Владислав Маевский - Афон и его судьба
Теперь с трудно достигаемой высоты я сам любовался всеми этими местами – местами иноческих подвигов, скудости телесной жизни и богатства духовного содержания. И я понял, каким сладостным мечтанием являлось в течение веков для многих благочестивых православных людей паломничество на Святую Гору и каким истинным счастьем было для них же труднодостижимое исполнение этих мечтаний. Я познал, что здесь, на Святой Горе, исходящий от нее невидимый свет может примирить человека с земным миром и приуготовить его к переходу в мир вечной любви и правды.
И разве не велико было значение Афона в течение веков? Весь православный мир знал, что есть на земле светильник, озаряющий, освещающий и просвещающий несчастное человечество, в особенности же православных христиан, изнемогавших под всякими бедами. И не оскудевало масло в чудесном афонском светильнике, ярко горевшем столетиями: росли монастыри, скиты и келлии, расширялось и украшалось все, что служило к славе Божьей. На Афоне собирались сокровища искусства, книжные богатства, мирового значения ценности. Из самых отдаленных стран и глухих углов посылали на Афон свою жертву и богатые, и бедные, несли свои жертвы паломники. И бесконечен был поток верующих людей, шедших к Святой Горе на поклонение. И не все из них уходили обратно – многие оставались навсегда на афонских горах, чтобы трудом и молитвой не только спасти свою душу, но и приумножить эту духовную трапезу, от которой вкушало все православие.
Так было веками. Пока Всевышнему, владеющему всеми временами и сроками, не было угодно ниспослать роду человеческому новые и тяжкие испытания. Но вот пронеслась по грешной, напоенной неправдой земле военная гроза; в смертельной схватке христиане стремились уничтожить друг друга; сильные поднялись на слабых, и казалось, померкло само солнце от кровавого тумана. А в результате неслыханной кровавой схватки народов совершилось дело бесконечно горькое для всех истинных православных христиан: православное русское царство, хранитель и поддержка дела Божьего на Святой Горе, зашаталось и рухнуло. Столп и опора восточного православия, русский народ оказался целиком в руках врагов Христовых, впал в скудость и рабство и перестал быть верным помощником оскудевающей Святой Горе.
– Тяжелые, скорбные времена настали теперь и для нас, грешных! – как бы в ответ на все эти мысли, так меня волновавшие, сказал мой проводник, терпеливо стоявший в двух шагах от меня, в то время как я любовался чудесным видом разбросанных внизу обителей.
– Вот ведь, сколько веков существовал Афон, а теперь что же с ним будет? И паломничество почти что замерло, и молодых иноческих сил не прибывает больше. Нельзя, не допускают. Теперь и работать в славянских обителях, право же, некому: одни, почитай, старцы остались. А куда уж там, старикам-то, производить теперь рубку лесов и доставлять бревна к берегу моря. И стоят, вот, афонские богатства без пользы, пока не придут сюда новые мирские хозяева. А они только того и ждут, только и ждут!
Монах с грустью поник головой, поделившись со мной этими невеселыми мыслями, по-видимому, неотступно волновавшими теперь и всех других обитателей монашеского царства.
* * *С южной своей стороны Афонская Гора круто обрывиста и имеет под собой пропасть, кажущуюся бездонной. Но картина, открывающаяся взору при его обращении именно в эту сторону, еще очаровательней, с ее бесконечной далью голубого моря, сливающегося на горизонте с такими же небесами, плотно прикрывающими берег уже Малой Азии. Отсюда, с этой головокружительной высоты, кажется темно-голубым и весь воздух, отделяющий нас от земли и моря. И находясь на пике Святой Горы, поневоле начинаешь чувствовать себя прочно отделенным от всего земного и суетного, перешедшим еще заживо в новые, нездешние и вечные сферы.
С горьким чувством приходилось все же уже расставаться с прекраснейшим местом и думать об обратном пути с вершины горы. И я уже готов был двинуться в эту нелегкую дорогу, как вдруг увидел только что появившегося бедно одетого, истощенного монаха в порыжевшей от времени ряске и помятой скуфейке. Бедняга-инок, по-видимому, только что вскарабкался на самый пик, откуда-то издали заметив наше восхождение на него. Усталый и печальный шел этот человек мне навстречу, протянув вперед худую руку с зажатым в пальцах маленьким цветочком.
– Сиромах, старик! – пояснил мне проводник. – Продает бедняга цветочки «Слезы Матери Божьей». Вот хочет и вам предложить на память это растеньице.
Я не замедлил исполнить скромное желание бедного инока и, поспешно достав какую-то мелочь, вручил ее продавцу взамен за горный цветочек.
