Старец Иосиф Исихаст - Выражение монашеского опыта
И, однако, в последний день, в который Христос должен был их прогнать, я уже думал, отчаявшись, что, поскольку мое тело сделалось совсем мертвым, а страсти действуют, как при полном здравии, то бесы — победители. Конечно, это они меня сожгли и победили, а не я. Наконец, когда я сидел, как мертвый, огорченный, отчаявшийся, чувствую, что открылась дверь и кто‑то вошел, но не повернулся, чтобы посмотреть, а читал молитву. И вдруг чувствую, что кто‑то снизу возбуждает у меня сладострастие. Поворачиваюсь и вижу беса: как есть, шелудивого, покрытая струпьями голова воняет! И я бросился, как зверь, чтоб его схватить. Схватил — а у него щетина, как у свиньи, — и он исчез. Моему осязанию он оставил ощущение своей щетины, а обонянию — зловоние. И наконец, с этого мгновения брань прекратилась и все успокоилось. И пришел мир в душу. И совершенное избавление от нечистых плотских страстей.
В конце той ночи я опять пришел в исступление. И вижу пространное место, разделяемое морем. И по всему этому пространству были везде расставлены сети. И замаскированы, чтобы их не было видно. А я был очень высоко и видел все, как в театре. И через это место должны были пройти все монахи. А в море был змей — страшный бес, глаза которого испускали пламя. Разъяренный. И он высовывал свою голову и смотрел, попадаются ли они в сети. А монахи, проходя без страха и внимания, попадались иной за горло, иной за поясницу, иной за ногу, иной за руку. И, видя это, бес смеялся, радуясь и веселясь. А я очень печалился и плакал. «Ах! — говорил я. — Лукавый змей! Что ты с нами делаешь и как ты нас прельщаешь!» И снова пришел в себя и оказался в своей келлийке.
Устав мой был есть один раз в день немного: в меру хлеб и что‑нибудь еще. И на Пасху и на масленицу у нас было одно блюдо. Один раз.
И в течение всего года — всю ночь бдение.
Устав этот мы с отцом Арсением приняли от одного трезвенного и святого старца, отца Даниила. Тогда было много и других святых. Он был один из них. И священник, и превосходный безмолвник. На литургию не допускал никого. Длилась его литургия три с половиной или четыре часа. От слез он не мог произносить возгласы. Земля превращалась в грязь. Поэтому он и служил так долго. Он был священнослужителем пятьдесят с лишним лет. Ни на один день не помышлял оставить божественную литургию. А во время Великого поста во все дни совершал преждеосвященные. И в конце без болезни преставился.
А другой был русский. У него день и ночь были непрестанные слезы. Весь парящий и полный созерцания, он превзошел и многих прежних святых. Он говорил: «Когда человек видит Бога, ничего не может Ему сказать, только плачет от радости». Был у него и дар прозорливости, ибо он знал приходящих.
Итак, устав мы взяли у первого. Он не принимал никого, как мы сказали; но так как я был очень настойчив в поисках, желая научиться, или и по устроению Бога, Которого я горячо просил, он уступил и принимал меня. И каждый раз говорил мне несколько полных благодати слов. И я шагал всю ночь, чтобы прийти туда одному, увидеть оное, поистине божественное зрелище и услышать одно–два словечка.
Эти двое были совершенными затворниками. Были и многие другие, каждый из которых имел свой дар. И все освященные, наполняющие благоуханием пустыню, как лилии.
Однажды, шагая ночью в полнолуние, я шел к старцу, чтобы открыть помыслы и причаститься. Когда пришел, то остановился чуть вдали на возвышенности возле огромного камня, чтобы не потревожить их умное бдение. И, сидя и умно молясь, услышал сладкий голос, пение птицы. Было, наверное, четыре часа ночи. И мой ум был восхищен этим голосом. И я пошел вслед, чтобы увидеть, где эта птица. И внимательно смотрел в разные стороны. Ища ее, я вышел на один прекрасный луг. И, продолжая путь, шел по белоснежной дороге с бриллиантовыми и хрустальными стенами. А между стенами росли разнообразные и златоцветные цветы, из‑за которых ум мой забыл о птице и весь был пленен созерцанием оного рая. И, продолжая идти, я подошел к одному дворцу, высокому и чудесному, поражающему ум и мысль. И в дверях стояла наша Пресвятая, держащая в Своих объятиях как младенца сладчайшего Иисуса. Вся сияющая и блистающая, как снег. И, приблизившись, я поцеловал Их с беспредельной любовью. И Младенец обнял меня и что‑то мне сказал. Никогда не забуду любви, которую Она выказала мне, как истинная Мать. Тогда без страха и стеснения я приблизился к Ней, как приближаюсь к Ее иконе. И вел себя так, как ведет себя малое и невинное дитя, когда увидит свою сладкую мамочку. А как я ушел от Нее, и сейчас не знаю, ибо ум мой был весь поглощен горним. И, удалившись оттуда, другой дорогой снова вышел к лугу. Там было прекрасное жилище. И мне дали там какое‑то благословение и сказали, что здесь лоно Авраамово и есть обычай давать тому, кто здесь проходит, благословение. И так я ушел и оттуда и пришел в себя. И снова оказался возле того камня.
