Ольга Михайлова - Молния Господня
— Постойте, а где сама-то Клаудиа?
Прокурор хохотнул.
— Эвона, о чём вспомнили-то! Сжег её Гоццано давным-давно. Но она была просто ненормальная. — Леваро понизал голос и забавно вытаращил глаза, — и кожа у неё, знаете, будто обожжённая была, вся шершавая, как необработанный пергамент, полагаю, от чертовых мазей. А что она несла на следствии, Боже!
— Под пыткой?
— Ну, что вы! — Леваро состроил потешно-брезгливую гримасу, снова чуть вытаращив и без того огромные карие глаза, — Наш Подснежник отказался к ней прикасаться. Ведь она поминутно садилась на собственную пятку, к которой привязывала подобие детородного органа и ерзала на нём, как одержимая. Гоццано приказал было эту игрушку у неё отобрать, но куда там… Она завизжала так, что, казалось, рухнет Орлиная Башня Буонокасильо. Слышно было и во дворце князя-епископа. Тот как раз после трудов молитвенных погрузился было в легкую дрёму… она же четверть часа визжала, не унимаясь ни на минуту… От его высокопреосвященства даже прислали человека с просьбой, чтобы мы в поисках истины чуть умерили священное рвение. Знал бы почтенный князь-епископ, в чём оно заключалось! — расхохотался Леваро. — Короче, плюнули и оставили. Но так мало того, она, когда не занималась ерзанием на этой игрушке, мочилась под себя и такие ветры испускала, что Буканеве, — сами видели, он у нас нежный, трепетный, — так его к стенке сносило. В итоге Подснежник заматывал физиономию полотенцем и даже хлеб подавал ей на вилах, не заходя в камеру, и ближе чем на три римских браччио к ней не вообще не подходил, и всё жаловался, что вонь её камеры насквозь пропитала его рубашку, и жена постоянно спрашивает, по каким это вонючим нужникам и смрадным клоакам он шляется? А уж чтобы пытать… К тому же, дыбу-то применяют, чтобы разговорить. А на кой чёрт было пытаться её разговорить, когда никто не мог заставить эту одержимую заткнуться?
…Через два дня ведьма Джулия Белетта, убийца младенцев, была сожжена на рыночной площади. Накануне инквизитор спустился в каземат. Он не надеялся что-то вызнать у приговорённой. Просто долго, несколько минут, смотрел в лицо, стараясь запомнить искажённые нераскаянной злобой черты. Существо, поставленное помогать nbsp;рождению новой жизни, и начавшее уничтожать её, пользуясь беспомощностью беззащитного ребенка и слабостью его матери… И всё — ради дьявольской похоти? Вианданте недоуменно покачал головой.
Где предел падения?
Женщина перед ним с воспалёнными, безумными глазами и почерневшим лицом была явно больна. Временами она яростно сокрушала всё в своей камере, временами — её странно морозило. Вот и сейчас она злобно уставилась в темноту, и тряслась всем телом, что-то шепча. Если их приговаривали к пожизненному заключению, они скоро в муках и корчах умирали. В этом видели иногда — происки дьявола, иногда — вызванную употреблением ядовитых трав болезнь. Джеронимо помнил слова учившего его инквизитора Аугусто Цангино: «Все те, кого мы иногда отпускали — неизменно брались за старое» Сам Вианданте слышал, как однажды в болонском трибунале одна из ведьм умоляла принести ей её мазь, и корчилась в ужасных муках. Просила о том и Белетта, заклиная адом и сатаной, отчего испуганный Пастиччино начал плохо спать и просил сменить его. Удивительно при этом, что у такого дьяволова отродья была любящая сестра, которая ради этой негодяйки сама пошла на убийство…
…Когда приговорённую вели через толпу, на неё с яростными криками накинулись три обезумевших женщины. Но это оказались несчастные роженицы, чьи дети были убиты ведьмой. Повитуха была возведена на костёр, и после оглашения материалов дела сожжена.
В эти же дни было найдено простое решение обременявшей Трибунал проблемы полусгнившего еретика-сифилитика и полубезумного учёного-ятрохимика, — подарками Энаро Чинери. Оба под покровом ночи по приказу Вианданте были вывезены на Веронскую дорогу. С жестокой ясностью им было указано, если кто-либо из них когда-нибудь будет замечен в окрестностях сорока генуэзских миль от Тренто — ни проваленный нос, ни безумие не спасут их от костра!
Очистив таким образом камеры Трибунала от французской и научной заразы, прокурор и инквизитор занялись обсуждением дела Руджери. За минувшие два дня они уточнили, что тот скончался ab intestatо, без завещания, и имущество покойного было поровну разделено между его молодой вдовой и сыном от первой жены. При подсчёте получалось, что губастая красавица потеряла несколько тысяч. Останься он в живых и понеси она — всё досталось бы ей.
