Иван Охлобыстин - Иоанн Кронштадтский
“Верно, пароход отходит, – подумал он, – а я не могу ехать…»
Он хотел было вернуться в Ораниенбаум, но какой-то внутренний голос заставил его смешаться с толпой и бежать на пристань…
– Отец Иоанн, отец Иоанн, – слышал он кругом. Большого труда стоило N протиснуться в толпе так, чтобы взглянуть на своего «избавителя», от которого теперь зависела вся его жизнь и будущность.
Петр Ермолаевич так сроднился теперь с мыслью о своем возрождении через о. Иоанна к новой жизни, что потерять эту надежду для него значило бы потерять все.
Вот он увидел приближавшегося пастыря, которого, казалось, толпа несла на своих плечах… Он увидел это ясное, с выражением великой любви лицо священника и весь задрожал от волнения, объятый каким-то благоговейным трепетом… Отец Иоанн в это время поравнялся с ним… Не помня себя от избытка чувств, охвативших его точно морским приливом, и не будучи в состоянии произнести ни слова, N упал на землю под ноги о. Иоанна. Рыдания сдавили грудь несчастного пьяницы, в глазах его потемнело, он лишился чувств…
Долго ли пролежал Петр Ермолаевич без сознания, он и сам не помнит, но очнулся он под кустом на берегу залива, в нескольких саженях от того места, где он увидел в первый раз о. Иоанна. По всей вероятности, кто-нибудь из толпы отнес или, вернее, оттащил бесчувственного N в сторону, и он пролежал там, принятый за пьяного. Как бы то ни было, но Петр Ермолаевич очнулся уже к вечеру. Двое суток прошло, как он ничего не пил и не ел. Смутно припоминая все происшедшее, он призадумался над своим положением; голод и усталость хотя и не особенно мучили его, но слабость была так значительна, что он с трудом держался на ногах; в кармане не было ни одной копейки, попасть в Кронштадт нельзя, да и что же было бы в Кронштадте?.. Отца Иоанна он увидел, но где теперь батюшка? Его окружала такая толпа, что ему, нищему-оборванцу, ни за что не удастся не только говорить с ним, но и увидеть близко…
Слезы неслышно катились по осунувшимся щекам страшно истомленного лица пьяницы, прислонившегося к дереву и стоявшего истуканом.
«Вот оно, дерево… Здесь, в стороне, заметят не скоро… Минута – и все кончено… Где мне, жалкому, несчастному голышу… И как это я мечтал, надеялся…»
Мысли, одна другой мрачнее, теснились в голове Петра Ермолаевича, и чем больше он думал, тем пессимистичнее делалось его настроение.
Солнце садилось, с залива понесло прохладой, начинало смеркаться… Мимо N проходили пассажиры, он слышал шум, разговор…
– Попробую! – почти вскрикнул он и пошел к пристани. Пароход сейчас отходил. Петр Ермолаевич, шатаясь, подошел к капитану и, низко поклонившись, начал бессвязно что-то говорить.
– Иди, иди, проспись, куда лезешь в таком виде, ишь ведь нарезался, на ногах чуть стоишь. – Капитан проговорил это насмешливым тоном и сделал знак матросу.
– Уберите его…
– Проходи, проходи, нечего тебе здесь делать, а не то сейчас заберем в часть…
– Да я не пьяный, – проговорил чуть слышно Петр Ермолаевич, – а второй день не ел, пришел пешком к отцу Иоанну.
– Много вас тут шляется к отцу Иоанну. Проваливай… В Кронштадте и без тебя нищих много.
– Пожалуйста, позвольте, – пробовал просить N.
– Сказано, уходи, и ступай, если не хочешь в полицию. Чего тебе позволить?..
И Петр Ермолаевич, сопутствуемый матросом, пошел с пристани.
Смеркалось уже совсем, наступила тихая теплая ночь. Петр Ермолаевич продолжал бродить по ораниенбаумским пристаням без всякой определенной цели, и сам не отдавая себе отчета в своих скитаниях. Ушли последние поезда и пароходы, прекратилось движение пассажиров, Ораниенбаум опустел и замер в ночной тиши, но N не уходил от морского берега, все чего-то ожидая; он видел, что дежурные на станции не спали и слышал отрывочные фразы, из которых мог заключить, что ждут экстренного поезда с отцом Иоанном. Замечу, что отцу Иоанну раза три в неделю, а иногда и чаще, приходится ездить с экстренными поездами, и на Балтийской железной дороге имеется постоянно в запасе паровоз с вагоном 1-го класса на случай экстренного требования для о. Иоанна. Это, впрочем, нисколько не удивительно, потому что время кронштадтского пастыря слишком дорого, чтобы его стеснять расписанием железной дороги; когда постоянно приходится спешить к умирающим или страдающим, тогда нет возможности спешить к поезду…
Часы на станции пробили полночь, когда вдали показались три фонаря с яркими дрожащими огнями. Поезд мчался, и прежде чем N успел добежать до платформы, локомотив остановился, народу почти не было, но вагон, в котором сидел о. Иоанн, все-таки быстро окружила кучка, человек 20 людей; откуда они взялись, N никак понять не мог.
