Николай Японский (Касаткин) - Дневники 1870-1911 гг.
В вагоне 2-го класса сидел в отделении со стариком вдвоем. Спать способно было. Старик угрюмый; разговорами и расспро-сами не мешал.
Москва
27 сентября 1879. Четверг
Остановившись в Москве, на Никольской ул. в Шереметьевских номерах, по совету моего соседа в Невской Лавре о. архим.
Арсения я отправился к сотруднику Миссии о. Гавриилу Сретенскому. Принял по-родственному, он и сестра его. Но немножко многоглаголет. На слова его положиться — станешь на ходулях. •• Вы теперь и то и это в Москве...» Верно одно, что дело Миссии мюбезно всем, а «мы» теперь, как и всегда, — ровно ничего сами но себе, без Миссии; так нужно и смотреть и так бы и говорить ясно и просто. Отправился к Преосвящ. Амвросию; не застал дома. В 4 поехал к Высокопр. Макарию. Необычное время его приема; впрочем, сказали, что доложат. Разговорился старый келейник Высокопр. Иннокентия, — очень сокрушался о смерти его. Приятно было видеть преданность старого слуги. Высокопр. Макарий принял любезно; тотчас же согласился жертвовать от кафедры 2 тысячи в год, заметив лишь, чтобы инициатива шла не от него, «а если Высокопр. Исидор обещался, то и я обещаю». Иначит, уважение — к старшим; добрый пример для желающих подражать. Касательно Лавры — Троице-Сергиевской, сказал, что она теперь не в состоянии, так как сама, по случаю произведенных построек, в долгах теперь. Касательно же 23800 р. в год сказал, что он согласен; но, кстати, — завтра заседание Совета Мис. Общества; он скажет, но настаивать не будет, чтобы не стеснить. Я предложил прийти на случай, если бы в Совете понадобились личные объяснения касательно Миссии, но он отклонил, сказав, что будут стесняться выражать свои мнения. Вечером опять был у Преосв. Амвросия. Принял с распростер, объятиями: «ваши письма о нуждах Миссии за сердце хватают»; должно быть, разумел корреспонденцию с дороги. «Рады бы сделать все, что просите, да средств нет; в нынешнем году сбор меньше...» — «Ваше пр-во! Дайте в год 23800 — больше ни копейки не попросим; ведь все равно же, почти столько уже жертвуете, — за прошлый год переслали до 17 тысяч, — но помощь не определена; прибавьте еще несколько и определите твердо, чтобы нам знать, что мы имеем». — «И расписку дадите, что больше не будете просить?» — «С удовольствием; и честное слово вдобавок даю, что исполню обещание, — больше беспокоить не буду; даже все, что будет поступать непосредственно в Мис. Общество для Японской Миссии, пусть будет в числе 23800 р.». — «Я со своей стороны согласен; но согласятся ли члены Совета, не знаю; побывайте у казначея Общества В. Дм. Аксенова, попросите его и скажите, что я согласен; а расписку к завтрему приготовьте», — заключил Преосвященный, смеясь. Стали к нему сходиться для заседания члены Комитета по сокращению епархиал. приходов. Представил всем; познакомил; заставил рассказывать о Миссии, чтобы заинтересовать их, попросил прочитать «Отче наш» по- японски. Тут же пришла ему мысль собрать общее миссионерское Собрание, для того чтобы выслушать рассказ об Яп. Церкви и утвердить смету на нужды Миссии. Когда пришло время Комитету начать свои совещания, Преосвященный сказал о том, и я откланялся. <...>
28 сентября 1879. Пятница
<...> Запустил дневник, а между тем хотелось обозначать каждый день в кратких чертах, чтобы после — в Японии, когда взгрустнется и захочется в Россию, при взгляде на дневник останавливалось прихотливое хотение. «Хорошо только там, где нас нет». В Японии хочется в Россию, а в России прожил ли хоть один день, чтобы не хотелось в Японию? Где счастье? Нет его на земле; везде, где бы ни быть в данную минуту, полного спокойствия и счастья никогда не испытываешь; всегда стремишься к чему-то вперед, жаждешь перемены; а придет перемена, видишь, что не того ждалось, и возвращаешься помыслами к прежнему. В России — лучшие из лучших