Арчибальд Кронин - Ключи Царства
Быть может, эти две проповеди, такие разные, и определили их дальнейший путь: месяцы шли, и Фрэнсис не мог не сравнивать свои весьма незначительные успехи с примечательными успехами Ансельма. Отец Мили был заметной фигурой в приходе: всегда жизнерадостный, даже веселый, всегда готовый засмеяться и похлопать ободряюще по плечу всякого попавшего в беду. Он много и серьезно работал, всегда нося в жилетном кармане маленькую книжечку с записями приглашений и обязанностей. Мили никогда не отказывался произнести послеобеденный спич или сказать речь на собрании. Он издавал «Газету прихода святого Доминика» — маленький листок новостей, иногда довольно забавный. Отец Милли часто посещал светское общество и, хотя никто не мог бы назвать его снобом, пил чай в лучших домах города. Когда какой-нибудь выдающийся священник приезжал проповедовать в их город, Ансельм обязательно встречал его, а потом в восхищении сидел у его ног. Позднее он посылал ему написанное прекрасным слогом письмо, где горячо благодарил за духовную радость, вынесенную им из этой встречи. Следствием такой потрясающей искренности было приобретение Ансельмом многих влиятельных друзей.
Естественно, что даже его работоспособности были пределы. Охотно приняв пост секретаря нового в епархии Центра иностранных миссий в Тайнкасле, любимого детища епископа, он с неослабным рвением работал там. чтобы угодить Его Преосвященству, но вынужден был с сожалением отказаться от заведования Клубом рабочих мальчиков на Шэнд-стрит и передать его Фрэнсису.
Район Шэнд-стрит был худший в городе, застроенный высокими многоквартирными домами и ночлежками, настоящими трущобами. И этот район, вполне, впрочем, справедливо, стал считаться районом Фрэнсиса. Здесь, хотя результаты его трудов были очень незначительны, работы у него было хоть отбавляй. Ему приходилось учиться смотреть в глаза нищете и видеть без содрогания все постыдные и печальные стороны жизни, вечную агонию бедности. Не с праведниками приходилось ему общаться там, а с грешниками, пробуждавшими в нем такую жалость, что иногда он готов был заплакать.
— Уж не вздумал ли ты поспать после обеда? — сказал Ансельм укоризненно.
Фрэнсис, вздрогнув, очнулся от своей задумчивости и увидел, что Мили ждет его у обеденного стола со шляпой и тростью в руках. Он улыбнулся и покорно встал.
На улице было свежо и ясно, дул легкий ветерок. Ансельм шагал вперед бодрым размашистым шагом, чистый, честный, здоровый, добродушно-грубовато здороваясь с прихожанами. Популярность в приходе святого Доминика не испортила его. Многочисленных почитателей Ансельма больше всего очаровывала в нем манера отрицать свои достижения.
Вскоре Фрэнсис понял, что они направляются к новому предместью, недавно присоединенному к их приходу. За городской чертой, там, где раньше был парк какого-то поместья, полным ходом шло строительство. Всюду сновали рабочие с груженными кирпичом носилками и тачками. Фрэнсис подсознательно отметил большую белую доску с надписью: «Земельный участок Холлиза. Обращаться к Мэлкому Гленни, стряпчему». Но Ансельм спешил вперед, через гору, через зеленеющие поля, потом повернул налево по заросшей лесной тропинке. Приятно было видеть этот кусочек сельской местности в такой близости от дымовых труб города. Вдруг отец Мили остановился в молчаливом волнении, как гончая в стойке.
— Ты знаешь где мы, Фрэнсис? Ты слыхал об этом месте?
— Конечно.
Фрэнсис часто проходил через эту живописную лощину, где скалы были покрыты лишайниками, а дно, поросло желтым ракитником. Лощину окаймляла маленькая овальная рощица бронзовых буков. Это было самое красивое место на много миль в окружности. Он часто удивлялся, почему это место называли «Уэлл»[25], а иногда, впрочем, «Мэриуэлл»[26]. Водоем был сух уже в течение пятидесяти лет.
— Смотри! — сжав ему руку, отец Мили повел Фрэнсиса вперед.
Из сухих скал бил кристально чистый источник. Наступило молчание, потом отец Мили нагнулся, зачерпнул воды руками и, словно священнодействуя, выпил ее.
— Попробуй, Фрэнсис. Мы должны быть благодарны за то, что нам выпало счастье быть среди первых…
Фрэнсис наклонился и выпил воды. Она была сладкая и холодная. Он улыбнулся:
«Вкусная вода».
Мили посмотрел на него как человек, умудренный каким-то неведомым Фрэнсису знанием, не лишенным, впрочем, оттенка высокомерия.
— Милый мой, у неё, по-моему, просто божественный вкус.
