Священник Георгий Чистяков - Свет во тьме светит. Размышление о Евангелии от Иоанна
С явлениями, когда формальное становится более значимым, чем нечто по-настоящему существенное, мы встречаемся очень часто. И это страшно, потому что тем самым мы отказываемся от того, что принес в мир Иисус, и возвращаемся к тому состоянию общества, которое было в Его время, и против которого Он выступал. Признаться, я всегда становлюсь в тупик, сталкиваясь с явлениями такого рода. Разумеется, можно по-разному относиться к людям, но, если эти люди что-то делают, оценивать их нужно по результатам их деятельности, а не выискивать нарушение той или иной нормы. В Евангелии постоянно звучит мысль: древо надо оценивать по плодам, которые оно приносит. Наверное, рассказ о слепорожденном говорит и об этом.
Когда родителей слепого спрашивают: «Это ли ваш сын, о котором вы говорите, что он родился слепым? как он теперь видит?» — они боятся сказать что-нибудь недолжное и отвечают: «Мы знаем, что это сын наш и что он родился слепым, а как теперь видит, не знаем, или кто отверз ему очи, мы не знаем. Сам в совершенных летах; самого спросите; пусть сам о себе расскажет» (ст. 19—21). Здесь трижды употребляется слово «сам». Родители отшатнулись от сына, они боятся, что если признают свершившийся факт, то тем самым нанесут ущерб норме, которая дороже реальности. «Так отвечали родители его, потому что боялись Иудеев; ибо Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает его за Христа, того отлучить от синагоги. Посему-то родители его и сказали: он в совершенных летах, самого спросите» (ст. 22—23).
Тем, наверное, и отличается христианство от других религий, что в них, как правило, самое ценное — норма, а в христианстве — реальность. Эта мысль повторяется у авторов самых разных мистических трактатов Запада и Востока, включая такой известный монашеский трактат, как «Лествица» преп. Иоанна. Когда ты стоишь на молитве, говорит святой, и оказывается, что кому-то нужна твоя помощь, оставь молитву и беги на помощь брату своему. Вот христианская позиция. Для большинства же древних религий характерно обратное: если ты совершаешь дело Божие, то свободен от дел человеческих, потому что человеческое ниже божественного. Если ты посвятил этот день Богу, тебя уже не должно трогать все происходящее вокруг. В одной из книг по аскетике подобная позиция, рассматриваемая применительно к сегодняшнему дню, высмеяна достаточно резrо. Там рассказывается, как собрались православные люди поехать к больной, чтобы помыть ее, но вспомнили, что сегодня — Казанская, работать нельзя. И не поехали. Подобный подход, к сожалению, для нас типичен. Отец Таврион (Батозский) с печальной иронией и болью неоднократно говорил в своих проповедях, что в воскресный день стирать конечно же нельзя, плотничать, вымыть больного тоже нельзя, а вот сплетничать, перемывать друг другу кости или семечки целый день лузгать — можно.
Иисус говорит: «Суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мк. 2:27—28). Значит, прочитав этот текст, можно сказать: не человек для ритуала, но ритуал для человека, потому что человек есть господин ритуала. И Иоанн Лествичник, строгий монах и великий аскет, прекрасно это понимал и прямо об этом говорил.
Для меня всегда большое испытание видеть в день Крещения Господня толпы людей с бидонами в руках. Большинство из них приходят в храм раз в год — за святой водой. Одну из женщин, набравших святой воды, спросили, зачем она ей. «Как же, надо дома все побрызгать». — «Зачем?» — «От злых духов». Получается, что это какой-то примитивный магизм на уровне древнего египтянина или жителя Сибири в эпоху расцвета шаманизма, но отнюдь не действия человека, просвещенного светом Евангелия. Человек приходит в храм, чтобы поставить свечку, взять воды, чтобы «побрызгать» жилище и т. п. Внешне он становится православным, внутренне же остается язычником, т. к. Евангелия не открывает и потому не может быть затронут проповедью Христовой. Прикасаясь к святыне, он принимает ее наружно, а внутренне остается таким же, каким был, — злым, эгоистичным, мстительным. В этом заключается реальная опасность для христианства в наши дни.
Глава 11.
