Андрей Кураев - Раннее христианство и переселение душ
А если бы Ориген был оккультистом, он не замедлил бы в этом случае повторить какую-нибудь антихристианскую пошлость вроде заверений Клизовского в том, что Закон Кармы нельзя умолить…
По правде сказать, и я порой использую такой способ проповеди: православие иногда я излагаю в полемике с православием же. Расхожие представления, которые люди, не имеющие богословского образования, считают неотъемлемой частью православного предания, иногда приходится оспаривать — в тех случаях, когда и людьми нецерковными они начинают восприниматься как нечто, присущее православию, но для них неприемлемое. И тогда приходится говорить: «Вы думаете, что православие на этот вопрос смотрит вот так? И именно это мешает Вам соединиться с Церковью? Так знайте, что в церковной предании есть совершенно иные подходы к нему. Смотрите, вот здесь Писание говорит вот так, а вот совсем уж неожиданное суждение такого-то святого Отца… Как видите, православие глубже, чем Вам казалось. Вы поспешили отождествить мнение вашей соседки с учением Церкви» [196]. Так что, если проповедник говорит о том, что есть более глубокое толкование духовных истин, нежели то, что доводится слышать от прихожан, то не стоит предполагать, будто вслед за этим последует посвящение слушателей в «тайную доктрину» каббалистики и язычества.
И потому то несомненное обстоятельство, что Ориген порой проводит различие между свое позицией и тем, во что веруют люди, склонные к буквальному прочтению Писания, еще не может служить основанием для причисления его к кружку гностиков и оккультистов. Платонизм Оригена — это не более чем философский «обряд»: он обряжает христианство в привычные светско-философские одежды, чтобы легче было пройти в Академию к язычникам, гордым своей ученостью. «Эзотерика» теософов под покровом христианских слов и символов скрывает язычество. «Эзотерика» Оригена ровно противоположная — под флером языческих штампов он говорит о Евангелии.
Да, Оригену не удалось провести безупречное разделение в многообразии эллинских философских идей. Некоторые из тех мыслей, что казались ему непротиворечащими христианству, при ближайшем рассмотрении оказались все-таки чужими. По выводу Владимира Соловьева, для Оригена характерно сочетание самого решительного желания принять новое христианское откровение с внутренней неспособностью понять его особую, специфическую сущность [197]. Впрочем, каждый человек опыт своего воспитания, жизни в миру, образования проносит с собою в Церковь и в богословие. Необычность пути Оригена в том, что он как бы вышел из Церкви (не мистически, а, скажем так, из мира церковных книг и преданий), вышел в мир языческой культуры, уже будучи христианином [198]. Но в мир греческой философии Ориген вошел, чтобы ее преобразить в орудие для проповеди Евангелия. И свои гипотетические конструкции он строил в пору своей писательской молодости ради того, чтобы люди, воспитанные в языческой культуре, могли узнать нечто похожее на уже знакомые им философские гипотезы. По замыслу Оригена они сначала увидели бы в христианской проповеди нечто им уже знакомое и потому для них приемлимое, а затем постепенно обвыклись бы в мире Библии и постепенно вошли бы в мир Церкви. Для начала им надо было понять, что христианство не так страшно и невежественно, как им казалось. Потом они обнаружили бы, что на самом деле страшно оставаться вне Евангелия, оставаться в мире язычества. Именно там настолько страшно — что лучше умереть, но не возвращаться в мир своей языческой юности.
Нет спору: в той системе, которую Ориген строит в книге «О началах», много почерпнуто из греческой философии, много роднящего ее с язычеством. Спор с теософами у нас о другом: Понимал ли Ориген сам двуприродность этой своей системы? И если понимал, то чем сам Ориген дорожил в этом сплаве больше: языческими мотивами или христианскими? Прятал ли Ориген язычество под флером христианских цитат, или он утаивал христианство под покровом привычных философских допущений? То, что было сказано выше о личности Оригена, заставляет сказать, что теософское предположение о нем оскорбляет его память. Теософское видение Оригена превращает его в холодного лицемера, который посылает своих учеников на смерть, будучи в душе согласным с теми язычниками, что убивали его духовных детей.
Христианское видение Оригена другое: Ориген — миссионер, который изложение церковного богословия предварял свободным философским умозрением ради того, чтобы сначала показать язычникам, что Библия не противоречит их уму, а затем приучить их ум не противоречить Библии.