И, оставив цель, с которой шел, я спустился в пещеру святого Афанасия поклониться в великой радости иконе Пресвятой, ибо у меня было к ней большое благоговение. До этого, вначале, я там жил шесть месяцев по любви к Ней и зажигал там лампаду. День и ночь это было моим занятием. И поскольку в ту ночь я весь был пленен божественной любовью, то спустился туда, чтобы возблагодарить Ее. И едва вошел и поклонился Ей, стал пред Ней и заговорил, благодаря, — от сладчайших Ее уст изошло очень сильное благоухание, как освежающее дыхание, которое наполнило мою душу, и я стал безгласным, второй раз придя в исступление на долгое время. И когда поднялся экклисиарх и пришел посмотреть лампады, я, будучи вне себя, убежал, чтобы он ни о чем не догадался или не начал меня спрашивать.
В другой раз, снова совершая бдение один в своей маленькой келлийке, — ибо мы с отцом Арсением совершали бдение каждую ночь каждый в своей келлии с молитвой Иисусовой и со слезами — я снова пришел в созерцание. Мою келлию наполнил свет, как днем. И посреди келлии явились трое детишек, каждый лет около десяти. Одного роста, одного вида, в одинаковой одежде, с одинаково красивыми лицами. И я, удивляясь их виду, был весь вне себя. А они, стоя вплотную друг к другу, втроем благословляли меня, как благословляет священник, и мелодично пели: «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся. Аллилуиа!» И шагали ко мне, и снова шли назад, не оборачиваясь, и снова шагали ко мне с пением. А я говорил про себя, размышляя: «Где такие маленькие дети научились так прекрасно петь и благословлять?» Мне и на ум не пришло, что на Святой Горе нет таких маленьких и таких прекрасных детей. И так они снова ушли, так же как пришли, чтобы пойти благословить и других. И я был изумлен, несколько дней прошло, прежде чем рассеялась радость и они изгладились в моей памяти. Но такое не забывается никогда.
В другой раз я был очень огорчен. А известно, что Бог не утешает душу и не показывает ей подобного, если нет опасности и страшных искушений, когда это бывает необходимо. Не просто так и не случайно.
Итак, во время моей безмерной скорби, как и раньше, полный света, на кресте, явился Иисус и, наклонив голову, мне напомнил: «Смотри, сколько Я перенес ради тебя!» — и все мои скорби исчезли, как дым.
Что нам сказать о столь великой любви, которую являет нам Господь, чтобы нас спасти! А мы из‑за малейшего искушения всё это забываем. Хотя там, где искушения и скорби, находится Христос. Но скорбями называют не переживания и попечения о том, как прожить, а скорби ради Христа. Гонения, страдания ради спасения другого, подвиги ради любви Христовой и сопротивление искушениям. Когда ты бедствуешь до смерти ради Христа. Когда терпишь несправедливые оскорбления и поношения. Когда все презирают тебя как впавшего в прелесть. Тогда по справедливости Господь утешает душу и веселит ее.
Однажды я очень сильно скорбел, потому что вся моя жизнь была сплошным мученичеством; и больше всего я страдаю за других, — когда хочешь их спасти, а они тебя не слушают, и ты плачешь и молишься, а они смеются, и над ними властвует искуситель. И когда я находился в печали и сильной боли, пришел в созерцание. И, будто бы шагая, оказался на некоем поле — вся земля, как белый снег. И я недоумевал, весь изумленный. Как оказался я в таком прекрасном месте? И искал, каким путем оттуда уйти, чтобы кто‑нибудь меня не отругал, так как я вошел туда без разрешения. И, смотря с любопытством по сторонам, чтобы найти выход, я увидел дверь, ведущую в подземелье, и вошел туда. И это был храм нашей Пресвятой Богородицы. И там сидели прекрасные юноши, одетые в чудесный наряд. И у них были красные кресты на груди и на лбу. И поднялся с трона один, бывший как будто военачальником и одетый в более блистательный наряд, и говорит мне:
— Иди сюда, — говорит, — ибо мы тебя ожидаем.
И предложил мне сесть.
— Прости меня, — говорю я, — я недостоин сесть там, но для меня достаточно стоять здесь, у ваших ног.