Почтенный пастырь быстро вышел из вагона, наскоро благословил стоявших и пошел по платформе к пароходной пристани, где стоял уже с разведенными парами экстренный пароход.
Как и всегда, о. Иоанн был бодр, свеж, не чувствовал никакого утомления, и на лице его светилась обычная приветливая улыбка.
– Батюшка, – простонал N, с трудом догоняя удалявшегося священника.
Отец Иоанн остановился и повернулся к бежавшему мелкими шагами оборванцу. Они встретились лицом к лицу… N почувствовал на себе взгляд батюшки; он не мог выдержать прилива чувств и упал в ноги, крепко ухватившись за рясу о. Иоанна.
– Встань, голубчик, – ласково, но твердо, почти повелительно, сказал пастырь, – пойдем на пароход.
N вскочил, как бы от действия электрического тока, и, не смея поднять глаз на священника, пошел сзади. На пути попадались встречные, подходившие под благословение, и N казалось, что они как-то враждебно на него смотрят, точно он провинился перед ними.
Вот и пароход. Отец Иоанн, не оборачиваясь, прошел по трапу.
– Пустят ли меня? – мелькнуло в голове N, но матрос, заметив его колебания, вежливо пригласил его:
– Пожалуйте. Вы с батюшкой?
– Да, с батюшкой, – повторил N и вошел на пароход.
– Отчаливай, – раздалась команда. Руль запенил тихую зеркальную поверхность залива, колеса загромыхали, завертелись, и пароход грузно поплыл по заливу… N остановился в углу кормовой части парохода и не смел не только идти в рубку, где поместился о. Иоанн, но не хотел и случайно попасться ему на глаза. Он стал теперь раскаиваться в своей смелости, его волновала мысль, что он скажет батюшке, что ему нужно, зачем он его окликнул, пошел за ним, а теперь едет в Кронштадт?
– Вы с батюшкой едете? – прервал мысли N матрос, очевидно разыскивавший его на пароходе.
– Я…
– Пожалуйте в рубку: вас батюшка просит. Батюшка сидел в каюте, когда N вошел, едва передвигая ноги и низко опустив голову.
– Здравствуй, подойди ближе, – сказал отец Иоанн своим мягким голосом, – как зовут тебя?
– Петром, – прошептал N, не смея двинуться с места.
– Ну, подойди, Петр, сядь вот тут со мной… Отец Иоанн указал место рядом с собой, и N машинально исполнил приказание, хотя сидеть рядом с батюшкой в его теперешнем состоянии он считал чуть ли не святотатством.
– Расскажи же мне свое прошлое. Как дошел ты до этих лохмотьев? Пил, верно?
– Пил, батюшка, – рыдая, повторил N.
– Ничего, ты успокойся. Помни, что любящим Бога все во благо… Если ты потерял все, но помнишь и любишь Бога, ты еще ничего не потерял. Мало хорошего дойти до этого рубища через кабак, но кто знает, какими путями ведет нас Господь к Себе. Может быть, иначе ты никогда и не вспомнил бы о Боге, о Славе Его, для которой мы должны жить. Всякое дыхание хвалит Господа, травка и та Его хвалит, а ты человек, отец семьи, быть может, хозяин многих рабочих, ты сам забыл Бога и другим мешал Его славить…
Чем больше говорил батюшка, тем легче становилось на душе N, сердце его билось с такой силой, точно хотело разорваться; все существо было переполнено каким-то радостным трепетом.
– Для человека страшно духовное рубище, а не тленное. В лохмотьях можно быть глубоко счастливым и уготовить себе жизнь вечную, а в нищете духа никакие сокровища земные не дадут человеку ни счастья, ни спасения…
– Батюшка, я не пришел просить у вас помощи в нужде, я прошу только излечить меня от пьянства, от слабости к вину…
– Излечи душу свою любовью к Богу и ближним, наполни сердце свое верою и любовью, а излечение от пьянства придет само собою. Просите прежде всего Царствия Божия и Славы Его, а все остальное приложится вам…
– Батюшка, я хочу только христианской жизни или кончины в мире с Богом и людьми…
– Проси у Бога помощи с верою твердою, непоколебимою и решись исправить жизнь свою по учению святой Православной Церкви…
Разговор продолжался в этом же направлении; N становился с каждым словом воодушевленнее; рыдания стихли, в голосе слышалась твердость, даже некоторая уверенность. Превращение из робкого, приниженного, забитого оборванца в человека с твердой волею, решимостью и почти восторженностью совершилось так быстро, что N недоставало только костюма, чтобы сделаться совершенно неузнаваемым. Об этом превращении N до сих пор вспоминает, как о величайшей минуте в своей жизни. Он вырос в собственных глазах; он почувствовал в себе то человеческое достоинство, которое он обязан охранять пуще всего в жизни, и в душе своей ощущал наплыв небывалой еще радости. Когда пароход пристал к пристани, N не прятался уже в темноту и не опускал низко голову; напротив, он весь выпрямился, слегка откинув назад голову, и каждое движение сопровождалось такою уверенностью, точно его кто сейчас произвел в коммерции советника или наградил большим орденом…