минут, это, конечно, часы, проводимые мною у Ф. Н. Быстрова. Маленький земной рай это милое семейство, — и нет, кажется, — не видал лучше его на свете. Что за милый юноша этот вечно вдумчивый и серьезный Коля! Весь рой юношеских мечтаний и идеалов мне чудится на его лице. И благоуханною струею проносится пред воспрянутым духом свое собственное молодое время, — всегда — вдаль — вдаль; настоящее американское go let [sic], идеализированное и облеченное в лучшие, прозрачно-тонкие, нежные формы человеческой жизни и деятельности. Чистый, девственный румянец лица, скромный взгляд, наклонность к музыке, все показывает в моем милом Коле будущего честного деятеля, идеалами руководящегося. Дай Бог ему! И дай Бог родителям вечно радоваться на него. А милый игривый Миша, [1 нрзб.] чистенький и красивый, как зайчик, что за прелестное дитя! Судя по взгляду и по физиономии его, из него выйдет еще лучший юноша, чем Коля. Этот, пожалуй, выйдет в жизни или несколько слаб, или, наоборот, тнжеловат; Миша же — веселый, живой и быстрый, шуткой и юмором будет скрашивать неровности своей жизни и будет, даст I юг, идти твердо и честно к лучшим целям в жизни, — точно так же, как теперь твердо знает, какой у него урок, и честно готовит его, — честно же не утаивает, если по географии двойку получит. Миленькая Людмила — точно хорошенькая куколка; никогда не .щбудется прелестная картина, достойная кисти даровитого художника, как она — с больными зубами — на коленях и на груди матери успокаивается и минуту спустя опять обращается в серьезно улыбающегося ангела. Ольга Петровна — лучшая из матерей, виденных мною на сем свете, и конечно — лучшая из супруг. Да и какая супруга не была бы ангелом при таком муже, как мой неподражаемый по доброте и мягкости и вместе честности и твердости во всем добром Ф. Николаевич! Дай Бог, чтобы многие-мно- I ие годы это семейство было счастливо и для себя, и на счастье и радость.всем, кто имеет счастье близко видеть его! И в Японии я буду отдыхать душою, переносясь мысленно в этот маленький рай земной — на 3-м этаже Михайловского замка! Но все это к слову, а главное-то — относительно моей непостоянной?] и бесприютной души — расцветаю я душою и согреваюсь в этом милом семействе, — но что и в нем наполняет меня? Та же вечная мысль об Японии и Миссии! Разогретый и расширенный душевно — я становлюсь лучше относительно Миссии; значит, и тут главное Миссия, — и вечно и везде — одна Миссия и Япония, и не скрыться мне от них, и не найти другого — лучшего на земле, другого счастья, кроме Миссии и Японии. Так о чем же я скучал н Японии? Чего искала душа? Не убежишь от того, что приросло к ней, — и счастье мое на земле это — одно — хорошее течение дел но Миссии. Оно и правда! Не был ли я счастлив каждое утро в Японии, — счастливее даже, чем в семействе Ф. Н., — возвращаясь с класса Догматики в Катехизаторской школе? Душа тоже согрета и расширена, и хотелось бы говорить и говорить, хотелось бы поразить все зло, всю ложь, неправду, католицизм, протестантизм, нее, что против Христа! Да, так, пожалуй, для меня единое истинное счастье на земле! Дай же, Боже, мне поскорее вернуться туда и никогда уже не скучать там и не хотеть в Россию! При прочтении этих строк, когда какая досада или тоска станет одолевать в Японии, дай, Боже, всегда успокоиться и отрезвиться от недельной мысли искать счастья — хоть бы во временном отпуске в России. Боже, да какое же это счастье! Напротив, не несчастье ли? Дорогой тоска смертная; здесь вот до сих пор мечусь, как угорелый, из угла в угол, — ни покоя, ни отдыха; ласки и любезности — не прелесть, — я наслушался их и в Японии гораздо больше, чем могу слышать в России; свидание с родными — не особенно манит, — вероятно — увижусь — в два дня наскучит; с друзьями, — так вот и с лучшим когда увижусь — только и речи и мысли об Японии же. Э-эх, именно хорошо там, где нас