континента противостоит ей — всей силой собственной слабости, властью мифа и откровения, сложностью своих социальных структур и неразрывной связью с природой. Каковы бы ни были наши собственные корни, мы ответственны за выживание этих народов. Американские индейцы нам не чужие. Они — часть нас самих, нашей собственной судьбы.
Индейские мифы и литература
Когда испанские и португальские моряки ступили на берег Нового Света, там безраздельно царил миф. Открывая те баснословные империи с их несметными сокровищами, приплывшие из Европы искатели приключений, не отдавая себе в том отчета, обретали новое человеческое измерение, связанное с идеей золотого века, которое одновременно предшествовало возникновению рационального способа познания мира и оправдывало его. Зачарованность, вызванная этим открытием у хронистов XVI и XVII веков — Андриса де Ольмоса-и-Мотолиниа, Саагуна, Торквемады и отца Бомонта, Хосе де Акосты, — объяснялась могущественной игрою воображения, пронизывающей духовную атмосферу Нового Света.
Власть мифа не только, и даже не столько, в том, что он пленяет своей абсурдностью. Напротив, миф невозможен без ориентации на логику, ему служат опорой архитектура языка и его образов, особое представление о времени и пространстве. Новые, странные, неведомые народы — ацтеки, пурепеча, майя-киче, карибы, инки — все жили согласно своим верованиям, отнюдь не в том сумеречном неведении нравственных норм, которое европейцы впоследствии приписывали этим «дикарям»; напротив, индейцы пребывали в гармонии: доколумбово состояние их жизни, если судить по свидетельствам ее последних мгновений, сравнимо с бытием античных греков и римлян.
Встреча двух культур оказалась на редкость плодотворной: столкнувшись с загадочной коренной цивилизацией, исследователи расшифровывали ее знаки, открывая начатки будущих наук: лингвистики, этнологии, науки о человеке. Воображаемая вселенная индейцев поражала гармонией и новизной форм, там каждый сюжет имел параллель и перекликался с другим, бытующим на дальнем конце необъятного континента. Его мифы не были собранием суеверий и «побасенок», которые охотно перечисляли первые хронисты. Мифология создала самые устойчивые, противостоящие всесокрушающему потоку времени памятники индейской Америки, на этом фундаменте зиждились религия и культура, развивалась своеобычная система знаний. Создавался круг идей и образ мышления.
Каковы же были эти мифы, что управляли жизнью мексиканцев или перуанцев и оставили такой глубокий след в современных культурных традициях Латинской Америки, в ее искусстве, литературе и философии?
Начать с того, что мир представлялся квадратным, каждую его сторону символизировали особый цвет, растение, животное, каждой ведал свой дух. Майя изображали этих духов — «Бакабов», держателей неба, — в виде каменных стел, называемых акантунами («четырьмя камнями»): Бакаб белый на севере, Бакаб желтый на юге, Бакаб красный на востоке и Бакаб черный на западе.
Истоки подобного членения вселенной — в астрономических расчетах и в первом солнечном календаре, вероятно изобретенном теми, кто возделывал землю две тысячи лет назад в бассейне Миссисипи и насыпал холмы для наблюдения за небом, теми, кого позже назовут «строителями курганов» («Mount builders»), не говоря уже о календаре ольмеков, далеких предшественников тольтекской цивилизации, приютившейся на мексиканских плоскогорьях.
Сказания о сотворении мира распространены на территории всей индейской Америки; основа у них та же — первоначальные наблюдения из области космологии. Сотворение там неотделимо от разрушения. Так, в легенде древних ольмеков ягуар порождает и пожирает вселенную. В пурепечской сказке, которую записал отец Рамирес[43], говорится о разделении мира — в самый момент его рождения — на две части, северную и южную. Когда боги решили переделать мир в четвертый раз, это событие представлено как сцена родов космического масштаба: «Они приказали богу адских глубин, и его жена, зачав, породила все деревья и травы — все, что теперь растет на земле. Все это вышло из лона богини, а остальные боги в это время держали ее, приподняв над землей, головой к закату, ногами на восток, так что одна ее рука указывала на север, другая — на юг. Голову ей поддерживал бог моря, матерь богов держала ноги, а еще два бога — руки, чтобы она не упала».
Ацтеки видели в родах высший акт творения, делавший женщину равной величайшим героям. Шочикецаль, Килатци, Тоси, Тлатсольтеотль — имена богини-матери, чей образ после конкисты повлиял на создателей изображений Пресвятой Девы Гваделупской. Темаскальтес, Йоальтиси — божественные повитухи, царившие в той таинственной паровой бане, чья форма напоминала матку и где женщины рожали в воду по древней методике родовспоможения, ныне заново открытой в западных странах.
Стало быть, тайна рождения человеческой расы была связана с подземным миром, откуда она вышла на свет. Союз земного мира и космоса прославляет миф о рождении всего сущего, записанный отцом Торквемадой (который в свою очередь цитирует несохранившийся труд Андриса де Ольмоса). Судя по этой легенде, бытовавшей в царстве Тескоко, «человеческие существа созданы пущенной солнцем стрелой, которая, вонзившись в землю, оплодотворила ее»[44].
Владимир Пропп в своей работе о происхождении русской народной сказки вскрывает потаенный смысл множества волшебных историй, сходных между собой и распространенных по всей Европе. Там прослеживаются элементы ритуальных камланий доисторической эпохи. В них людоед — это племенной колдун, творящий церемониальное действо, маленькая хижина в лесу — место, где держат взаперти молодых людей, ждущих обряда инициации, а тревожное настроение, пронизывающее сказку, отражает те опасения и страхи, через которые проходят члены племени, переступая порог, отделяющий детство от взрослого состояния.
Подобная же схема проглядывает в основе как большинства индейских сказок, так и множества современных романов от Диккенса до Стивенсона или Голдинга. У древних индейцев сказки обычно повествуют о путешествии в страну мертвых и об испытаниях, уготованных герою (или подручному колдуна), чтобы он мог вернуться на землю, получив от предков некую власть, природа которой божественна. Таково у ацтеков путешествие в Миктлан — мрачную подземную область, жилище мертвых, а у майя-киче — эпос о Шбаланке, добравшемуся туда, где простирается Шибальба.
В племени уичоль из Найярита поныне сохранился самый подлинный, за долгие столетия не претерпевший изменений рассказ об этом мистическом наследстве: Мара'акаме, подручный шамана, блуждает по свету в поисках дома солнца, жилища Татевари, Нашего Дедушки, первого шамана. Венцом его странствия становится настоящее сошествие в ад, в итоге которого он получает доступ к знанию, воплощенному в форме друзы горного хрусталя, символизирующей костные останки его предков.
Для американских индейцев путешествие как обряд инициации наряду с сюжетами о выходе всего сущего из чрева богини — один из основополагающих мифов. Он тесно связан с космогоническими представлениями в доколумбовых религиях, где мироздание тройственно: это небо, земля и нижний мир. Каждое из царств символизирует какой-нибудь представитель животного мира: птица, змея (или черепаха), броненосец (или крот). В этом разделении нижний мир — самый важный, отсюда является на свет все сущее и сюда же нисходят ради встречи с навсегда ушедшими предками.