ДОБРЫЙ ПАСТЫРЬ
Основную часть десятой главы Евангелия от Иоанна составляют слова Иисуса о добром пастыре, который полагает душу свою за овец. Они напоминают о новозаветной притче о ста овцах, одна из которых потерялась (Мф. 18:12). Пастух оставляет 99 овец на пастбище в горах и идет искать заблудившуюся. Сопоставив это с Ветхим Заветом, мы убедимся, что образ Бога как Пастыря, Который покоит Свой народ, Свое стадо на злачных пажитях и водит к тихим водам, Который оберегает и охраняет овец Своей пажити, пасёт Израиль, спасает заблудившуюся овцу, — тема коренная в ветхозаветной гимнографии. Она звучит в самом начале псалма 74 (73): «Для чего, Боже… возгорелся гнев Твой на овец пажити Твоей?», в конце псалма 95 (94): «…ибо Он есть Бог наш, а мы — народ паствы Его и овцы руки Его», в последнем стихе 119 (118)-го псалма: «Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба Твоего…» Можно сослаться и на другие тексты Писания, где о Боге говорится как о Пастыре, прежде всего на 34-ю главу книги пророка Иезекииля, ибо в целом слово о Добром Пастыре, которое обращает к своим ученикам Иисус, представляет собой «мидраш» или толкование именно на этот текст Иезекииля.
В притче, открывающей десятую главу, Иисус сначала говорит просто о пастыре и овцах, а потом восклицает: «Я есмь пастырь добрый…» Здесь в скрытой форме уже, безусловно, присутствует «формула», которую мы потом найдем в Послании апостола Павла к Колоссянам, — что в Иисусе «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 2:9). Обратим внимание на то, что в десятой главе неоднократно употребляется глагол «выводить». Этот же глагол употреблен в Септуагинте, греческом переводе Библии (в том числе и в тексте первой из заповедей Декалога!), когда речь идет о Боге, Который выводит Свой народ из дома рабства, из земли Египетской. Значит, добрый пастырь выводит своих овец подобно тому, как Бог вывел Свой народ из Египта. В десятой главе все теснейшим образом связано с ветхозаветными текстами, и прежде всего с поэтическими книгами Ветхого Завета.
Читая в Евангелии от Иоанна слова Иисуса: «Я есмь пастырь добрый», мы должны понимать: это может и не означать того, что Он произносил их в Своей проповеди. Так от Его имени говорит община Его первых учеников. В этих словах содержится и наше исповедание: «Господи! Ты еси наш Пастырь Добрый!» Это очень важно иметь в виду. Слова Евангелия часто воспринимают как «стенограмму» проповеди Иисуса, как точный «отчет» о том, что Он делал и говорил. Конечно же это не так. Все Евангелие, от начала до конца, нужно воспринимать как словесную икону Христа. Об этом очень хорошо сказал о. Сергий Булгаков в своей книге «Икона и иконопочитание». Об этом же свидетельствует и церковный чин: Евангелие мы лобызаем, как икону, тогда как никакую другую книгу не целуем. Более того, когда Евангелие во время воскресной всенощной кладется на аналой, икону Спасителя, обычно находящуюся там, на это время убирают. Итак, когда мы читаем слова Иисуса «Я есмь пастырь добрый», это означает только одно: евангелист обратил внимание на этот аспект и подчеркнул его, изобразив Иисуса в словесной иконописи именно как Доброго Пастыря — подобно иконописцу, выделяющему те или иные черты образа. Нельзя не вспомнить, размышляя об этом, знаменитую мозаику из Равенны «Добрый Пастырь», прекрасная копия которой находится в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве, или другого «Доброго Пастыря», из Эрмитажа, — мраморную фигуру пастуха, держащего на плечах овечку.
Следует обратить внимание и на то, что в первых десяти стихах Иисус говорит о добром пастыре, и только в 11-м восклицает, что добрый пастырь — это Он Сам. В этом стихе есть чрезвычайно важное место. Иисус говорит, что Он душу Свою отдает за овец: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец». Перед словом «овец» здесь стоит тот же самый греческий предлог «попер» — «за», «ради», что и в евхаристической формуле: «Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое… Сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов». Применительно к смерти Иисусовой, смерти крестной этот предлог употреблен в Новом Завете около тридцати раз. И когда Иисус говорит, что Он душу Свою полагает за овец, то совершенно ясно, что речь идет о крестной смерти и обо всем том, что связано для нас с таинством Евхаристии. Таким образом, в этом тексте уже присутствует в неявной форме, но вполне ясное воспоминание о Тайной Вечери.
О том же говорится и в двух других стихах, 17-м и 18-м:
«…Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня; но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и власть имею опять принять её…»