нет! Правда, быть может, перемена мест и лиц много значит в экономии возобновления сил, т. е. отдыха. Но в таком случае можно отдыхать и в Японии, заменяя одно место другим и одни лица другими, т. е. путешествуя по Японии — по церквам или временно уходя в горы. Пусть же никогда, с этих пор — не заскучаю в Японии по России! Оно, пожалуй, не скучал и до сих пор; но множество пережитых неприятностей, необходимость выветрить из головы кое-какие лица и сцены, нужда материальная, недостаток служебного штата — все это порядочно тянуло из Японии сюда. А здесь дай, Господи, — поскорее кончить дела и уехать в мой мирный уголок! Как все там родственно и мило душе! И как здесь все беспокойно и лишено истинного удовольствия! Устал уже здесь. Вот и теперь, 26 октября, пятница, — вечером в 5J/2 часов остановившись в Чудове, чтобы ждать поезда, который только завтра в 4 часа утра пойдет в Новгород, скука! Весь вечер глазел, как лакеи
вокзала готовили все для гостей, — и вдруг — гости — никто ни одного блюда не спросили; пожимая плечами и переглядываясь, лакеи убрали обратно в задние карманы свои белые перчатки и убрали со стола; только буфетчик был в небольшом авантаже, — человек 7 вытянули по рюмке очищенной. Наконец, все улеглись спать, кроме ночного дежурного; слышался только шум из зала 3-го класса — где много новгородцев, должно быть, ожидают завтрашнего поезда; я лег было на диван, любезно предложенный прислугой в зале; но так как спать не хотелось, принужден был встать и вот теперь пишу сие, под говор и взаимное угощение служащих при дороге, поместившихся у буфета. При всем том нужно, по возможности, восстановить дневник, по дням, припоминая недавно прошедшее. 10 часов вечера 26 окт., спать все не хочется; железнодорожники, выпивая, громко толкуют о своих служебных и всяких других обстоятельствах; съел порцию судака, вы-пил стакан чаю. Скучно, однако. Голова от езды точно деревянная; из Москвы — в понедельник 22 окт. — в 12 J/2 часов; теперь пятница, ночь; в Киеве пробыл с 7 часов вечера 23 окт. до одиннадцати 24-го — все прочее время в вагоне; все дорога, вечно дорога! И вся жизнь наша — одна беспрерывная дорога. Скучно! Скоро ль из сей жизни на покой? Часто приходит в голову мысль эта. Быть может — предвестие близкой смерти. Что ж, в тот момент, когда я умру, двое родятся на свет — рождений больше ведь, чем смертей, — о чем же думать? Мысли не стоит; колесо жизни вертится, — мы теперь еще на нем, а завтра, быть может, — под ним и раздавлены будем, — общий удел всего живущего — материального. Что-то с душой будет? О-ох! Да пусть и ее — гибнет, лишь бы Япония сделалась православною. Надоело писать. Попробую спать. Остановился выше на Н. Мих. Иванцеве. Да, так жаль, что при его большом авторском таланте он несколько ленив писать. «О католичестве третью книгу написал ли? — Нет, как уяснишь себе предмет, так и скучно станет писать, — вот и теперь — о ересях — продолжать скучно, потому что предмет для самого себя уяснен». Обещал дать продолжение о католичестве в рукописи. — О. Николай Лавров, сотрудник Алтайской Миссии, прототип и наших сотрудников, принял отечески ласково, обрадовался, стал угощать рябиновкой, пожертвовал иконы. Старенек и слабенек уж. Спасенный человек! — Протоиерей Ив. Ник. Рождественский, тоже старец, обещал и от себя содействие. — Кончив визиты к членам Совета, побывал у о. П. Тюляева, но не застал дома; [1 нрзб.] все разъезжает по монастырям, и ездит, точно Иоанн Калита, с мешком денег для нищих. — С Ферапонтовым опять зашли к Аксенову, в лавку; порядочно поломался старик, пока обещал, что не станет возражать против ассигновки. — Вечер провели вместе с о. Гавр. Сретенским у о. Гавриила Вениаминова, куда едва добрались в темноте чрез бесконечное Девичье поле. Вспоминали про Владыку Иннокентия, незабвенного благотворителя и благожелателя Японской Миссии. Угощали закуской;