Пусть читатель сам выберет, кто же на деле хулит память Оригена.
б) книга «О началах»
Ориген — писатель, старающийся строить систему. Каждый свой шаг он просчитывает намного вперед. Его главная цель ясна: защитить Церковь и ее Библию. Но свои оборонительные рубежи он предпочитает строить еще на дальних подступах к своей святыне, то есть — на территории противника, на территории язычества. Он склонен брать некоторые суждения языческой философии и разворачивать их так, чтобы они стали его передовыми оборонительными рубежами. Борется же таким путем Ориген прежде всего с тем оппонентом, который пристальнее всего приглядывался к Церкви, активнее всего ей противодействовал. Имя этому передовому отряду язычества в его противостоянии христианству — гностицизм. И мы помним, что Ориген от юности своея относился к гностицизму без малейшей приязни.
Фундаментальное убеждение гностиков состояло в том, что Бог, открывшийся в Ветхом Завете, Бог-Творец, есть Бог зла, невежества и несправедливости. Перед христианином Оригеном, соответственно, стояла задача теодицеи. Надо было оправдать в глазах оккультирующих интеллигентов благость Творца и тем самым отстоять духовный авторитет всей Библии.
Гностикам казалось, что быть Творцом такого мира, как наш, постыдно. Поэтому они попробовали создать модель такого Божества, которое не было бы причастно вообще к нашему миру. Бог-творец, открывшийся в Библии, есть низшее божество, но над ним возвышается многоступенчатая иерархия более высоких духов, от имени одного из которых и пришел Христос. Библейское богословие здесь старательно и последовательно перевернуто. Если для пророков и апостолов признаком ложных богов является именно то, что не они создали мир человека [199], то для гностиков именно эта визитная карточка Ягве и служит дурной рекомендацией: истинный Бог не унизил бы себя созданием материальной вселенной… Для Оригена это — кощунство: «Можно ли размышлять о Боге, не помышляя о Нем как о Творце? Благочестие, в глазах Оригена, позволяет дать только отрицательный ответ» [200]. Если думать о Боге не как о Творце — то слишком легко уйти в гностический миф о Боге-нетворце, о Боге, который не имеет никакого отношения к нашему миру.
Ориген встает на защиту апостольского благовестия: во Христе открылся «Тот, из Которого все и к Которому все». Сын всегда с Отцом, и в общем творческом акте Они создали наш мир. Более того, творчество настолько присуще Богу, настолько не чуждо Ему, что, сколько бы ни было миров — все они имеют своей причиной библейского Отца и евангельского Сына.
Итак, Ориген начинает полемику с гностиками. Естественно, что он пользуется тем набором богословских аргументов, которые наличествовали в христианской мысли его эпохи. Но дело в том, что церковная мысль времен Оригена еще не научилась ставить вопрос о том, каковы вечные отношения в Троице. Еще слишком велика была привычка видеть в Лицах Божества лишь различные проявления, функции Единого Бога. Поэтому Логос мыслился не столько как вечная Мысль и Любовь Отца, сколько как инструмент, с помощью которого Отец творит мир. Христианская мысль была занята не столько уяснением тайны внутритроичных отношений, сколько выяснением того, какое отношение Логос имеет к небожественному миру. Еще предстояло — в ходе арианских дискуссий — найти ответ на вопрос о том, в каком отношении находится творческое воление Бога к бытию самого Бога. Но уже было прочно усвоено, что «все чрез Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть» (Ин. 1, 3) — через Слово, которое было в начале.
Мир не мог возникнуть без Логоса. Логос нужен для создания мира. Вот два тезиса, из которых исходит мысль Оригена. И к ним полемическая необходимость добавляет третий: Сын есть вечный, безначальный Бог. Но как можно доказать совечность Логоса вечному Божеству, если Логос — лишь инструмент для создания нашего мира? Бог вечен, а наш мир — нет. Мог ли Отец родить Сына без нужды в миротворении? Бог не совершает ненужных действий. И если Логос нужен лишь для творения мира, но при этом Логос все же совечен Отцу — значит, у Отца всегда была необходимость в миротворении. Если Логос был всегда — значит, Бог всегда был Творцом.