Библиотека Протата. Отъезд с Афона
На этот раз, заканчивая паломничество, я снова попал в Лавру Келлий – Карею, и, естественно, пожелал немного поработать в древнем книгохранилище Протата. Это было тем более удобно, что я проживал в нашем Андреевском скиту, и до отъезда с Афона оставалось больше недели. И я посвятил восемь приятных дней протатской библиотеке, в которой рукописи почти исключительно церковно-богословского характера. Между ними наиболее замечательными следует назвать следующие: Ветхий Завет, написанный в 1327 году, от книги Бытия до книги Паралипоменон, размера полного листа. Евангелие на пергаменте, расположенное по чтениям и считающееся очень древним (ученые относят его к X веку). Выбор евангельских чтений на пергаменте в большой лист, с изображениями евангелистов, XI века. Паремейник – в четверку на пергаменте; судя по письму, тоже очень древний, вероятнее всего XI века. Есть в этой библиотеке больше десятка славянских книг рукописных и древнепечатных. Псалтирь славянская 1558 года, написанная диаконом Исаией в 1546 году и пожертвованная в протатский собор за душу Мефодиеву; правописание в ней сербское. Между книгами есть и древний помянник протатской церкви на греческом языке, написанный на коже. Судя по первым листочкам, этот помянник относится к XII–XIII векам. Шестоднев Василия Великого – рукопись на пергаменте X века. Творения святого Григория Назианзина – рукопись на пергаменте X века. Жемчужины Златоустого – рукопись на пергаменте в большой лист, тоже X века.
Есть в этой старинной библиотеке исторически весьма ценная переписка с государями и иерархами славянских православных церквей. Но все это пересмотреть я просто не имел времени: приходил к концу мой отпуск, и без того весьма продолжительный.
* * *Подошел последний день пребывания моего в дорогой русской обители. Распрощавшись с милыми и дорогими ее обитателями, так гостеприимно меня принимавшими, я отправился пешком на пристань Дафни; вещи отправлены были ранее на мулашках проводником. Дафни, подворье Свято-Пантелеимонова монастыря… Беседа за самоваром с добродушным и много видавшим отцом Петром. Томительное ожидание запоздавшего парохода.
Когда в полночь мы в беспорядочной сутолоке перешли из лодки и погрузились на пароход, я долго еще не покидал палубы, будучи не в силах оторвать глаз от силуэта берега и мыслей своих от воспоминаний об этом втором своем паломничестве по святогорским обителям. Но вот пароход повернул и взял направление из залива.
Стоя на палубе, я вслушивался в тишину ночи. И вдруг донесся до меня с темного берега мелодичный церковный звон. Он радостно оглашал афонский простор, а затем постепенно и тихо таял в темных водах Эгейского моря… Этот звон доносился все тише и тише, и все больше меркли огоньки в келлиях подвижников, которые по всей Святой Горе приступали к полунощнице. Но этот далекий святогорский благовест, по волнам морским дошедший до нас, такой торжественный, густой и тихий до таинственности, точно искал нас, затерянных в море и ночи… И нашел, и соединил с прославлявшими Бога на Святой Земле.
Третье паломничество
Иваница и скит всех святых
Пользуясь пребыванием в нашем монастыре Св. Пантелеимона, в виде отдыха после своих библиотечных занятий решил я предпринять дальнее путешествие, чтобы на севере Афона посетить Крумицу – скит, возделанный и обстроенный огромными жертвами трудолюбивых пантелеимоновцев. И в ближайшее раннее утро я уже плыл вдоль восточного берега Святой Горы на утлой ладье в обществе русских и греческих монахов.
Солнце подымалось все выше и выше; яркие лучи его скользили по лодке, по синей волне и все больше открывали от тумана горные лощины. Пахло утренней сыростью, от которой пробегал бодрящий озноб, и все время ощущалась приятная соленость воздуха. Трудно описать всю прелесть этой утренней поездки вдоль живописного афонского побережья, когда перед нами открывались все новые прекрасные уголки этого чудесного полуострова и в лучах разгорающегося солнца все время менялись цвета, краски и тона.
Вот, в южной дали все больше теряется сливающаяся группа корпусов Ксенофа, а в это время мы уже приближались к массиву древнего греческого Дохиара, с его выделяющейся башней, висящими балкончиками и бесконечными переходами, соединениями и достройками его темных монашеских корпусов. И все это появляется и уходит на живописном фоне южной лазури, пустынных гор и буйной афонской зелени – зелени без конца и края, теряющейся в той же яркой лазури. Апельсиновые и лимонные сады, оливковые рощи, виноградники и горный лес, спокойный и величественный – все так прекрасно в этом царстве векового безмолвия.