— И давно она течет?
— Это началось вчера на закате.
Фрэнсис засмеялся.
— Право, Ансельм, ты сегодня похож на дельфийского оракула — полон намеков на какие-то знамения и чудеса. Давай-ка выкладывай все по порядку. Кто сказал тебе об этом?
Отец Мили отрицательно покачал головой.
— Я не могу, пока еще не могу…
— Но ты же меня ужасно заинтриговал.
Ансельм довольно улыбнулся. Потом снова принял торжественный вид.
— Я не могу пока открыть эту тайну, Фрэнсис. Я должен пойти к декану Фитцджеральду. Он сам должен заняться этим. Я тебе, конечно, доверяю… я знаю, что ты с уважением отнесешься к моему доверию.
Фрэнсис слишком хорошо знал своего товарища и не стал настаивать на своем.
Когда они вернулись в Тайнкасл, он расстался со своим коллегой и пошел к больному на Глэнвил-стрит. Один из членов его клуба, мальчик по имени Оуэн Уоррен, несколько недель тому назад сильно ушиб ногу во время игры в футбол. Мальчик был беден и истощен. К своему ушибу он отнесся небрежно. Когда, наконец, вызвали районного врача, у него на голени уже образовалась страшная язва.
Вся эта история очень успокоила Фрэнсиса, тем более, что доктор Таллох не был уверен в прогнозе. В этот вечер, стремясь подбодрить Оуэна и его измучившуюся мать, Фрэнсис совершенно забыл об их необычной и непонятной для него экскурсии. Однако, когда на следующее утро из комнаты декана, послышались громкие угрожающие звуки, он снова вспомнил о ней.
Великий пост был ужасным испытанием для декана Фитцджеральда. Он был человек праведный и соблюдал пост. Но поститься ему было мучительно — его полное красивое тело требовало привычной вкусной и питательной пищи. Пост не только изнурял его здоровье, но и портил его характер. Отец Фитцджеральд становился замкнутым, ходил словно никого не видя и каждый вечер ставил крестик в календаре.
Хотя Ансельм и был его любимцем, ему все же требовалось немалое присутствие духа, чтобы докучать декану в такую пору. До Фрэнсиса доносился резкий раздраженный голос отца Фитцджеральда и глубокий, убеждающий и умоляющий голос Ансельма. В конце концов, мягкий голос восторжествовал, и Фрэнсис подумал, что так же капли воды точат гранит одним только упорством.
Через час декан вышел из своей комнаты с очень недовольным видом. Отец Мили ждал его в вестибюле. Они вместе сели в кэб и уехали в сторону центра города. Они отсутствовали три часа и вернулись только к ленчу. На этот раз декан нарушил свое правило — сел за стол вместе с помощниками. Он не стал ничего есть, но велел принести себе большую чашку кофе по-французски (единственная роскошь, которую отец Фитцджеральд позволял себе в безрадостной пустыне самоотречения). Декан сидел боком к столу, скрестив ноги, красивый и элегантный, потягивал черный ароматный напиток и распространял вокруг себя атмосферу теплоты, почти товарищества, словно какой-то внутренний восторг, переполняя его, изливался наружу. Он задумчиво сказал Фрэнсису и польскому священнику (удивительно было уже и то, что он и на Слукаса смотрел по-дружески):
— Ну, мы можем благодарить отца Мили за его настойчивость… особенно принимая во внимание мое ужасное неверие. Конечно, я просто обязан быть крайне скептичным в отношении некоторых… явлений. Но я никогда не видал и не мечтал увидеть нечто подобное в моем собственном приходе… — он замолчал и, подняв кофейную чашку, сделал широкий жест в сторону старшего помощника, как бы передавая ему слово. — Не хочу лишать вас удовольствия самому рассказать им, отец.
Отец Мили слегка покраснел от волнения. Он откашлялся и заговорил с готовностью и серьезностью, как будто этот случай надо было излагать по всем правилам ораторского искусства.
— Одна из наших прихожанок, молодая девушка, давно уже страдающая от слабого здоровья, в понедельник на этой неделе вышла прогуляться. Дата — поскольку мы желаем быть абсолютно точными — пятнадцатое марта, время — половина четвертого дня. Прогулка ее не была бесцельна — девушка эта очень набожна и не склонна к праздности и легкомыслию. Она гуляла по предписанию врача, чтобы подышать свежим воздухом. Ее врач — доктор Уильям Брайн (Бойль Кресент, 42), которого все мы знаем, как врача безупречной, я бы сказал, высочайшей честности. Итак, — отец Мили глотнул воды и продолжал, — итак, когда она возвращалась с прогулки, тихонько шепча молитву, ей случилось проходить через место, которое мы знаем, через Мэриуэлл.