«Да, ей не резон было травить его, с досадой согласился инквизитор, но нет ли там молодого друга?» Элиа покачал головой. «Руджери стариком не был. При нём она как сыр в масле каталась, говорят, обожал её». На лице Джеронимо проступило недоумённое неприятие извращённого вкуса покойника. Любил такую уродину? «Ладно, будем считать, она не причём. Действительно ли Чиньяно и Руджери конкурировали?» «Да. С тех давних пор, как выгнали евреев, тканями торгуют только наши, и ещё немец, Рейц или Резио, как его здесь зовут». «Выгнали евреев? А ведь верно, я в городе их не видел… почему?» «Это давняя история. Меня ещё и на свете-то не было, но я слышал, их обвинили в убийстве ребенка, мальчика Симона, дюжину сожгли, остальных — изгнали. Подробнее может помнить разве что ваша донна Альбина, сколько ей там лет-то? Чай, далеко за семьдесят». «Ладно, это не к спеху, а что выяснили о Вельо?» «Да, слава о ней ходит, но в самых высших кругах, она, и правда, похвалялась, что может без труда помочь избавиться от недруга… правда, и цену заламывает…»
В эту минуту неожиданно доложили о приходе Сальваторе Чиньяно. Совещающиеся переглянулись.
И впрямь, колдовство!
Подозреваемый негоциант оказался дородным мужчиной лет пятидесяти, при этом самой значительной чертой пришедшего был странный покатый лоб, завершавшийся толстым, похожим на ливерную колбасу, носом. Волосы его напоминали свалявшийся войлок, а над висками блестели залысины. Джеронимо негоциант не понравился, а бросив искоса взгляд на прокурора-фискала, он понял, и ему — тоже. Между тем Чиньяно на глазах бледнел и терял решимость. Не собирается ли он, пронеслось в голове Вианданте, выдвинуть встречный иск против вдовы, если узнал о её доносе? Но коммерсант занялся своим профессиональным делом — принялся торговаться. «Может ли он рассчитывать на указ о помиловании? Он готов выступить с доносом, но настаивает на гарантиях…»
Указ о помиловании предполагал, что того, кто добровольно донесёт на самого себя инквизиторам как на раскаивающегося еретика, прося прощения, тайно помилуют без обязательства подвергнуться публичному покаянию. Джеронимо переглянулся с прокурором-фискалом. Мерзавец почуял, что пахнет жареным. «На кого вы хотите донести?»
— На отродье диаволово, на мерзавку, предавшуюся еретической колдовской мерзости! — взвизгнул тот.
Уж не хочет ли он обвинить донну Марию в ворожбе? Следователь снова переглянулся с прокурором. Предстояло решить, соглашаться ли на его условия. Если это просто встречный иск, то не стоит. Но если речь пойдет о Вельо, то поторговаться резон есть. Согласись он свидетельствовать против неё, они могут надеяться понять жуткий механизм необъяснимой демонической уголовщины.
— Вы хотите донести на Лучию Вельо?
Прозаично заданный вопрос потряс негоцианта. Чиньяно снова взвизгнул и бросился в ноги Джеронимо, хватая полу его алой мантии. «Если обещают помилование, он расскажет всё, всё!» Леваро, поймав взгляд Вианданте, брезгливо кивнул.
Судорожно причмокивая мокрыми губами и вызывая приступы тошноты у Джеронимо, который нервно и гадливо отодвинулся от негоцианта, тот рассказал, что будучи рассержен постоянными убытками, наносимыми его торговле соперником — Массимо Руджери, который просто разорял его, обратился к одной чертовке, о которой услышал от своей кухарки. Он собирался на будущей неделе в Рим за товаром, и совсем потерял голову, узнав, что Руджери опять опередил его. И тогда решился. Старуха потребовала сто флоринов. Он возмутился было, но старая карга стояла на своём. А куда было деваться? Начни Руджери продажу сукна — он был бы разорён. Купец согласился.
— С этого момента, Чиньяно, не пропускайте ничего.
«Да, да, он расскажет всё… Да, он согласился, но сказал, что заплатит всю сумму только тогда, когда будет уверен, что Руджери больше не сможет ему вредить». «Какой аванс вы дали?» «Двадцать флоринов». Дьявол покупает души по безбожно низким ценам, пронеслось в голове Джеронимо. «Что она сделала?» «Забрала кошелёк». «О, Боже! Я не об этом». «А… слепила из воска фигуру Руджери, окрестила её и проткнула кованым гвоздём». «И что?» «Ничего, я ушёл. Через три дня Руджери вдруг умер, и старуха прислала ко мне посыльного — напомнить о долге». «Вы заплатили?» Негоциант вылупился в пол, потом поднял глаза и, облизнув жирные, лоснящиеся губы, молча судорожно кивнул.
